Серафима Никитична прерывисто вздохнула.
Милиционеров на улице не хватает. Кто ей даст охранника для дачи?.. Не государственный заводи и не винный склад. Допустим, засекут их телефонный разговор или какими-нибудь своими методами поймают этого, который звонил… Так он же не один, их же шайка. В отместку наверняка подожгут. Кто-то говорил, что вроде бы где-то на юге шантажисты вот так же сожгли автомобиль частника, который поскупился. Угнали и сожгли. А дачу и угонять не надо. Сторожа, нанять сторожа, какого-нибудь здорового пенсионера из бывших военных. По полсотне в месяц. И сколько ему караулить? Неделю, год, два? Те же деньги и выйдут. Да и сутками стоять он не будет, восемь часов — и ушёл. И поджигай. Ведь у самой дороги.
Уплатить?
Время ещё было. Серафима Никитична взялась за резиновые сапоги — скорей туда, на дачу…
Из дневника следователя.
Автомобиль бежит вперёд, корабль плывёт к горизонту, ракета уходит в космос, птица взмывает в небо, дерево тянется к солнцу… А куда стремится человек? Только к другому человеку, — больше ему некуда. Нужно лишь понять одновременно…
Если бы всё сразу, в единочасье, в единоминутье, осознали глубину того, что живут они тут временно, — временные мы, как подснежники весной, — то люди бы только улыбались друг другу и любили бы друг друга жадно и сильно, прощально, пока не ушли туда, куда всё уходит в этом мире.
Добровольная исповедь.
О том же, о чём писала вчера. Задело, как говорится, до глубины души.
Любовь к человечеству… А посмотрим, как оно живёт, человечество, возможно, оно моей любви и не стоит.
Гражданин А. делает карьеру и потому пуст, как робот. Гражданка Б. устраивает гнёздышко и злобствует насчёт ковров и хрусталя. Гражданин В. пьёт, и ему плевать на всё трезвое человечество. Гражданин Г. купил машину ему теперь не до людей. Гражданка Д. хочет выйти замуж, и ей, естественно, нравится только одна половина человечества, которая в брюках. Гражданин Е. приобрёл язву — его человечество только раздражает…
Продолжить? Алфавит большой, на всё человечество хватит.
Это человечество вчера в автобусе чуть меня не задавило, а такси не найти. Это человечество хочет смять меня на улице или выпихнуть на проезжую часть. Это человечество оттирает меня от прилавка, томит в парикмахерской, орёт по ночам на улице пьяными голосами, обременяет меня вызовами в квартиры…
Шла как-то мимо цирка. Давали билеты на детские спектакли с участием известного клоуна. Боже праведный! Толпа оголтелых бабок и дедок, подминая друг друга, рвалась к кассе. Заметьте, они думали не о человечестве, а о своих внуках. Человека готовы задавить, а радость внучонку доставить.
Опять не в свою пользу пишу, опять вы подумаете, что я мизантропка, мизантропичка и мизантропиха. А я вам скажу тончайшую мысль, афоризму подобную…
Люди плохие, но я к ним терпима. И знаете почему? Потому что каждый человек иногда бывает хорошим.
Рябинин возвращался в прокуратуру из райотдела милиции, где они с Петельниковым добрую половину дня обсуждали калязинское дело. И теперь он кипел той тихой взвинченностью, которая, видимо, поблёскивает на очках, подёргивается на губах и не даст ему спать до утра. С чего она? Так бывало, без причины. Или причина была, но он её не знал и не мог отыскать. Впрочем, разговоры с друзьями всегда его будоражили, как хорошее вино.
На гранитных ступеньках подъезда стояла чёрная фигурка и пусто смотрела на газоны. Как севший грач, озирающий бесчервячное поле. Нет, комендант был при деле — он намеревался ввинтить четвёртый шуруп в стеклянную доску с большими буквами: «Прокурор Зареченского района».
— Здравствуйте, Александр Иванович.
Комендант встрепенулся, как тот грач от звука трактора.
— Приветствую вас.
— Живы-здоровы?
— Существую, согласно природному замыслу.
— А о чём размышляете?
— О чём вы — о том и я.
— Откуда вы знаете, о чём думаю я? — удивился Рябинин.
— Каждый думает про то, что у него крутится в организме.
— Александр Иванович, давно хотел вас спросить…
И не собирался. Только здесь, на гранитных ступеньках, пришёл неожиданный вопрос, как выпорхнул из замочной скважины. И только сейчас, на гранитных ступеньках, он догадался, почему его влечёт этот ничем не примечательный человек.
Иногда хотелось не чаю, а кружку родниковой воды — чтобы свело зубы и закололо в горле. Иногда хотелось не кефиру, а глиняную крынку парного молока, тёплого, из-под коровы. Бывало, что хотелось не московского, бородинского, рижского и какого там ещё хлеба, а хотелось просто хлеба, без названия, деревенского. Хотелось не садовых цветов, а с луга, разных, неизвестных. Хотелось неперетоптанной земли, не освещённого огнями неба, неподстриженных деревьев, нештампованной речи… Хотелось прикоснуться к природе — не забыл, помню, что я частичка твоего безмерья, — и ощутить её ответное прикосновение.
С комендантом он говорил о погоде, о досках, об олифе, о грибах, о засолке капусты… Комендант был для него частичкой природы, и Рябинин прикасался к этой частичке с только что понятым удовольствием.
— Александр Иванович, извините за любопытство… Вы были женаты?
И промелькнуло, исчезая…
…Может быть, любопытство — не признак интеллекта, но интеллект всегда любопытствует…
— Все мы были женаты.
— И больше не пытались?
— Если перевести на животный мир, то кто есть кто?
Рябинин замешкался, отгадывая вопрос.
— Мне что-то не перевести…
— Если мужчина есть собака, то женщина будет кошка. Вот насколько собака лучше кошки, настолько и мужик лучше бабы.
— Вы говорите о том, что мужчина и женщина живут, как кошка с собакой?
— Не уважаю я кошек. Хитрые, эгоистичные и мордочки с усиками… Такие и женщины бывают.
Вам бы взять и влюбиться, — ничуть не шутил Рябинин.
— В кого? — подозрительно спросил комендант.
— В женщину, непохожую на кошку.
— Я подорвал в себе хорошее отношение к женщинам.
— Просто бы женились на хорошей женщине, — приставал Рябинин, обуреваемый взвинченной энергией.
— А для женитьбы я потерял квалификацию.
— Так и живёте в одиночестве?
Александр Иванович глянул на пожухшие газоны чёрными усталыми глазами и начал ввинчивать шуруп:
— Одному меньше надо.
— Одному нельзя.
И промелькнуло, исчезая…
…Одному человеку нельзя — один ещё належишься на кладбище…
Рябинин вошёл в здание, миновал свой кабинет и направился к прокурору района.
Юрий Артемьевич, видимо, только что вернулся из буфета и стоял у окна, рассеянно пуская дым в открытую форточку. Он мимолётно улыбнулся:
— Приступили?
— Приступил.
— Настроение, вижу, бодрое.
— Как у тяжелобольного, чудом не умершего.
— Почему же чудом? Никто бы вам не дал умереть.
— Спасибо, Юрий Артемьевич, — сказал Рябинин слегка глохнувшим голосом, не уверенный, надо ли говорить спасибо за то, за что он сказал, — есть поступки, которые не умещаются в это слово.
Они сели: прокурор за стол, следователь к столу.
— Какие планы, Сергей Георгиевич?
— В понедельник сделаю опознание.
— Сегодня пятница?
— Сегодня пятница.
— А не сделать ли сегодня? Подключить милицию, привезти всех свидетелей, Калязину…
— Петельников просил до понедельника Калязину не беспокоить.
— А что?
— Есть там у него какой-то план.
— За сроки я волнуюсь. Мы же не знаем, что ещё выкинет Калязина…
— Она, вероятно, считает, что я арестован или уволен.
— А как соучастник?
— Нам только известно, что это мужчина и что он немолодой. И всё. Показания молочницы и моей жены крайне невразумительны.
— Опасаюсь я за сроки, — повторил прокурор.
— Юрий Артемьевич, до понедельника.
Беспалов уложил окурок в пепельницу и легонько потянулся одними плечами — деловой разговор закончен. Это межвременье, когда одно дело вроде бы ушло, а другое ещё не начато, позволило ему заговорить лениво и необязательно:
— Между прочим…
И промелькнуло, исчезая…
…Самые интересные мысли — сказанные между прочим…
— Между прочим, если вы найдёте смысл жизни, то жизнь для вас остановится.
— Почему?
— Потому что смысл жизни — это конечная истина. Мы к ней идём, но никогда не придём. Вы же знаете диалектику… Как нет конца вселенной, так и нет окончательной истины.
Рябинину захотелось дунуть на свою шляпу, лежавшую на портфеле, и сдуть белёсую осеннюю паутинку; сдуть с той шляпы, на которую вчера самолично усадил Лиду, а сегодня её обильно испачкали голуби. Но ему хотелось гордо и пренебрежительно дунуть — истина, какие пустяки.
— Я нашёл, в чём смысл жизни, — беззаботно сказал Рябинин и дунул на свою шляпу.
— Вот как? — Прокурор недоверчиво улыбнулся.
— Может быть, это громко сказано. Может, это известно всем и давно, потишал Рябинин вслед за испарившейся спесью.
Он рассказал про свою ночь в прокуратуре города, про свой сумасшедший разговор с аптекой, про свои мысли и про найденный смысл жизни, который не остановил его собственной жизни, а как-то осветил её странным и новым светом. Беспалов слушал, поглаживая многострадальный подбородок.
— Допустим, смысл жизни заключён в жизни для других. А как же труд?..
— Юрий Артемьевич, мой, если только он мой, смысл жизни всё заключает в себе и всё объясняет. Жить ради труда — что молиться камню. Заметьте, человек, живущий ради работы, может плохо работать, механически. Потому что его не греет мысль о тех, на кого он работает. Греет ведь не работа, а конечная цель.
— Ну а счастье как же?
— Счастье ведь не экономический уровень семьи или государства. Счастье зависит от характера человеческих отношений. Опять всё сходится на моём смысле жизни: когда живут друг для друга — тогда и счастье.
— Сергей Георгиевич, но вы свели смысл жизни к известной истине о любви человека к человеку…