— Значит, вышел в восемьдесят третьем, да? Кстати, что за разбой?
— Вдвоем с подельником напали на заводских кассиров, перевозивших зарплату рабочим. Двоих инкассаторов ранили из пистолетов, но до денег не добрались — милиция подоспела. Подельник в перестрелке погиб, а Степанова взяли раненого, — сообщил Федин.
— В том же восемьдесят третьем отыскал одноклассницу и убил. Суд, тюрьма, побег… Официально — пристрелили при задержании, фактически — не нашли. Неужели в последующие годы не всплывало никакой — самой что ни на есть куцей — информации?
— Ничего!
— Хорошо… Чем занимался Алик год между первой и второй отсидкой? И еще несколько месяцев на свободе до убийства Хохловой? Вы говорили с ним об этом?
Старик протер ладонями лицо и задумался.
— В семидесятом завел подружку — жил у нее до истории с инкассаторами. Жаловался мне, что любил девчонку, но та ждать не смогла — уехала на родину к маме.
— Куда?
— Я не уточнял.
— Вы, часом, не читали уголовное дело по разбою, когда собирали материалы для очерка?
— Понял, куда клоните. Допрашивали подругу — верно, а вот имя и фамилию — увы, забыл… — Он запнулся, что-то вспомнил и просветлел лицом. — Погодите… Черновики отобрали, но есть одна мысль…
Федин вскочил и пробрался между завалами мебели к книжным полкам, сформированным в высокий — под потолок — стеллаж.
Минут десять я сгорал от любопытства, нетерпения и надежды, но окончательно сгореть не успел, так как в руках Николая Адольфовича возникла тонкая папочка, перевязанная бечевкой.
Аккуратно развязав узел, Федин вынул стопочку разнокалиберных листков, исписанных стремительным и неразборчивым почерком.
— Посмотрим… Жизнь — удивительная штука: подружка Степанова работала официанткой в ресторане — была на хорошем счету… В те годы требовали давать в газету материалы о передовиках — простых, так сказать, тружениках. Альберт в разговоре со мной упоминал, что про жену — так и говорил: «жена»! — писали в газете… Я тогда подумал: в начале семидесятых работал в секторе городского хозяйства — не моя ли заметка была? Степанов подпись не запомнил, а дома я перепроверил — точно! Вырезка лежала в папке за семьдесят первый год — там и оставил… Приобщать к черновикам очерка не захотел — чего имя женщины марать!
Журналист выудил квадратик пожелтевшей бумаги и пробежал текст глазами.
— Есть! Масленникова Ольга.
— Отчество?
— Чего нет — того нет…
Попробуй-ка найди по мизерным данным! Сколько времени утекло. Фамилию, например, сменила — шансы, практически, нулевые.
— А жили они в Соломбале.
— Где?
— Район у нас рабочий.
Тем более — иголка в стоге сена.
— Перейдем к более ближнему периоду, — сдался я.
— Мне кажется, — начал Федин, — предательство Ольги — в понимании Степанова — окончательно озлобило Алика против женского племени и воплотилось в ненависть конкретно к Хохловой — первоисточнику. Лариса казалась Степанову виновницей его исковерканной жизни… — Николай Адольфович внезапно замолчал.
— Говорите же! — поторопил я.
— Неудобно о мертвых отзываться в негативном свете… В общем, Альберт горячо убеждал меня, будто бы в школьном эксцессе виноват не он один. Якобы Лариса своим поведением — ну, знаете: намеки, взгляды, улыбочки — сама дразнила его, мороча голову и разжигая страсть.
— Многие женщины склонны к флирту.
— Взрослые мужики это понимают, — согласился Федин. — А семнадцатилетний пацан?
Его правда — отрицать бесполезно.
— Степановым руководила идея мести, — продолжал журналист. — Особенно — после поездки домой в ваш город.
— Когда?
— Если не ошибаюсь, то в начале восемьдесят третьего…
Недобрые предчувствия овладели мной.
— И что же?
— Кто-то из школьных товарищей подлил масла в огонь: ты, мол, загибаешься по лагерям, а виновница купается как сыр в масле на полковничьих харчах!
— Полковничьих?!
— Преувеличение, естественно… Но тот же человек подсказал Алику, где искать следы Хохловой.
— Кто? — я вцепился пальцами в покрывало дивана.
— Не открылся мне Степанов… И указали-то ему весьма приблизительно: поселок в районе Архангельска, ракетная часть. Алик еще долго искал, переезжая из одного населенного пункта в другой, где имелись военные городки или точки.
Николай Адольфович вновь покопался на полках, достал другую папку и протянул газету, виденную мною ранее у отца Хохловой.
— По заметке на вас и вышел, — сказал я. — Известно что-нибудь еще? Где и у кого Степанов жил перед убийством?
— У случайных женщин… Ни у кого долго не задерживался.
— Отчего же?
— Грубо относился к подружкам — у тех терпения не хватало — выгоняли.
— Ясно. И на суде его признали вменяемым?
Федин криво усмехнулся.
— Целая проблема, Костя… Критерием послужил общественный резонанс, а не медицинские показания… С моей точки зрения, у Альберта присутствовали явные отклонения в психике.
— Кинжал он сам изготовил?
— Сам. Пригодились навыки, полученные в зоне.
Я обдумывал услышанное.
Неужели зверюга жив, и Замятина со Слепцовым убил он?! Кто следующий? Перевертышев? Так сбежал фотограф от греха или не успел, настигнутый стрелой сумасшедшего?..
От волнения разболелась голова.
Федин сделал все, чтобы помочь мне пробиться к истине. И не его вина в результате с отрицательной полярностью — путаницы прибавилось.
Николай Адольфович без колебаний отдал мне заметку про Масленникову Ольгу с плохонькой фотографией на рабочем месте. Поделился и парой стандартных снимков бритоголового Алика — тюремный вариант десятилетней давности. Он также любезно согласился снова увидеться, если возникнет необходимость, и повспоминать на досуге — чем черт не шутит?
Перед уходом я записал номер телефона Федина и оставил свои: в гостинице и агентстве — на перспективу.
Поздний вечер, а светло — время белых ночей. Странно — спать совсем не хочется. К здешнему климату надо привыкнуть.
Присел на лавочку у подъезда — привести мысли в порядок. Первое: срочно передать домой информацию и фотографии Алика. Хотя и десятилетней давности, но на безрыбье и рак рыба. Передать пока не поздно… Как? Устные сведения — есть телефон. Для фотографий же требуется факс. Где взять в чужом городе? В местной милиции? Такая волокита предстоит для получения разрешения — зубы заранее от тоски ноют…
Второе — в сто раз труднее. Канувшую в бездну времени сожительницу Олю не найти, тем паче помочь она вряд ли чем способна. А вот связи периода восьмидесятых — горячее. Надо как-то подобраться либо к уголовному делу в архиве, либо к розыскному на беглеца, обычно заводимому по инструкции в УВД. И то и другое — проблема. Тут ментов, точно, не обойти.
И третье… Коэффициент сложности — десять тысяч! Вынюхать следы Замятина и Слепцова, затерявшиеся с восемьдесят шестого года на огромной территории, равной по площади матушке-Европе, чтобы попытаться ответить на вопрос: чего так боялись приятели и как этот страх связан с их смертью и всем остальным. Главное, никаких алгоритмов решения — пусть самых невероятных — на ум не приходило. Но относительно факса идея неожиданно возникла!
Ноги весело понесли к розовому дому.
— Думала, уже не придешь… — Креолка в халате поверх ночной сорочки пропустила меня в прихожую и прильнула теплым телом, подставив губы для поцелуя.
— Погоди, — деликатно отстранил я обмякшую женщину.
— Разве ты… — приготовилась она обидеться.
— Очень серьезный вопрос. У тебя в институте есть факс?
— Зачем?
Мое красноречие заставило бы принять христианство самого правоверного из мусульман. Тем более Ира — сообразительная по натуре: на середине обращения она убежала в комнату одеваться и дослушивала проповедь через открытую дверь.
— Частный детектив! — в десятый раз удивлялась она, повиснув у меня на руке и торопливо семеня ножками, безуспешно стараясь подстроиться под размашистые шаги моих ходуль. — А говорил — коммерсант… Враль! Но чертовски интересно… С академиками разговаривала, а с детективом частным — никогда в жизни!
— В Ялте? — пустил шпильку я, намекая на академиков.
— На работе, дурачок!
Она измучила меня вопросами, перескакивая с общих проблем частного сыска на детали истории с Аликом. Хорошо, что дорога пешком заняла не более четверти часа — иначе свихнулся бы. Но по-настоящему на женщину я не сердился, ощущая дрожь волнения, охватившего ее.
Стеклянная коробка НИИ с муторно длинным названием на вывеске выглядела мертвой. Лишь в фойе горел свет и виднелась проходная с турникетом-вертушкой да клюющим носом вахтером — в нашей стране проблемы опыления цветов и те секретные.
За пару минут мы набросали план.
Ирина постучала по стеклу, напустив на себя приторно-виноватый вид.
Старикан с чапаевскими усами и вохровской фуражкой прихромал к дверям через целую вечность, подслеповато вгляделся, узнал сотрудницу, кивнул и снял скобу с металлических ручек.
— Дядя Леша! — заныла женщина. — Приехала сегодня с «югов», а телек не показывает. Разреши подняться за тестером — попробую сама наладить!
— Не положено! Знаешь ведь, — донесся голос охранника.
— Ну пожалуйста! Хочешь, поцелую?
— Бесстыдница — смеешься над дедом?!
Смачный «чмок» оборвал пререкания.
— Одна нога здесь, другая — там! — растроганно пробурчал страж государственной собственности.
Искусительница мигом проскочила турникет и скрылась в коридоре.
Я покинул кусты и бегом помчался к тыльной стороне здания.
Ира уже распахнула окно второго этажа у пожарной лестницы и призывно махала рукой. Подпрыгнуть и подтянуться — плевое дело. В пару перехватов достиг подоконника и спрыгнул на кафельный пол туалета.
— Женский… — шепнула помощница, словно это имело решающее значение.
Факс размещался в приемной директора научной кузницы.
Простенький замок сдался с первой попытки шпильке для волос, отыскавшейся в Ириной сумочке.