— Не беспокойся, — заверил Сысоев.
— И отработайте тему: Перевертышев — газета — порнография.
— Спасибо за напоминание, — поджал толстые губы Гена.
Он обиделся и молчал всю оставшуюся дорогу. Митрич не открывал рта из профессиональной солидарности.
Формальности разрешились быстро, и я очутился на престижной койке у окна в палате на троих. По комфорту, вернее, по отсутствию такового, бокс ничем не отличался от предыдущего: тумбочки, застиранное белье, умывальник с капающим краном, вафельные полуполотенца.
Кроме Льва Рувимовича с подвешенной ногой, здесь восстанавливался работяга-алкоголик с редкой фамилией — Иванов, выпавший по пьянке с третьего этажа из окна собственной квартиры. Будь он трезвым — сломал бы шею, а так последствия ограничились сотрясением головного мозга и переломом мизинца на левой руке. У нас парня выперли бы на следующий день — лечись, дорогой, дома! Но на Севере, как я уже отмечал, люди заботливые и чуткие…
Мы отдыхали после обеда. Решающее сближение с объектом интереса состоялось в процессе употребления холодных и липких макарон по-флотски, которые мы со Львом Рувимовичем принимали в постелях, от всего сердца ругая кухню последними словами.
Ничто не объединяет людей сильнее, чем общий враг.
— Спит… — Рубинштейн поставил пустую тарелку на тумбочку и скосил маслянистые живые глаза на соседа слева. — Все время спит. Поест и снова спит!
— Каждому свое…
— Нет, вы подумайте, — не унимался бывший заготовитель. — Вторые сутки жрет и спит!
— В туалет ходит?
Рубинштейн удивленно посмотрел на меня и уточнил:
— Тогда: жрет, спит и… ходит! Во жизнь!
Кипучая натура Льва Рувимовича не иссякла к седьмому десятку годков, прожитых на грешной земле, и в условиях ограничения в передвижении и недостатка общения требовала выхода.
— Я не сионист — ни Боже мой! Но чтобы еврей вел такой образ жизни — никогда!
— Не все же русские лентяи.
— Я разве говорю? Эх, молодой человек, Рубинштейн — старый конь: многое видел, многое знает, многое помнит… Четверть века в тундре!
— Удивительно… Как вас сюда занесло?
— Судьба… — Лев Рувимович многозначительно вздохнул. — Грешен: с молодости обожаю слабый пол. Через него и завяз на краю света!
— Несчастная любовь?
— Несчастная?! — он даже присел на ложе от возмущения. — Посмотрите на меня, Костя: добавьте волос, уберите морщины, плесните нахальства в глаза — подхожу я на роль отверженного?
— Нет! — засмеялся я.
— То-то же…
Рубинштейн вновь откинулся на подушку.
— Мою первую супругу звали Зоей. Приличная еврейская семья, квартира в Москве, тесть — чин в НКВД. И какой чин, скажу я вам! «ЗиС» — к подъезду утром, спецпаек, госдача… Дочь — в МГУ, зять — ваш покорный слуга — в «плехановке»! Все рухнуло в одночасье… — Он состроил скорбную гримасу. — Благодетеля взяли ночью — свои же! — подвизался в команде Абакумова. Улавливаете?
— Читал…
— Шлепнули через две недели как американского шпиона — «кукурузник» вождя народов изгадил, но на что-то новенькое мозгов не хватило! И вся семья, заметьте, следом пошла: теща — на кладбище от инфаркта, Зоя — из университета с волчьим билетом, я — на сто первый километр — для профилактики…
— Хорошо — не посадили, — посочувствовал я.
— Что толку? В столицу — заказано, жена уезжать — ни в какую: хоть поганое — но свое. Родина до третьего колена… Развелись. Поработал в Туле, переменял дюжину женщин и встретил Катеньку… Настоящая славянка: кровь с молоком, коса пшеничная, глаза — Средиземное море! Она как раз диплом получила редкий: техник-зверовод по пушнине. И что вы себе думаете? Плюнул на все и укатил с нею сюда.
Лев Рувимович гордо вскинул голову, словно собирался повторно совершить в жизни подвиг.
— И тоже занялись пушниной?
— Угадали — тридцать с лишним лет, молодой человек! Сколько, фигурально выражаясь, мягкого золота протекло через эти руки!
Он выставил сухие темные кисти с узловатыми пальцами и для пущей важности потряс ими.
— Обидно… — огорчился я.
— Обидно?!
— Не в том смысле… Обидно, что уже не работаете: мне бы с вами раньше познакомиться.
— Интересуетесь мехами?
— В настоящее время — да! У меня свое дело — торгово-закупочное предприятие. Подвернулся выгодный вариант с песцами, вот и приехал сюда, чтобы приобрести партию шкур. И надо же — угораздило…
Я потянулся и поморщился, будто бы от боли.
— Так вы не здешний?
— Точно, — сказал я и назвал город.
Бьюсь об заклад, что огонек интереса мелькнул в глазах Рубинштейна.
— Да-а, в маленьком городе — движение маленькое. А у нас понакупили иностранных машин и водительских прав — спасу нет. Ездить-то не умеют!
По прибытии в палату я представился товарищу по несчастью жертвой дорожного происшествия: переходил, мол, улицу в неположенном месте.
— Вот и не знаю, сколько пролежу… Дело стоит!
— Кому вы рассказываете?! И кого вы перед собой видите?
— Кого?
— Леву Рубинштейна знали промысловики от Мезени до Амдермы! Это вам о чем-нибудь говорит, молодой человек?
— Ну-у…
— Правильно — не говорит. А то, что я поставлял пушнину в… — Он перечислил несколько известных московских и петербургских фирм, чья реклама последние годы не сходила с экранов телевизоров.
— Серьезно?
— Эх, Костя-а… — с горечью протянул гигант меховой индустрии. — Беда одна: в гнусном государстве и законы гнусные! Дураки их пишут, дураки исполняют, а умные люди страдают!
— Куда вы клоните?
— Зависть — страшный порок человеческий. Из-за чего распяли Христа мои соплеменники? Из зависти! Через нее же меня и подставили!
В комнату вошла пожилая медсестра, держа судно.
— Оправляться будете?
Она выжидательно застыла возле Рубинштейна. Тот умоляюще посмотрел на меня. Я понял и отвернулся к окну.
— Приходилось? — кивнул он вслед удалившейся женщине.
— Нет.
— Счастливчик!.. Полное впечатление обделавшегося! Фу… Больше всего в колонии меня мучило знаете что? Грязь!
— До отсидки дошло?
— А я что говорю? Два годика… Судья порядочная попалась: за пару песцовых шуб дала меньше меньшего. Мне червонец корячился, — неожиданно по-блатному сообщил Лев Рувимович. — Изумительные шубы — для Кати заказывал… Светлая ей память — умерла в прошлом году. Знаете, какая лучшая черта в русских женщинах? Верность! Не прокляла, не бросила — дождалась старого дурака.
Проснулся Иванов.
— Ужин скоро? — хрипло осведомился он.
— Такой разговор испортил! — в сердцах воскликнул Рубинштейн.
— Чо?!
— Скоро-скоро. Слышишь, кружками звенят?
— Угу… Пойду, отолью.
Он неверной походкой поплелся к дверям.
— И почему кто-то вываливается с балкона и на второй день спокойно шляется между туалетом и столовой, а я падаю на крыльце родного дома и получаю осколочный перелом со смещением?!
Эх, жизнь…
Миновал вечер, миновала ночь, утро следующего дня…
Мы с Рубинштейном обсудили все на свете — благо третий постоялец продолжал исправно спать и не мешал.
Тем не менее никак не удавалось зацепиться за основной для меня вопрос — Лев Рувимович повода не давал, а самому лезть на рожон не хотелось: старик отнюдь не прост — я держал в уме его реакцию на упоминание о нашем городе.
Накануне перед отбоем позвонил Левину. Он огорчился отсутствием результата, так как и у них не случилось ничего выдающегося. Но согласился, что форсировать события не стоит. Решили ждать.
Я ждал аккурат до обеда, а потом…
— Что вы читаете? — полюбопытствовал сосед.
Сегодня подали приличный молочный суп и котлету с пюре — Лев Рувимович встретил тихий час в благодушном настроении.
— Тут, оказывается, есть библиотека… Взял первую попавшуюся книжонку. — Я продемонстрировал потрепанный томик и уточнил: — Англо-саксонский эпос.
— Серьезная штука.
— И увлекательная: сказания, легенды, саги… И, что интересно, центральное место отведено Робин Гуду!
— Да?!
Колкий взгляд из-под кустистых седых бровей. Оставалось демонстративно углубиться в чтение.
— Знаете, Костя, а я таки вспомнил, что как-то общался с вашими земляками.
— Возможно, — равнодушно обронил я. Чего мне это стоило!!!
— Да-да, — согласился Рубинштейн. — Мир тесен… Приезжали к нам в поселок двое. Сколько же лет прошло?.. С десяток, пожалуй…
— Вряд ли я их знаю.
— Мир тесен — не я сказал. Или у вас большой город?
— Верно: чем черт не шутит! — Я проявил некоторую заинтересованность и даже отложил книгу в сторону. — Может и, правда, знакомы — привет передам! Как их звали?
— Кажется, одного Сергеем, а второго… Забыл. Ну, не важно… Пробыли они неделю, накупили, естественно, пушнины. Кто, вы думаете, им помогал?
— Конечно, вы!
— Размах у ребят был не тот — средств маловато. Однако из малого получается большое — мой девиз. Потому и возился с ними.
— Неужели помните всех клиентов? Столько лет, столько сделок!
— Не всех… Но некоторых!
— И мои земляки попали в число избранных?
— Тому имелась причина. — Рубинштейн окинул меня задумчивым взглядом — то ли стряхивал пыль с ячеек памяти, то ли колебался: сказать — не сказать? — Странная история, — решился наконец продолжить он. — Долго ломал над ней голову в свое время…
— Обожаю тайны!
— Не смейтесь… Там, как и в вашей книженции, участвовал Робин Гуд — северный, так сказать.
Я всеми силами старался унять дрожь волнения…
Затерянный на границе тайги и тундры поселок… Чем хороша северная глушь? Тем, что здесь мало кого интересует: кто ты и откуда. Народ пришлый — пестрый. Милиция? Один участковый на тысячи квадратных километров. Видят его раз в пять лет, да и то соберет дань с браконьеров и — в районный центр водку пить. Прописка? Ерунда. Трудовая книжка? На кой леший? Главное, руки бы правильно росли. Любопытство — верх непристойности. Лучше уж ножиком побаловаться по пьянке… Словом, свои законы, свой уклад, свои нравы.