— …тот терпеливо ждал очереди и загодя заказал себе гроб! — перебил Митрич.
Геля смутилась, сознавая шаткость выдвинутой версии.
— Давайте посмотрим под другим углом, — предложил я, отодвигая опустевшую вазочку из-под мороженого. — Что кроме подпольной фотолаборатории с дорогим оборудованием заставляет думать, будто Перевертышев занимался шантажом? Ничего! Напротив, обстоятельства поездки в поселок исключают такую возможность: Роман не знал о Робин Гуде и о похождениях школьных товарищей. Он вообще не ведал о самом факте их пребывания в этих краях.
— Работая в газете, Перевертышев мог слышать что-то о побеге смертника: фамилию, имя… — робко проговорила Геля.
— Вряд ли… Два года минуло — раз, короткий стаж — два! Да и прибавим пущенный властями слух о смерти беглеца при задержании… Знай Роман о Степанове, он не преминул бы открыться приятелям и, уж абсолютно точно, выложил бы все нам, когда произошли убийства — какой смысл скрывать? Уверен: он ничего не знал о судьбе Алика и совершенно искренне запаниковал, убежденный — после гибели Слепцова окончательно — в происках вернувшегося из юности мстителя. Других врагов адекватного масштаба фотограф за всю свою жизнь не нажил.
— Складно, — согласился Сысоев, почесывая макушку. — И где тогда, по-твоему, находится Перевертышев?
— Повторюсь: на том свете!
— У тебя есть кандидат на роль убийцы? — спросила Геля.
— Есть! Человек, живший вместе с Робин Гудом на зимовье…
— Ты серьезно?! — не поверил Митрич, нервно дернул рукой и выронил чайную ложку. Она со звоном упала на каменные плиты, устилавшие террасу кафе.
— Веришь в сказки заготовителя мехов? Блажь! — твердо заявила моя коллега.
— Как хотите…
Я скорчил из себя обиженного и гордо отвернулся, сосредоточив внимание на проплывающем мимо сейнере.
— Эй! — Геля потрогала пальчиком мой локоть. — Кто же он?
Я отодвинулся вместе со стулом.
— Прямо — непонятый гений! — усмехнулся майор.
— Говори, Костя! — потребовала девушка.
С детства помню: женщинам следует уступать место в автобусе…
— Ладно, — смилостивился я. — Порассуждаем. Вариант сожительницы отпадает.
— Почему? — оживилась Геля.
— Памятуя Федина: общества Алика женщины долго не выдерживали. Чтобы мстить убийцам, подруга должна была любить Степанова до беспамятства. Во-вторых, ее нынешний возраст — от тридцати пяти до сорока с гаком — ставит под сомнение прыжки с балкона на балкон на высоте четырнадцатого этажа. Вторая кровать на зимовье — также аргумент…
— Ну-ну, — с иронией пробормотал Сысоев.
— Следующий вариант — друг — более вероятен. Какой-то субъект аналогичным образом скрывается от закона — вдвоем веселее. Но и здесь возникают существенные «против»: что же такое совершил он, раз не смел показываться в поселке, предоставив замазанному по уши в крови собрату рисковать в одиночку? Почему загорелся жаждой мести почти через десять лет?! Наконец, где он был, когда Замятин и Слепцов расправлялись с Робертом? Рядом? Гости не посмели бы действовать при свидетеле или прикончили бы и его тоже.
— Так! — майор напрягся и заметно подался ко мне — кажется, сообразил.
— Другое дело — не мог вмешаться по объективным причинам и таился поблизости, наблюдая за расправой со сжатыми кулаками.
— Ребеночек?! — вскочил Сысоев.
— Конечно! Представьте картину: отец ото всех скрывает существование дитя — к зимовью никого близко не подпускает. На случай неожиданных гостей ребенок предупрежден: прятаться в кустах и носа не показывать. И вот Степанов возвращается не один. Через какое-то время вспыхивает конфликт, заканчивающийся смертью Робин Гуда. Перепуганный человечек в отчаянии, но боится обнаружить себя — работает инстинкт самосохранения. Однако убийц он запомнил хорошо…
— Подожди! — не выдержала Геля. — Откуда на зимовье взялся ребенок?
— На воле Алик находился в общей сложности весьма недолго. Мы знаем одну женщину, с которой у него сложились более-менее длительные отношения: Ольгу Масленникову — официантку. Они продолжались около года — в семьдесят первом Степанов вновь сел. Если ребенок ее — к тому и склоняюсь — то в восемьдесят пятом ему исполнилось тринадцать или четырнадцать лет. Возраст достаточный, чтобы начать разбираться в жизни.
— Стоп! — скомандовал майор. — Как он дитя-то у Масленниковой заполучил? Федин же говорил: уехала та из города. Алик не знал — куда! И о ребенке журналисту не заикался!
— Н-да, сложный вопросик, — согласился я. — Ольга могла забеременеть перед самым арестом сожителя — он элементарно пребывал в неведении. Переехала на новое место, родила, а отец узнал о наследнике значительно позже — после побега!
— То есть? — не поняла Геля.
— Алик смылся из тюрьмы, но на зимовье объявился не сразу. Сравните сроки побега и появления в поселке — пара-тройка месяцев вылетает. Где был? Что делал? Вдруг он случайно наткнулся в своих скитаниях на Масленникову?
— Теоретически, — сказал Митрич. — Практически же…
Всем видом он выражал сомнение.
— И ты утверждаешь, что Ольга отдала ребенка?! — ахнула наша дама. — Бред!
— Добровольно — нет, но если Алик использовал силу или обман…
— Фантастика! — возразил Сысоев. — Если ребенок тринадцать лет прожил с матерью…
— Если — с матерью! — выделил я. — Существуют, не забывайте, интернаты и детские дома. Алику с его богатым воображением и хитростью не представляло труда заморочить голову подростку и склонить к побегу.
— Сумасшествие! — воскликнула Геля, сжимая пальцами виски.
— Костя, — вкрадчивым голосом обратился Сысоев, — с некоторых пор я уважаю твою интуицию — лично имел счастье убедиться. И все-таки ты перебарщиваешь!
— Опровергни — чего проще?!
— Не собираюсь. Второй обитатель зимовья — да! Только не ребенок!
— Напрасно ты столь категоричен. Человек, убивающий подобным образом, — псих, маньяк! Идиотские записочки, слежка, нападение на Федина, камень в окно — дополнительные тому свидетельства. Для него происходящее — игра. Он находит в ней наслаждение. Извращенный ум! Замятин убит в скверике предка — случайность? Слепцов — в родильном доме, где появился на свет — тоже случайность?! Нет, нет и нет! Это — элементы ритуала! Дитя росло, вынашивая планы мести, пестуя и подпитывая в себе навязчивую идею — зрело физически и морально! Созрело! И убийства не закончатся — вкус крови опьяняет… Помяните мое слово! Не удивлюсь, если убийца сейчас где-то рядышком и с улыбочкой наблюдает за нами!
Сам не заметил, как разволновался: орал в полный голос! На нас обратили внимание за соседними столиками и зашептались.
Под впечатлением услышанного Геля переменилась в лице и принялась осматриваться — проняло! Сысоев тоже украдкой зыркнул туда-сюда. Потом сообразил, что смешон, и сконфузился.
— Заканчиваем базар! — прошептал он. — Пошли к Левину.
Мы расплатились с теряющей терпение буфетчицей и отправились в управление милиции.
«Золотая» голова Гены приятно оживляла унылую серо-зеленую цветовую гамму служебного кабинета.
Весть о возможном участии в деле второго обитателя зимовья Левин воспринял с энтузиазмом.
— Почему бы нет? Сколько может быть сейчас парнишке?
— Года двадцать два — двадцать три, — подсказала Геля, всегда питавшая склонность к арифметике.
— Замечательно! Опиши-ка, Костя, еще разок того — в квартире Федина.
— Маловато будет, — предупредил я честно. — Роста среднего, поджарый… джинсы-бананы, такая же куртка, на голове — колпак. Хорошо подготовлен физически — ловкий, гад!
— Жестокий, хладнокровный, — добавил сам Левин. — Тундровая закалка сказывается!
— Не знаю, не знаю, — пробормотал Сысоев, ощущая, что остается в меньшинстве.
— Как я понимаю, расстояние от поселка до зимовья приличное, — сказала Геля. — Неужели измученный дорогой и пережитым подросток-одиночка не привлек внимания кого-нибудь из жителей? Почему не обратился за помощью? И как выбрался затем из поселка?
— Навыки охотника пригодились, — живо откликнулся Гена. — Осторожность, умение маскироваться и все такое прочее. Не уверен, рассказывал ли Степанов сыну всю историю своей жизни, но что-то несомненно открыл. — надо же было как-то оправдывать причины их вынужденного одиночества в тундре! Поэтому парень побоялся поднимать шум и предпочел тихо убраться оттуда.
— Как? — напомнила девушка.
— На вертолете — иного способа достичь Большой земли там нет.
— На вертолете?! — усомнился Сысоев. — Легко сказать…
Левин пожал плечами: хочешь — верь, хочешь — не верь.
— Одного боюсь: придуманная вами красивая версия практически не подтверждается фактами, — не сдавался майор. — Не завела бы она в тупик, дорогие мои!
— Ты продолжаешь верить в происки Перевертышева? — спросил я. — Или есть какие-то иные варианты?
Сысоев не выдержал устремленных на него взглядов трех пар глаз, отвернулся к окну и глухо проговорил:
— Не знаю… Во всяком случае, мне пора возвращаться домой — хорошего помаленьку.
Мы поняли его и не осудили. Здесь пульс расследования замедлился: впереди предстояла рутинная работа — долгая и с туманными перспективами. Там, дома, помимо проблем с этим делом, у отделения Митрича хватало других забот — новые насильственные преступления, пусть и не такие серьезные, валились на головы его сотрудников ежедневно. Их тоже надо раскрывать!
— Ближайший поезд через два часа, — сообщил Левин.
— Угу…
В комнате воцарилось неловкое молчание.
— Ой! — Гена звонко хлопнул себя ладошкой по лбу. — Забыл совсем! Звонили по «междугородке» — ждут связи! — Он оторвал листок от перекидного календаря и протянул Сысоеву. Тот пробежал глазами запись и передал бумажку мне.
— Никодимыч! — обрадовался я, увидев номер родного агентства.
Дозвониться удалось на удивление быстро. Как и полагается настоящим мужчинам, умело скрывающим природную сентиментальность, мы свели нежности к скупым вопросам о здоровье. Щадя милицейскую казну, мы коротко обменялись новостями. У шефа их было меньше: Романа не нашли, трупов не прибавилось, одноклассника, который навел Алика на Ларису, пока не вычислили…