— Повтори фамилию, — потребовал Никодимыч, когда я заговорил о подруге Степанова.
— Масленникова Ольга.
Шеф сопел в трубку, я затаил дыхание и ждал, предвкушая сюрприз.
— Все верно! — провозгласил шеф торжественно. — Некая Масленникова Ольга Валентиновна училась со всей компанией в одном классе!
— А-а-а?! — Мой вопль получился сродни крику солдата, раненного в живот разрывной пулей. Митрич, Левин и Геля повскакивали со стульев, ошалело тараща глаза. — Где она?
— Не ори — перепонки лопнут! — возмутился Никодимыч. — Ольга умерла в начале восемьдесят третьего года.
— Умерла?!
— Самоубийство. Повесилась у себя дома.
Сысоев выхватил трубку, нахально оттолкнул меня в сторону. Я пролетел два метра и занял место в партере на подвернувшемся под ноги стуле.
— Привет! Где она жила? На Вологодской? Точно?.. Так… Так… Так! Помню! Мы перезвоним…
Неслыханная наглость: вмешиваться в служебный разговор представителей другого ведомства и самочинно его обрывать! Мент есть мент!! Однако последующий монолог майора снял с него часть вины — в моих глазах, по крайней мере:
— Женщина жила одна. В милицию обратились из магазина, где она работала продавцом: третий день, мол, ни слуху — ни духу. Поспрашивали соседей — и они женщину не видели. Короче, взломали дверь и обнаружили пропавшую в петле… Я тогда опером был на другой зоне, но весь отдел подняли по тревоге: думали, что убийство — тело умершей покрывали синяки и ссадины. Выяснили, что дама вела, так сказать, антиобщественный образ жизни: пьянки, мужики, скандалы.
Соседи вспомнили очередного гостя, навещавшего ее накануне исчезновения — за пару дней. Визит вылился в ссору. Правда, обошлось без криков и разрушения мебели, поэтому милицию жильцы дома вызывать не стали. А на следующий день мужчина исчез. Хозяйку видели мельком: непривычно тихую и словно не в себе. Затем из квартиры вообще перестали выходить… Розыски гостя так и не успели начать, потому что судебные медики сделали вскрытие и абсолютно категорично заявили: повесилась сама, а телесные повреждения получены за несколько дней до смерти. Следователь рассудил: свела счеты с жизнью на личной почве. Дело, естественно, закрыли…
— Где ты раньше был? — с упреком высказалась Геля.
— Не могу же я помнить фамилии всех самоубийц — их вон три-пять за каждые сутки!
Прав он, конечно… И случай этот запомнил лишь из-за первоначального предположения о насильственном характере смерти женщины.
Телефонный аппарат разразился длинными трелями. Левин взял трубку, послушал и молча подал мне.
— Какого черта! — воскликнул Никодимыч.
Качество связи теперь ухудшилось — голос доносился будто бы из Китая.
— Сысоева спроси, — посоветовал я.
— Так что у вас там с Масленниковой? — спросил меня шеф.
Я разъяснил.
— Если приезжал Альберт и самоубийство — следствие их общения, то снимается два вопроса, — подытожил он.
— Первый — кто подсказал координаты Ларисы, — согласился я. — А второй?
— О ребенке, — ответил шеф. — Ольга сболтнула Альберту — реакцию того не трудно представить.
— Да, возможно именно это обстоятельство и спасло ее от расправы — благородный отец пощадил мать, подарившую ему сына, — позволил себе сыронизировать я.
— Напрасно насмехаешься! Самому пропащему из нас ничто человеческое не чуждо. И сына-то он отыскал — разве не доказательство?
— Того же и нам желаю: найти и поскорей.
— Так ищи! — предложил Никодимыч. — Ниточка там — у вас!
Святая простота — где?!
— Подумай, — нажал шеф. — Мне отсюда хуже видно!
— Кстати, Митрич сегодня выезжает.
— Пусть Гелю захватит.
— Зачем?
— Батьку ее в больницу собираются класть…
Никодимыч помялся и добавил:
— Ничего страшного, но… Кроме дочери у него никого нет.
— Передать ей трубку?
— Не надо… Сам скажи — поласковей…
Гонца, принесшего плохую весть, в старину убивали. Геля воспитывалась в иные времена. Выслушав неприятное известие, она расстроилась и всерьез озаботилась.
— До отхода поезда — всего ничего! Давай собираться, — обратилась девушка к Сысоеву.
В глазах майора на секунду возникло радостно-счастливое выражение. Это мне не понравилось: неуместное — полбеды. Хуже, что в совокупности с другими мелкими штришками оно наводило на вполне определенные и неприятные для меня выводы.
В гостинице, куда нас подвез любезный Левин, открылась деталь и того хлеще: вещи Гели хранились в одноместном номере Митрича!
— Заботливый у тебя сопровождающий, — шепнул я девушке, улучив момент, чтобы не слышал Сысоев.
— Внимательный не в пример некоторым, — парировала та. — Мне достался двухместный, а соседка не внушала доверия.
— Кому?
— Мне! — рассердилась Геля. — Чего тебя разбирает, а?
На самом деле — чего? Давно пора привыкнуть к аксиоме: жизнь — штука непредсказуемая… И нам ли — крутым парням — грустить!
По дороге на вокзал Левин утешал коллегу-сыщика:
— Не волнуйся, старик, мы сделаем все возможное! Будем искать летчиков, которые в те времена работали на той рейсовой линии…
— Прибавь челночные полеты и одиночные переброски грузов, — мрачно вставил Сысоев.
— Адский труд! — согласился рыжий.
— Лучше поднять старое уголовное дело по разбою и найти адрес Масленниковой в Соломбале, — заметил я. — Если бы раньше подсуетились…
— Кто же думал? — отозвался Левин. — Прямой интерес к Ольге возник из-за ребенка…
— Да, — поддержала Геля. — Подружек хорошо бы отыскать.
— Отыщем! — самонадеянно провозгласил Гена.
Мне бы его оптимизм… Хотя я уже понял, что имел в виду шеф, намекая на имеющуюся у нас ниточку. Если наши оценки поступков Степанова достаточно точны, то оставленный в младенчестве матерью ребенок был подобран отцом после побега из тюрьмы. А это означает, что мальчик находился где-то неподалеку от Архангельска. Нужна только маленькая подсказка, чтобы вычислить это место…
Мы с Левиным сдали отъезжающих проводнице и, не дожидаясь отправления, смылись.
— Как твоя спина? — поинтересовался Гена, будто бы между прочим.
— Сносно.
— Может, у меня поживешь? — Он пригнул голову к рулю и через лобовое стекло окинул взглядом снизу вверх здание гостиницы для моряков, возле крыльца которой притормозил минуту назад.
— Опасаешься за мою безопасность? Не боись: я осторожный…
— Вдруг «джинсовый» крестник снова на хвост сядет?
— Тайный переезд в другую больницу сбил бедолагу со следа. О перемене гостиницы он также не знает. Да и ваша служба наружного наблюдения таскается за мной с самого утра — непременно уже бы заметили конкурента.
— Засек?! — удивился и одновременно огорчился Левин.
— Нет, — успокоил я. — Интуиция подсказывает. Странно, если бы вы не воспользовались возможностью половить рыбку на живца!
— Честно говоря, переживал, что неправильно поймешь, — воспрял духом рыжий. Затем он передал мне ключи от номера с брелоком в виде якоря и упреждающе добавил: — Пятый этаж. К администратору не ходи — фамилии твоей в картотеке нет.
— А вещи?
— Обижаешь! — улыбнулся Гена. — До завтра!
Я вышел и прощально махнул рукой вслед умчавшемуся «жигуленку».
Под влиянием демократизации общества в гостинице ликвидировали приставучих и вредных дежурных на этажах, и я свободно поднялся в свою новую обитель.
Комната выглядела чистой и опрятной. Кровать, тумбочка, телевизор, душ и туалет — полный комфорт. И телефон в придачу. Синяя дорожная сумка стояла на журнальном столике.
Я достал туалетные принадлежности и залез в душ. Вечер грозил пройти бесцветно и впустую.
Еще на вокзале Левин сослался на близящийся конец рабочего дня в учреждениях и решил начать поиски в служебном архиве, в аэропорту и в детских домах утром, обещая выпросить у начальства максимальное количество помощников. Что ж, им тут виднее… От него же узнал, что Федин, похоронив жену, вернулся в больницу: не столько долеживать и лечиться, сколько, я думаю, старику не хотелось маяться в одиночестве в пустой квартире, где случилась беда.
Из остальных немногочисленных знакомых моему обществу обрадовалась бы лишь Ирина. При условии продолжающегося плавания механика с «Тойотой». Уцепившись за эту мысль, как за спасательный круг, я побрился и переоделся к вечернему выходу в свет.
Спустя полчаса, такси высадило меня у знакомого розового дома.
— Костя! — выдохнула креолка, сверкнув от радости глазами, и прыгнула мне на шею. Прием развеял тревожное ожидание — фарватер оставался чистым. — Слава Богу! Я с ума сходила от неизвестности! Как ты себя чувствуешь? Выглядишь хорошо! — ворковала она, тормоша и подталкивая меня в гостиную.
— Все прекрасно! — единственное, что успел выговорить я, прорвавшись сквозь обрушившийся словесный водопад. Дальнейшие попытки пресек жаркий поцелуй….
Через полчаса, взъерошенные и довольные, мы обессиленно отодвинулись друг от друга.
— Теперь я спокойна: со здоровьем у тебя — порядок! — лукаво провозгласила Ира, накидывая халат.
— Вообще-то врач прописал покой…
— Психический или физический?
— Э-э… Психический, наверное…
— А кто возражает? — Она счастливо рассмеялась.
— Не желаешь повеселиться? — предложил я.
— Ой, давай передохнем!
— Ты не поняла. Пойдем в ресторан?
— В ресторан?!
— Потанцуем, поболтаем, поедим…
— Ты голодный? — забеспокоилась креолка.
— Нет! Пошли, а?
— Ну, если настаиваешь… — В ее голосе не исчезло сомнение.
— Тысячу лет не был в кабаке с красивой женщиной!
— Льстец!
Но комплимент все и решил.
Сборы длились сравнительно недолго — для женщины, конечно. К чести Ирины, я не успел окончательно загрустить, когда она появилась из спальни в сверкающем легком платье.
— Как?
Она смотрелась великолепно, и я сумел издать только тихий восхищенный свист.
— Разве под такую штуку можно еще что-то надеть?