— Вероятно. К слову, весной девяностого меня навестил мальчик — тоже из бывших питомцев. Он получил повестку в военкомат и встретился на призывной комиссии с Николаем. Это последнее, что известно мне о Беломорове…
Заведующая замолчала и выжидательно взглянула на нас.
— Он ничего не оставил вам на память? — спросил я, внимательно изучая поделки.
— Оставил… — Клавдия Семеновна тяжело поднялась и поискала в книжном шкафу. — Вот!
Она передала мне искусно изготовленную стрелу с острым наконечником и укороченным полированным древком. У основания наконечника выделялись две канавки, вырезанные в дереве и покрашенные в красный цвет.
— Что они означают?
— Я задала Николаю аналогичный вопрос. Он совершенно серьезно ответил, будто бы это — кровь врагов! Мне, признаюсь, стало как-то не по себе…
— У вас не завалялась его фотография? — с надеждой спросил Левин.
— Только выпускной снимок класса…
В толстом фотоальбоме она нашла нужную страницу.
— Надо же… — пробормотала заведующая, проводя пальцем по темному затылку стоящего в заднем ряду выпускника. — Почему-то Николай отвернулся…
Левин горел энтузиазмом.
— В военкомат! — провозгласил он, выруливая на крайнюю левую полосу проспекта и прибавляя скорость.
Я глянул на часы.
— Заскочим в гостиницу, потом — на вокзал.
— He понял?!
— С военкоматом ты и сам управишься. Мне у вас больше делать нечего!
— Почему?
— Здесь мы парня не поймаем…
— Брось, Костя! Найдем фотопортрет…
— В военкомате?! — скептически усмехнулся я. — Сомневаюсь, что парень отслужил и вернулся… Да и нет у них фотографий на учетных карточках.
— Тогда походишь пару деньков по улицам под нашим контролем — он обязательно на тебя выйдет!
— Угу… За пару дней еще пара убитых или покалеченных прибавится.
— Типун тебе на язык!
— Лучше уж я увезу маньяка к нам и там возьму!
— Как?!
— Пока не знаю… Но придумаю! Кажется, что-то в этой истории выпадает из нашего поля зрения. Я печенкой чую — оно в моем городе!
— Растолкуй дураку!
— Две канавки с кровью…
— Что?!
— На стреле… Месть сына направлена против двоих человек: Замятина и Слепцова, порешивших батьку. Следовательно, об убийстве Ларисы Хохловой, вообще о начале папкиного падения он ничего не знает. И не знает о роли Перевертышева в судьбе отца.
— Куда клонишь?
— К идее ловли на живца, так полюбившейся тебе! Ну поймаем мы поганца при попытке проломить башку мне… Чем привяжем к остальным трупам? Кроме умозаключений, домыслов и хиленьких косвенных фактиков — пшик!
— Но…
— Да не перебивай ты! Другое дело — Перевертышев. Если каким-то образом открыть парню глаза про заваруху на школьном пикнике, то он, одержимый жаждой мести, клюнет на Романа. Вот тут с луком или кинжалом в руках, его и надо брать!
— Так Перевертышев ведь…
— Рома — хитрая и трусливая сука! Он панически испугался тени Алика и спрятался. А тарарам в квартире учинил с целью запудрить всем мозги — и Степанову, и нам.
— Как же ты его найдешь? Он, поди, из города смылся!
— Найду! — убежденно заверил я.
Блефовал сознательно, накручивая себя и заставляя мозги шевелиться.
— Ну-ну, — с сомнением протянул Левин, недовольный таким поворотом событий. Но все же свернул на улицу, ведущую к гостинице.
Я поднялся наверх, быстро собрал сумку и спустился на крыльцо.
Гены в машине не было. Заволноваться я не успел, так как пропавший выскочил сзади из фойе.
— Решил прикрыть тебя все-таки, — пояснил Гена свое отсутствие. — Ребята проводят до вашего областного центра, а там коллеги примут и доведут до дома.
— Только к Ирине в квартиру пусть следом не заходят, — съязвил я, тронутый тем не менее проявленной заботой.
— К Ирине?! Поезд через полчаса!
— Успеем.
Действительно, успели…
В вагон я прыгал на ходу.
— Позвони! — заорал Левин, закидывая в тамбур сумку.
— Обязательно! — пообещал я…
За окном уплывал вправо город.
Не по-людски получилось… Прощаться так с хорошими людьми не полагается…
Федину не позвонил, не зашел к старику, не поблагодарил.
У Ирины открыл сын, неожиданно вернувшийся из летнего молодежного лагеря. Креолка вышла следом и застыла с затуманенным взором. «Здесь проживает Степанов?» — ляпнул первое пришедшее в глупую голову. «Вы ошиблись», — вежливо ответил подросток и захлопнул дверь перед носом. Хорошо, что я догадался посмотреть вверх, садясь в машину: Ирина стояла на балконе с приподнятой к лицу рукой — поняла, бедняжка…
Адрес бы не забыть.
Чертов Робин Гуд! Чертова работа! Чертова жизнь!
«В гостях хорошо, а дома — лучше!» — истина, которую мы порой забываем… Сегодня я в очередной раз убедился в ее незыблемости, ступив на асфальт площади перед автостанцией родного города.
Меня встречали солнце и… Никодимыч вместе со старушкой «Волгой».
От избытка нахлынувших чувств я полез обниматься.
— Перестань! — одернул строгий начальник. — Я же не Брежнев!
— Точно — брови подкачали! Откуда узнал-то?
— Сысоев позвонил. Где кортеж?
Он проследил за моим взглядом, направленным на двух мужиков в летних куртках, переминавшихся возле междугороднего «Икаруса».
— Охотника не засекли?
— Не-а! Наверное, не успел билет купить. Ничего, приедет…
Один из телохранителей едва заметно кивнул нам, и они направились к поджидающей в сторонке машине с частными номерами.
В салоне «Волги» нечем было дышать. Мы опустили стекла во всех окошках.
— Домой? — справился шеф.
— Пожрать бы… С утра маковой росинки не пробовал…
— Тем более. Сейчас что-нибудь сварганим!
По дороге зарулили в универсам и купили продукты.
— Ну вот! — с удовлетворением проговорил Никодимыч, закладывая снедь в пустой холодильник моего остывшего жилища. — Иди умойся — сам подсуечусь.
Через полчаса, смыв дорожную пыль, я с аппетитом уплетал внушительную яичницу, запивая ее сырым молоком. Шеф поддерживал пиршество, проявляя гораздо меньше рвения — оно и понятно.
Насытившись, мы развалились в мягких креслах, наслаждаясь покоем и болгарским бренди.
— Как поживаете?
— Хреново!
На светский вопрос шеф дал отнюдь не светский ответ.
— Что так?
— В подвешенном состоянии: никак опору не нащупаем.
— Обопритесь на меня.
— В смысле?!
— Есть кое-какие соображения.
Я изложил Никодимычу последнюю часть архангельской эпопеи, о которой он, по понятным причинам, не мог знать от Сысоева и Гели.
Шеф внимательно выслушал, сцепил руки на тощем животе и задумчиво сказал:
— Стало быть, ты настаиваешь на такой, схеме: Степанов вышел из тюрьмы, озабоченный желанием поквитаться с Хохловой…
— Не совсем точно, — перебил я. — Его просто потянуло в родные края — своего рода ностальгия после двенадцати лет заключения. Возможно, надеялся заодно встретить Ольгу, бросившую его. Именно свидание с бывшей сожительницей послужило толчком к остальному…
— Он увидел опустившуюся бабу — куда девалась былая красота? — и завелся. К тому же Ольга подогрела сообщением про брошенного ребенка — сболтнула спьяну. Что в итоге? Собственная исковерканная жизнь, сирота-сын… И это на фоне благополучной судьбы Ларисы.
— Вольно или невольно к подобному выводу могла подтолкнуть и сама Масленникова, — уточнил я. — Но мысль развязать вендетту окончательно сформировалась в мозгу Алика позже, иначе он бы тут же «наехал» на Слепцова и Замятина. Сперва полетел искать мальчика — решил обойти детские дома Архангельска и окрестностей, зная возраст и день рождения ребенка. И с первой попытки попал в цель!
— Почему сразу не сманил? — усомнился шеф.
— Одинокий парнишка, помешанный на кинжалах, явился той последней каплей кислоты, которая проела тонкую перегородку между разумом и ненавистью к окружающему миру — всепоглощающей, животной… И ненависть сконцентрировалась на образе Ларисы. Федин говорил о невменяемости Степанова в момент расправы над Хохловой — я солидарен с ним в этой оценке.
— После побега Алик отсиделся несколько месяцев в каком-то убежище, а когда переполох утих, вылез, забрал сына и махнул в тундру, так?
— Да, — согласился я. — И пристрастие к луку возникло под влиянием сына, а не наоборот, как мы считали… Потеряв отца, мальчик вернулся в детский дом — ему некуда было деваться. И теперь целью уже и его жизни стала месть.
— Если парня призвали в армию весной девяностого, то демобилизовался он в девяносто втором. Чем занимался оставшиеся два года?
— Жил где-то поблизости.
— Где?! — Никодимыч даже подскочил в кресле и уставился на меня.
— Возможно, и непосредственно в городе, — ответил я подчеркнуто спокойно, гордясь втайне произведенным эффектом. — Зарабатывал на жизнь и готовился… Смаковал каждый прожитый в этом состоянии день: изучал обстановку, окружение будущих жертв… По иным законам парень уже не мог существовать — без образа врага, которого обязан покарать справедливый разбойник. И Таня, и Федин, и я сам — в определенной мере, конечно, — жертвы второстепенного плана в завязавшейся партии.
— И как же ты до такого додумался? — поинтересовался шеф, вновь расслабившись. Он налил полную стопку и смакуя выпил.
— Времени для раздумий в поезде предостаточно…
— Хорошо… — сдался Никодимыч. — Допустим… И ты предлагаешь выманить убийцу на Перевертышева?
— Да!
Шеф искоса взглянул на меня и скептически заметил:
— Милиция перетряхнула все и не нашла никаких следов Романа!
— Не там искали!
— А где же следовало?
— Мы сейчас кое-что проверим, — уклонился я от прямого ответа. — Гелиному отцу лучше?
— Лучше. Дома долечивается. Если тебе нужна она — звони в контору.
Я подошел к телефону и набрал номер.
— Привет, солнышко!
— Ба-а, какие люди! Жив-здоров-весел?