Он открыл дверь, ничем не выдав удивления. На волевом загорелом лице не дрогнула ни одна жилка. Синие глаза выражали безразличие к мирской суете.
«Симпатичный — беда для баб», — подумал я.
— Проходите…
Вежливо и корректно.
Кровать, тумбочка, стул и стол — всё.
Я отвлек его от ужина: на столе — бутылка молока, колбаса и батон.
— Садитесь…
Стул или кровать?
Определиться не успел. Он сам выбрал стул и спокойно продолжил трапезу, демонстрируя мне спину. Тельняшка подчеркивала рельеф развитой мускулатуры.
— Ты проиграл, Николай, — сообщил я, оставшись стоять.
— Кто сказал? — Он прожевал бутерброд, отпил молока и возразил: — Я выбил главные фигуры.
— Уверен, что все?
Парень недобро усмехнулся.
— Я вас не совсем понимаю.
— Попробую объяснить…
Кровать скрипнула под моей тяжестью. Теперь я видел его профиль.
— Наверное, ты любил отца…
— Он был настоящим мужиком. Мы понимали друг друга. С первого дня, как познакомились в детдоме.
— Алик рассказывал о своей судьбе?
— Кое-что… Воспоминания его тяготили — я не лез…
— Почему он забрал тебя спустя полгода?
— Дела… Но отец сдержал обещание вернуться за мной. И мы побратались кровью. Настоящим кинжалом рассекли ладони…
— Алик сам его изготовил? — прервал я.
— Да, в подарок — я попросил.
— С красным стеклом в рукоятке?
Коля промолчал.
— А второй — с голубым?
— Какой еще второй?
Удивление искреннее…
Я достал из кармана вырезку из газеты, позаимствованную сегодня днем у отца Ларисы Хохловой.
Парень пробежал глазами заметку. Прикушенная губа — единственный признак того, что новость его задела.
— А ты говоришь — дела.
— Значит, было за что! — упрямо буркнул Коля.
— Ага… За то, что не дала себя изнасиловать на школьном пикнике в лесу!
На мгновение его взгляд вспыхнул и моментально потух.
— И Замятина со Слепцовым твой папашка хотел пришить на зимовье по тому же пустячному поводу: помогли девочке спастись…
— Врешь!
Очень хорошо — нервишки потихоньку распускаются.
— Врешь! Он оборонялся… — Голос вновь зазвучал ровно. — Отец вошел первым. Эти возились на дворе со снегоходом. Он назвал их имена и сказал, что они предали его и упрятали в тюрьму. Потому и жизнь наша испоганена…
Коля хватил добрый глоток молока.
— Мне велел не мешать и спрятаться на бугре в кустах… Я ушел через пристройку — они не видели. Отец вышел во двор и начал что-то говорить. Эти бросились к нему. Он выстрелил из карабина вверх… Они остановились и встали на колени. Отец опять говорил. Потом снял их вещи со снегохода и пинками погнал гадов в сторону поселка…
Металл в голосе снова крепчал. Глаза — раздуваемые ветром угли. И я добавил жару:
— Пешком через тундру — верная гибель!
— Они заслужили кару! — выкрикнул Коля. — Но… Отец споткнулся и упал. Эти двое навалились…
— А что им оставалось делать?!
— Они ударили его прикладом карабина. Отец перестал сопротивляться. Тогда они поволокли его к реке и кинули в прорубь!
— Видимо, посчитали мертвым и захотели избавиться от тела…
Николай вскочил, отбросил стул и занес кулак для удара.
— Ты не вмешался — струсил! — успел крикнуть я.
Бывает, оказывается, когда слово способно остановить силу!
Парень замер, дико сверкая белками выпученных глаз, из которых на щеки стекали слезы.
— Ничего… — всхлипнул он. — Отец меня простит… Он видел… Он знает, как я отомстил!
Уж кто-то, а Степанов точно простит. Возможно, Замятин и Слепцов переборщили… В конце концов они отстаивали право жить. В подобном споре все средства хороши… Сомнительно, будто Алик желал лишь попугать гостей.
Впрочем, пускай с ними со всеми разбирается суд Божий. Нам бы определиться с живыми…
— Ладно — с ними двумя ясно, — расслабился я, так как Коля поднял стул и уселся. — А другие? Зачем устроил охоту в Архангельске?
У неуравновешенных людей смена настроения происходит быстро, у психов — моментально. Может быть я и ошибаюсь, но поведение парня натолкнуло именно на этот вывод. На его лице пропали следы отчаяния и возбуждения.
— Из любопытства, — лукаво ухмыльнулся он. — Вы мне понравились — достойный противник. Хотел узнать, докопаетесь до меня или нет!
— Узнал?
— Докопались… — Коля отвернулся, но я понял, что он улыбается. — Сторонники врага — тоже враги! — добавил он.
Развеселился, паразит! Я допустил явный промах: вывел его из истерически-злобного состояния — не сумел дожать. Плохо… Надо начинать заново.
— Из тебя получился отличный филер! Откуда навыки?
— Год по контракту торчал у «азеров» — в диверсионном отряде.
Понятно. Здесь он прописался осенью девяносто третьего. Вот где, оказывается, пропадал после демобилизации — совершенствовался!
— Заработал бабки, чтобы спокойно готовить последний этап, — охотно разъяснил Николай.
— Н-да… У каждого — свой смысл жизни. Федин-то чем помешал?
— Журналистишка? Ты настолько активно нюхал землю, что захотелось знать, как много нанюхал…
— И ухватил ли ниточку к тебе, да?
— Верно соображаешь, начальник.
— Фу, жаргон ни к чему — на зоне ты не гнил. Замятина долго уговаривал?
— Позвонил, напомнил про зимовье, назвался сообразительным жителем поселка, предложил встретиться — поторговаться… — усмехнулся он. — Клюнул сразу…
— Человек, привыкший покупать решения проблем, порой теряет бдительность, — согласился я. — Ты логично рассудил…
— Слушай, раскрой тайну: как нашел — я же и фамилию сменил?
— Таня помогла.
Снова мгновенная перемена: вместо самодовольства — угрюмая набыченность. Вот она, болевая точка! Теперь только не убрать палец с кнопки…
— Ее предсмертные слова: «Костя… знает…». И пропуск между ними. Третье слово, которое не расслышал врач. Фраза законченная, выбор достаточно ограничен — девочка хотела указать убийцу. Следовательно, назвала либо имя, либо местоимение «его», «ее»… Я выбрал «его». За короткое время знакомства — последнее слово я выделил интонацией, — …Таня упоминала всего пару-тройку имен. К сожалению, сообразил я слишком поздно. Требуется время для перерастания количества фактов в качество.
Сказанная нынче шефу крылатая фраза сама собой сорвалась с языка.
— Сука! — взвизгнул Коля, сжимая кулаки. — Она трахалась с тобой! Она видела меня в городе! Алиби про турков — к черту!!!
— И второй момент, — пропустил я вопль ревности мимо ушей, отметив про себя, что ничто человеческое маньякам не чуждо. — Той ночью Таня не открыла бы дверь постороннему… Она не ошиблась, приняв звонок в дверь за твое возвращение. Ошиблись, увы, мы… И ты ошибся, посчитав девушку мертвой — не потрудился проверить!
Он напал молча, как голодный волк. Я успел увернуться от удара корпусом и отскочил на середину комнаты. Коля моментально занял позицию и повторил атаку. Несомненно, кое-что он умел, но моя школа превосходила основательностью и точностью. Отразив несколько ударов, я провел подсечку и уселся на противника верхом.
— Слушай, придурок, — обратился я к нему, чуток запыхавшись. — Все равно ты проиграл! Ты, дружок, прозевал третью фигуру на доске. В шахматы умеешь?
— Э-э-х, — кряхтел он, стараясь сбросить меня.
— Твоему папаше школьные друзья поставили детский мат, а он делается тремя фигурами. Слона и ферзя ты слопал, но осталась пешка.
Казалось, он вот-вот взорвется от натуги.
Наступил ключевой этап борьбы в партере. Мне полагалось ослабить хватку и непроизвольно выпустить жертву, что я и сделал со словами:
— О Роме Перевертышеве слышал?
Коля безусловно о фотографе знал, изучая окружение кандидатов в покойники. Что и подтвердил прямо-таки нечеловеческим рывком из-под всадника. Подыграть-то я подыграл, да не ожидал подобной прыти и отлетел к стене, чувствительно треснувшись затылком.
Мы поменялись ролями с той лишь разницей, что свою лошадку я не душил.
— Где он? — хрипел Коля, сжимая пальцы.
— До… ма… — прохрипел я, мысленно прощаясь с жизнью.
Внезапно дышать стало легче.
— Нет, я тебя не кончу, — сказал парнишка, тяжело дыша.
А уж я-то как задышал!
— Правильно…
— Ты… Без тебя… не интересно…
— Конечно…
— Я мог «закатать» тебя еще в Архангельске!
— Верю.
— Сначала — фотограф.
— Но…
Возразить я не успел, схлопотав оплеуху, от которой перед глазами засияли звездочки фейерверка… Красивое зрелище прекратилось, но последствия повлекло обескураживающие: запястья привязаны к щиколоткам за спиной — фирменная милицейская «ласточка». Надо ли говорить, что Николая и след простыл.
В моей голове, словно птица в клетке, бился один единственный вопрос: почему Таня мне ничего не сказала? И я понял, что ответа на него уже никогда не узнаю…
Часы в агентстве «Мистер Холмс» пробили полночь. Вообще говоря, настенные с маятником у нас отсутствовали. Тем не менее, когда стрелки обыкновенного будильника сошлись к цифре «12», Сысоев — так совпало — от души треснул кулаком по столу, на котором будильник стоял. Сработал механизм, включающий зуммер звонка. Словом, в некотором роде — пробили.
К тому моменту майор бушевал уже целых четверть часа, начав выкрикивать всякие нехорошие слова в наш с Никодимычем адрес прямо с порога конторы.
Присутствие Гели сдерживало в выражениях, и сыщик компенсировал вынужденные ограничения в лексике максимальным повышением выходной мощности глотки.
— Кретины! — орал он. — Втянули меня в дерь… в авантюру! Ведь чувствовал же… Ведь не хотел! А все вы с вашими подходцами! Шарлатаны!
— Замолчи! — рявкнул шеф, потерявший терпение первым.
Он вытряхнул из пачки последнюю сигарету и с остервенением закусил фильтр.
Получив отпор, Сысоев от неожиданности поперхнулся и сел на стул. Через минуту он пришел в себя, успокоился и мрачно уставился в одну точку.