Он утвердительно кивнул.
— Ну и? — попытался я передать инициативу.
— Плохо…
Это я и сам понимал. Женя мог бы и развить свою глубокую мысль.
— Той ночью в лесу Павла, общавшегося с бандитами, возможно, видел не я один. Илья и Регина… э-э… занимались своими делами недалеко от ельника в то же самое время. Я по понятным причинам предупредить вас не имел возможности, а они — имели. Вернее, предполагаю, что могли.
Известие Женю озадачило. Он открыл было рот, но тут же его захлопнул.
— Откуда у тебя плащ-палатка? — прямо спросил я.
— Нашел утром.
Ах, нашел… Счастливый — я обычно только теряю…
— Где?
— У лагеря…
— Хочется верить, что ее там обронил Павел.
Гренадер усмехнулся: верь не верь, его абсолютно не колышет. Ладно…
— Твой патрон — самый лакомый кусок из всех нас, улавливаешь?
Он насторожился и пожевал губами, уперев в меня тяжелый взгляд.
— Не за ним ли начинается охота, а?
Евгений продолжал смотреть, не мигая.
— Подумай, — попросил я и допил чай.
Его глаза потухли. Затем нежданно потух и свет…
Сбив стул, я выскочил на палубу. Ночь и дождь навалились на темный корабль. Очередная случайность?!
Боцман в рубке чертыхался, копаясь с фонарем под приборной доской.
— Что?! — с ходу выпалил я.
— Сам не пойму… — пробурчал боцман. — Либо аккумуляторы накрылись, либо где-то коротнуло…
— Диверсия, наверное… — На мой взгляд, я не слишком ошибся, но хвалить себя за догадливость не хотелось. — Аварийное освещение есть?
— Вон, — указал Семен на еле теплящийся свет лампочки над дверью рубки. — Еще одна — в коридоре нижней палубы и другая — в машинном отделении. Сроду ничего подобного не случалось…
— Не сомневаюсь… Колдуйте, — подбодрил я.
Переполошившиеся туристы бродили по судну, натыкаясь друг на друга и на твердые предметы корабельной оснастки. Никита Петрович, стукнувшийся об неосторожно открытую Таней дверь люкса, громогласно призвал товарищей к спокойствию.
— Разойдитесь по каютам! — кричал он. — Ложитесь спать!
— Не перепутать бы соседа! — игриво подал голос Синицын.
— Я тебе перепутаю! — предостерегла Беата. — Машенька, иди ко мне!
Регина, как я понял, сидела в одиночестве у себя. По словам писателя, во время моего отсутствия вдова все же соизволила глянуть на покойного — чисто из приличия. Брюнетка замкнулась и практически ни с кем последние часы не общалась. Ольгу Борисовну приютила Таня, оставив матроса и капитана одних в люксе последнего. Илью выпроводили в кают-компанию: дядя предпочел иметь телохранителя рядом. (Не последствия ли это моей беседы с Женей?) Остальные заняли привычные места.
Мои соседи справа, в седьмой, — Савельев и Синицын — угомонились. Слева — у Беаты и Машеньки — тоже установилась тишина.
Я прилег на нижнюю, Пашину, койку и задумался… Куда подевались люди с метеопоста? Явно, что уходили поспешно… На лодке, позабыв весла? Может и так… Почему? К ним наведались наши грабители? Какой им смысл светиться лишний раз… Взяли бензин и вперед — домой!
Где-то всплакнула одинокая чайка…
Свет… обычная поломка или… Неужели и нынешней ночью суждено не спать! Нет, вторую подряд, пожалуй, не выдержу… Я вышел в коридор и поднялся на палубу.
На стук дверь открыла Таня. Видел я девушку смутно.
— Выйди, — едва слышно попросил я.
Она не стала спорить и подчинилась.
— Запрись… Никому не открывай — даже самому Петровичу. И проверь окно.
— Что стряслось? — произнесла она дрогнувшим голосом.
— Свет погас, — уклончиво сказал я.
— Хорошо, закроюсь…
— Обещаешь?
— Обещаю…
В нашем коридоре перестала гореть и аварийная лампочка — это мне совершенно не понравилось. Возле туалета кто-то дышал. Я набрался храбрости и смело спросил:
— Кто тут?
— Я! — жалобно признался Савельев. — Ничего не видно — посикать толком невозможно…
Я дождался своей очереди, заперся и вставил головку спички в щель тайника — на ощупь…
Трудно бороться со сном без кофе или иных стимуляторов. Я честно крепился, возбуждая мозг размышлениями о событиях последних дней, участником которых стал волей случая и собственного легкомыслия. Возникали и рушились новые версии, схожие меж собой в одном: все они заводили в глухой тупик. В каждой, при внешней стройности и чистоте, отыскивалась червоточина, портившая заветный плод.
Несколько раз я вставал с диванчика, разминал руки и ноги, заставляя кровь разогнаться по артериям, выглядывал в коридор и слушал темноту… Тщетно! Владелец передатчика не желал посещать радиоточку, на что я втайне надеялся.
Исчерпав фантазию, я ударился в воспоминания: детство, отрочество, юность — все как положено. Со временем плохое в памяти стерлось — остались лишь теплые и мягкие тона. Даже армейская служба выглядела через прошедшие годы сплошным праздным бездельем с задушевными пьянками в каптерке старшины. С милицейским периодом — сложнее… Два года вольных хлебов — срок слишком маленький, чтобы забыть и мелкое, и серьезное. Я перебирал в уме приятелей-сослуживцев, стараясь концентрироваться на смешных эпизодах.
В разгар увлекательных размышлений в голове словно взорвалась бомба… На фоне ее вспышки я увидел человека… Того самого, которого приметил на дебаркадере речного вокзала в Бобрах в день отплытия яхты. Юрка Трифонов… Это он однажды ночью разыграл дежурную часть управления, состряпав телетайпограмму, поступившую якобы из министерства и предлагавшую руководству городской милиции принять и разместить эшелон зэков из расформированной где-то в Сибири зоны. Уставший дежурный клюнул на провокацию и побежал докладывать начальству. Что потом творилось! Словом, шуточка стоила Трифонову строгого выговора… Служивые же смеялись над переполохом еще целый год… Да, Юрка… Мы давно не виделись. Слышал, что из угро он перешел то ли в следователи, то ли куда-то в «тыл». Что он делал на дебаркадере, а? Обдумывая новость, я и задремал…
Разбудил шорох — сработало шестое чувство, выработанное годами оперативной работы. Я протер глаза, что в кромешной тьме не имело значения. Звук повторился… Ухо, приложенное к холодному пластику дверной створки, установило источник: в туалете находился посетитель…
Нет, все-таки со сна башка плохо варит… Иначе бы она предварительно покумекала и не послала ноги с бухты-барахты в коридор. И уж, абсолютно точно, не заставила б руки ломиться в дверь — будь та незапертой, все равно личность посетителя можно было определить только по голосу. Но дверь не поддалась.
— Ой! — тонко пискнули в туалете.
— Открывай! — потребовал я, понимая, что теперь терять нечего.
Отворилась седьмая, сзади тоже скрипнуло.
— Зачем? — испуганно спросила… Машенька!
Бог мой… Докатился, придурок, — шугаешь девчонок в сортире. Я на минуту потерял дар речи.
— Это вы, Костя? — несмело поинтересовалась девушка.
— Он! — с порога седьмой заверил Савельев.
— Что за шум? — сонно спросила за моей спиной Беата.
Я горько посетовал на судьбу…
В туалете что-то брякнулось на пол, затем зажурчала вода.
По возне и щелчку замка я понял, что Машенька покинула заведение.
— Так темно… Мыльницу уронила, — пожаловалась она и прошла мимо, коснувшись меня рукой для страховки.
Свои я убрал за спину — подальше, чтоб не угодили случайно туда, куда не положено. В коридоре и при свете тесно…
— Померещилось спросонья… — Что еще я мог сказать?
Девушка добралась до каюты Беаты, стукнула затворяемая дверь.
— Бывает… — неуверенно обронил Савельев. — Так вы идете?
— Куда?
— Ну… в туалет? А то я на очереди…
— Нет.
Гордый отказ окончательно озадачил писателя. Пусть думает, что хочет…
Я вернулся в родную каюту и растянулся на нижнем диванчике, твердо приказав самому себе: «Не спать!». Исполнять приказы тяжело, собственные — тяжко вдвойне. «Брось!» — нашептывает слабовольная сторона натуры. И не всегда удается с нею справиться… Наша борьба достигла критической точки. Увлеченный сражением, я не услышал шагов и не среагировал на дуновение воздуха, возникшее от распахивающейся двери моей каюты. Лишь какой-то предмет, упавший на одеяло, возвратил меня к реальности. Не надолго возвратил, ибо что-то громадное накрыло мою голову и сплющило ее в лепешку…
Зыбкий утренний свет проникал в каюту сквозь окошко иллюминатора. На нижнем диванчике валялась бесформенная груда, похожая на ворох одеял. Так казалось на расстоянии. При ближайшем же рассмотрении — ни вороха, ни одеял не было, а имелось единственное одеяло, накрывающее скорчившегося под ним человечка. Тем человечком был я… Мои глаза открылись, но мозг никак не мог идентифицировать окружающий интерьер… Догадавшись, я ощутил ноющую боль в голове. Пальцы нащупали здоровенный шишак надо лбом… Нет, убивать меня не хотели. Пока, во всяком случае. Меня отключили, чтобы…
Я спустил ноги на пол и поплелся в туалет: проверить это самое «чтобы»… Сторожок, целый и невредимый, торчал в щели — именно там, куда я его поставил. Квадрат пластика вынимался так же легко, как и прежде. Ничего нового в тайнике не появилось, саму же рацию я забрал при уборке туалета — от греха подальше… Прохладная вода освежила, приводя в «рабочее состояние». Шишка налилась, напоминая зачаток рога у детеныша носорога — стихи! След от удара, кстати, схож с отметиной у покойного Вадика — мешочек или гибкий шланг с твердым наполнителем: одна рука!..
В тумбочке у Павла нашлась бутылка коньяка. Напиток взбодрил гораздо лучше, чем омовение. Именно данное обстоятельство позволило определить недостающее звено в цепочке, связывающей рацию и отключение света: я заметил, что мою каюту тщательно обшмонали… Последовательность действий «радиста» получилась такая: он еще до установки сторожка обнаружил исчезновение передатчика, связал это с «уборкой туалета» после смерти Вадика и сильно на меня обиделся. Дабы вернуть пропажу, организовал аварию в электрической сети яхты и осуществил ночной визит к предполагаемому вору, который из рыбака, рассчитывающего выловить рыбку на дешевую приманку из обыкновенной спички, сам попался на жирного червяка. Подсечь добычу не составляло особого труда, учитывая предыдущую бессонную ночь и вынужденное одиночество «рыбки» по имени Костя. Утешало то, что «радиста» ждало разочарование: рыбка попалась без вкусной икры — рацию я загодя надежно запрятал… на камбузе, следуя примеру умненькой Татьяны.