— Портвейн имеется?
— Крепленых вин не держим. Сухое, пожалуйста… Коньяк.
Мухин нащупал в кармане смятые бумажки:
— Сто пятьдесят.
Он выпил и выдохнул воздух. Паренек смотрел иронично. Мухин мог бы отругать его, но смолчал и сгреб с гладкой стойки сдачу. Стенка бара была расписана скифским, по представлению художника, колоритом. Согнув толстые шеи, быки тащили неуклюжую повозку на громоздких, без спиц, деревянных колесах. Усталые скифы в башлыках зло размахивали бичами. Видно было, что им не терпится добраться до ресторана и промочить горло. «Тоже не сладко жили», — подумал Мухин о скифах, чувствуя, как теплеет внутри, и достал сигарету.
Отсюда, из ресторана, хорошо был виден весь берег до самого моря. По пологому склону спускалось село, ощетинившееся телевизионными антеннами, окрепшее за последние годы, но все-таки село, корнями засевшее в тех долгих столетиях, что отделяли бетонную эстакаду и ресторан с просвещенным и снисходительным к людским слабостям барменом от города на плоском мысу. Города с циклопическими стенами из каменных глыб, с изящным храмом, опоясанным светлой колоннадой, и тесными жилищами из здешнего желтого песчаника… Таким город был, а все, что уцелело от него в страстях битв и спокойствии забвения, — темные квадраты археологических раскопов, обнажившие фундаменты стен и зданий, да три или четыре мраморные свечи с чудом удержавшимися капителями — называлось теперь — музей-заповедник «Античный полис». У входа в заповедник виднелся выполощенный дождями финский домик, куда и держал путь Алексей Савельевич. Он прошел напрямик, мокрой тропой со скользкими, вырубленными в земле ступеньками, выплюнул у входа окурок и толкнул без стука фанерную дверь.
Меньше всего внутренность домика напоминала административное помещение. Просторная и изрядно захламленная комната была заставлена шкафами, сквозь стекла которых виднелись черепки, кости и иные повседневные археологические находки, из тех, что не представляют интереса для рядового посетителя, избалованного золотыми царскими диадемами. Между шкафами втиснулись распакованные рюкзаки, недомытые, покрытые копотью кастрюли-котелки, утварь, принадлежащая людям современным, но не постоянным, временным. Однако самих археологов в комнате не было, и за старым, явно списанным в каком-то учреждении, столом сидел человек в облегающем тощую фигуру джемпере и, склонив расчесанную на пробор голову, заботливо чистил ногти.
— Гражданин, музей закрыт. Это написано на дверях, — оповестил он Мухина, не прерывая полезного занятия.
— А я, может, неграмотный.
Сидевший поднял голову и изобразил что-то напоминающее улыбку, а скорее насмешку:
— Виноват, Алексей Савельич. Разумеется, для начальства мы всегда открыты.
Мухин поставил портфель на пол и подвинул к себе свободный стул, стряхнув с него крошки и обрывки бумаги.
— Ты, я вижу, Вова, без перемен?
— Зачем они мне?
— Да так. Согласно диалектике. Все течет…
— Но ничего не меняется.
— Меняется, Вова, меняется. Я вот вчера спокойно жил, а сегодня… Знаешь, зачем я приехал?
— Ревизовать подведомственные учреждения?
— Значит, не знаешь? Ну, это хорошо. Это уже ничего.
И Мухин уселся на стул, который скрипнул под ним и чуть разъехался ножками по дощатому полу.
— Загадки загадываешь? — спросил Вова осторожно, сдерживая возникший интерес к непонятным словам Мухина. Своей худобой он резко отличался от грузноватого Алексея Савельича, однако выглядел не моложе, обоим им было лет по сорок, и годы эти отложились, взяли свое, хотя и по-разному. Полное лицо Мухина наводило на мысль об излишествах, желтая же физиономия Вовы просилась на больничный плакат.
— Выходит, не был у тебя Мазин? — продолжал Мухин, не отвечая Курилову.
— Мазин? Кто такой?
— Скоро узнаешь. — Казалось, Мухину доставляет удовольствие поддразнивать Вову. Он неторопливо достал из портфеля бутылку и складные пластмассовые стаканчики: — Давай-ка память освежим.
— Это еще что за отрава? Портвейн я не пью.
— Вольному воля. Придется самому. С твоего разрешения.
— Слушай, Алексей, зачем ты приехал?
Мухин выпил, поморщился, вздохнул:
— И в самом деле отрава. Как только ее люди пьют? А, Вова?
— Я жду, Алексей.
— Ну и подожди. Зарплата-то идет. Время рабочее… Помнишь, Вова, молодость нашу?. Как были мы бедными студентами? У бабки Борщихи флигелек снимали, пельмени на примусе варили… За девушками ухаживали. Когда это было? Сто лет назад? Или вчера?
— Развезло тебя, однако. В лирику ударился.
— Не лирика это, Вова, не лирика. Суровая проза жизни. Татьяну помнишь?
— А…
— Вспомнил? Привет тебе от нее.
— С того света?
— Да как тебе сказать… С этого. Убийцу ее снова ищут.
Вова вскинул глаза:
— Шутишь?
— Зачем мне шутить? Серьезно говорю, гражданин Курилов.
Курилов подвигал нижней челюстью, как человек, желающий после драки убедиться, что кости на месте.
— Забавно.
— Вот уж забавного я ничего не замечаю, — Мухин вновь наполнил свой стаканчик. Подержал бутылку в руке и глянул вопросительно на Вову. Тот кивнул. Мухин налил и ему: — Так-то лучше.
Вова взял стаканчик, но не выпил, поставил на стол:
— Не понимаю я твоего тона, Алексей. Что произошло?
— А вот что. Сижу я спокойно в кабинете… И вдруг — как снег на голову — визит инспектора. Что-то они нашли, обнаружили, не знаю что — он скажет разве? — и снова ворошат это дело.
— Да ведь пятнадцать лет прошло, и тогда, в первый раз, ни тебя, ни меня…
— Никто не трогал. В том-то и гвоздь.
— Но он должен был объяснить. Ты спросил?
— А как же! Говорит, опрашиваем всех, знавших Татьяну.
— Да откуда известно, что ты ее знал?
— Видишь ли, у них «есть основания полагать, что она бывала в доме Борщевой».
— Что же ты сказал?
— Что я сказал? Мало у меня текущих хлопот? Сказал, знал ее, как все, в буфете работала, случалось парой слов переброситься.
Курилов потянул к себе стакан, отхлебнул все-таки.
— Забавно, — повторил он. — Забавно. Командор покинул кладбище. Нет, сама донна Анна. Чтобы покарать Дон-Жуана.
— Смысла в твоих словах не вижу, Вова.
— А какой тебе смысл видеть в них смысл?
— Каламбуришь? Ладно. Зачем пререкаться… Считаю я, Вова, что грязь эта нам ни к чему. Следствию помочь мы не можем, ничего нового сообщить я, например, не могу.
— Ну, раз ты не можешь, я тем более.
— Вот именно. К нам она не ходила, дел мы с ней никаких не имели, и, вообще, удивлены.
— Весьма удивлены.
Слово это — «удивлены» — Курилов произнес так подчеркнуто, что Мухин глянул на него недобро:
— Или ты не удивлен?
— Разумеется, удивлен. Интересно, кого подозревают на этот раз?
— Не знаю. Тебя это волнует?
— С какой стати? Пусть ищут. Не вижу оснований тревожиться.
— Брось. Найдут или не найдут, а сплетня появится. Да и не только сплетня. Муж-то чуть не сел.
— То муж. А мы при чем? К нам она не ходила.
— Не ходила, — подтвердил Мухин упрямо, отвергая откровенную насмешку.
— Ты, однако, обеспокоен. Гораздо больше, чем полагается при спокойной совести.
— Не подначивай, Вова. Да, я обеспокоен. Не вовремя эта история. Да ты разве поймешь? Тебе терять нечего, а мне есть…
Курилов скривил губы:
— Пятнадцать лет назад и тебе нечего было терять, однако и тогда ты был очень обеспокоен. Впрочем, извини. Тебе нечего было терять, но ты мог приобрести, и тебе хотелось приобрести.
— Хотелось! — согласился Мухин с вызовом. — Потому что я человек, а не таранка, как ты. Я жить люблю, понимаешь? Нравится мне это. А ты…
Вова поднял тонкие пальцы:
— Попрошу не переходить на личности. Мы ведь старые друзья.
— И откуда только ты в том флигеле взялся!
— Я вижу, что прямодушие по-прежнему твой главный жизненный козырь. «Да, у меня есть недостатки, но зато человек я прямой, правду в глаза режу!»
— Скотина!
Курилов пожал плечами:
— Как все, Муха, как все… А возможно, и получше других. Вот размышляю, чем бы тебе помочь.
— Спасибо. Раз уже помог.
— А разве нет?
Мухин не ответил.
— Итак, товарищ Разин… Не Степан ли Тимофеевич?
— Мазин, а не Разин.
— Не Разин? Это уже легче…
Постепенно они менялись ролями. Курилов обретал самоуверенность, а Мухин, несмотря на выпитое, заметно терял запас бодрости, и начал злиться, выслушивая Вовины колкости.
— Товарищ Мазин посетил тебя. Ты сказал «нет», и примчался уговаривать меня повторить слово, которое кажется тебе магическим и спасительным, а на самом деле свидетельствует лишь о недостатке воображения… Но предположим, я согласен. Во имя старой дружбы.
Мухин усмехнулся.
— Однако это не самая трудная часть задачи, — продолжал Курилов. — Трудность в Стасе.
— То-то и оно.
— Ты уже был у него?
— Нет. И не поеду. Разговор не получится.
— Пожалуй. Хочешь, чтобы съездил я?
— Лучше позвонить. Время-то не ждет.
— И товарищ Мазин тоже? Хорошо. Заказывай разговор. Чего не сделаешь для друга!
— Оставь дружбу в покое. Я в долгу не останусь. Ты же знаешь.
Вова наклонил голову, и прядь светлых, слипшихся волос упала на лоб.
— Ну что ты! Я и так всем тебе обязан.
Мухин отвернулся к телефону, укрепленному на стене:
— Междугородняя?.. Да, да, девушка… Срочный! Курилов говорить будет.
Вдалеке над морем разорвались, разошлись тучи, заблестели, зарябили позеленевшие волны, и поток света, вспыхнувшего высоко в небе, пролился на берег, на мраморные колонны, глинистые раскопы и проник через окно в контору. Мухин прищурился, и на лице его углубились морщинки, перепутались с синеватыми прожилками. Оставаясь в тени, Курилов рассматривал бывшего приятеля.
— Уступаешь времени, Муха.
— Постарел?
— Поистрепался. Брюхо распустил, волосы теряешь… А ведь красавец был. Моряк, красивый сам собою.