и почтением. Сами же блатные относились к подворовывающим хозяйственникам как гурман относится к тонко приготовленному лакомству.
Нонна Золочевская беспокойно дремала. Сегодняшний разговор с Морсковым сидел в подсознании. «Нашелся умник. Объедки подбирает, пусть и жирные, а туда же — мнение у него особое. И ничего не попишешь — приходится считаться. Ох, осточертело все, и деваться некуда. Легко привыкаешь к деньгам. Вот вроде и отложено достаточно, а все кажется — нет, еще. Кстати, совершенно неясно, как из ДЕЛА выйти. Может сойти спокойно, а если нет? Ошибки тут быть не должно. Черт, Шурик, как назло, куда-то запропастился. Короб даром спрашивать не будет. Может, от Пугеня прячется? Ну, это правильно. Тот и сейчас, по-видимому, на поводке у розыска. А все равно может голову отшибить. Шурику не позавидуешь. Но и не жаль его: парень не вредный, но какой-то неприятный, липкий. Подумать — вообразил себя преемником Шаха. Рановато оперился. Такие птички быстро лысеют. Власть в ДЕЛЕ — не комната в коммуналке, чтобы брать ее самозахватом. Здесь не только сила нужна, но и ум, и связи. Что толку от боевиков Лешика без ДЕЛА? Развалится оно — останется им только сережки из ушей рвать да шапки сбивать с прохожих. Чтобы держать под контролем доходы лотерейщиков выдающегося ума не требуется, так что напрасно Шурик вообразил себя большим боссом. Все решают связи, система, технология. Недаром она, Нонна, годами стлалась под этого старого, одолеваемого похотью козла… Таблетки, чифир и прочая дрянь в лагере превратили его в развалину, никакие стимуляторы не могли уже помочь. На что только она не шла… и все равно естественного совокупления не получалось. Шах поначалу злился, выдумывал любые причины, лишь бы не видеть подлинной — собственного бессилия. Затем стал обучать ее приемам, принятым у лесбиянок. Нонна, считавшая себя в эротическом отношении достаточно свободным человеком, относилась к этому как к прелюдии к настоящей любви, минутной игре. Шах же ничего сверх этого предложить не мог. От его нежностей Нонну тошнило. Смещались представления об элементарной норме. И все же это был возлюбленный не из тех, от которых избавиться столь же легко, как и приобрести. Знакомство с ним произошло внезапно, и в свое время Нонна считала его величайшей удачей в жизни. До недавнего времени так оно и было. С любовью Юрия Семеновича в конце концов можно было смириться. Когда же из этой любви возникло сотрудничество, то у нее и вовсе пропало желание выходить из дающего блага и власть круга. И вместе с тем, чем холоднее становилась Нонна, тем больше распалялся Шах. При каждой постельной неудаче он набрасывался на нее, не забывая напомнить, чем она обязана ему, сколько, благодаря ему же, накопила, и не пора ли сменить ее на более свежую и ретивую девушку.
К этому времени Нонна осознала, что Юрий Семенович, подобно известному мавру, сделал свое дело и должен уйти. Но мысль помочь ему в этом мелькнула лишь в первое мгновение. Не те были люди вокруг, чтобы это сошло с рук, и уж тем более чтобы сохранилась возможность продолжать вкушать приобретенные в блатной жизни блага.
Насчет своего сидения взаперти Золочевская не обольщалась. Слишком уж со многими она связана, чтобы остаться в тени. Связи — то, что составляло ее надежный капитал, спасательный плотик на водах бурных, — сейчас вполне могли и притопить. Нельзя отпускать вожжи. В то же время Нонна чувствовала, что где-то рядом смыкаются крылья сети, понимала неминуемость встречи с законом, однако чисто по-женски предпочла выжидать, не стремясь приблизить встречу с опасностью. Отключила телефон, чтобы гости раньше времени не пожаловали, убрала с глаз долой кофемолку — сердце и так частит, полеживала, расслабляясь — крохотная рюмка коньяку раз в час. Ничего не хотелось. Она была впервые полностью свободна от «шахского ига», но ей не хотелось даже нормальной любви. Только вот так лежать после горячей ванны, радужным коньячным туманом занавесившись ото всего и всех. Что-что, а время суеты еще придет…
Дверной звонок прорывался сквозь туман резкими рывками, словно через вязкую жижу. Кроме милиции с такой настойчивостью звонить никто не мог. В глазок можно не заглядывать. Однако по укоренившейся привычке Нонна мельком припала к крохотному окуляру. Стоявший на лестничной клетке мужчина средних лет, даже не глядя в сторону двери, раскрыл красную книжечку и негромко отрекомендовался:
— Строкач Павел Михайлович. Прибыл выразить вам, Нонна Александровна, соболезнование по поводу гибели близкого человека. Разумеется, не таким образом, на лестнице.
Не отказавшись от кофе, майор уселся в предложенное кресло, избегая замечать, каких усилий стоит его собеседнице взять себя в руки. Лишь вторая чашка вернула ей форму.
— Ну, что тут сказать? Конечно, я просто испугалась. Понимала, что встреча с вами неизбежна, но не хотелось… ускорять. Я вообще не люблю всякие сложности, а уж такие — что говорить. Ужас, ужас! Я когда увидела, что с ним — едва сознание не потеряла. Когда увидела? Точно не помню. Я, знаете, слаба в выпивке, а тут — лошадиные дозы. Шаху это запросто, а я ну просто в осадок выпала. Утром очнулась, во рту — скотный двор. Юрия нет рядом, поплелась, не открывая глаз, к холодильнику — такое только холодным шампанским можно поправить. Иду мимо — сидит, видик работает… про любовь. Тут я уже ничему не удивлялась. Нравилось ему, чтобы его любили. Пройти мимо и не погладить, не приласкать — наверняка испортить отношения на неделю. Я подумала — может, не спит, спрошу — не принести ли чего. Лишний раз не вредно показать, кто в доме хозяин. Взяла его за руку, он и поплыл. Тут только заметила, что держится на ноже. Сначала я обомлела, потом пришла в себя, моментально собралась… Представила все возможные неприятности… Можете считать меня кем угодно, но жалости не почувствовала никакой. Только страх. Ведь рядом — убийца. Эта парочка, или кто-то один из них. Как бы и самой не нарваться. Ну, естественно, сразу к дверям кинулась — милицию вызвать…
«Телефон-то был под рукой», — подумал майор, но вслух свою мысль выражать не стал.
— Хочу выйти — не тут-то было: Пугень снаружи серьгу в дужку вставил. Заперты основательно. Но ведь и снаружи никто войти не мог, разве что сквозь застекленный балкон. Я к ним — спят, как ангелочки. Сорвалась, заорала. Ну, это уже женское…
— Разумеется, женское. И хотя вы женщина очаровательная, меня вы интересуете прежде всего как свидетель. Очень для нас важный.
— Свидетель… Ну, что я видела? Когда за дверью загремело железо, сразу поняла — Пугень возвращается. Не очень-то хотелось с ним встречаться, убежала в спальню. Думала, там и без меня обойдутся. Как выстрелы отхлопали, я выглянула — все собой заняты. Дожидаться никого не стала. Вижу, Лешик уже отдыхает, кровь на полу. Ну, и пошла себе потихоньку. Что у меня общего с этой компанией? Единственное связывающее звено исчезло, а новые цепи мне ни к чему. Кто там за мной двигался к автостоянке, понятия не имею. Лишь бы подальше от всего этого, и поскорей. Главное, Пугень оставался в доме. Шурика с Танькой, будь они хоть трижды убийцы, я не боялась. За труп им ответ держать. Больше я с ними не виделась, о чем и не жалею.
Говорила Нонна тихо, запинаясь, бледные губы без помады беспомощно шевелились, как бы подыскивая нужное слово, изредка она запускала кончики пальцев в пышную каштановую гриву. Впрочем, особого доверия у располагавшего кое-какими сведениями о ней майора она не вызывала. Однако раньше времени раскрывать карты он не стал. Играть приходилось только на выигрыш. Пока нет доказательств, слова сей дамы опровергнуть нечем. Ну, что ж, майор, преисполнимся сочувствия и доверия. Всякая правдоподобная ложь вполне поддается проверке.
Приехав в Управление непривычно рано — в шесть утра, голова пухла от недосыпа и сумятицы мыслей, — Строкач отрешенно углубился в документы дела, разросшегося и занимавшего уже две папки. Однако через полчаса с готовностью оторвался от бумажной стихии — в кабинет входил Родюков.
— Что спозаранку, Игорек?
— Не могу спать, хоть убей. От вас заразился, Павел Михайлович. Кажется, и набегался вчера…
Лейтенант выглядел довольно бодро, несмотря на синеву под глазами. Строкач, памятуя начало своей оперативной работы, испытывал к Родюкову теплое, почти отцовское чувство — хотя разница в их возрасте была не так уж велика. Но скидок не давал, хотя Игорь и обладал прирожденными качествами розыскника, и прежде всего — интуицией. Кому дано, с того и спросится. Настоящую хватку вырабатывают годами.
— Так это еще лотерейщики приувяли. Не то мы вообще с ног сбились бы.
— Наоборот, «у станков» их проще отыскать, разговорить.
— Не уверен, что проще. Когда ты их берешь расслабившихся, домашних, поодиночке, вот тогда и разговор получается. Чем они активнее в этот момент — тем сложнее. Но общий язык можно найти почти со всеми. Мы озабочены убийством, они — свертыванием бизнеса. С каждым нерабочим днем они будут все словоохотливее.
— Что могут дать лотерейщики, если убийца — один из этих трех. Круг очерчен достаточно отчетливо.
— Но ответ на вопрос о мотивах убийства может прийти и извне. А это и значит — кто. Так что, давай, щупай бизнесменов. Мы им сейчас нужнее, чем телохранитель, не уберегший хозяина. Остальные прихвостни тоже не на благодарность должны рассчитывать, — Строкач говорил глухо, без раздражения, но чувствовалась подавленность. Останавливаясь, он накалывал иглой остро отточенного карандаша интересующие его места показаний. — Как бы здесь не прозевать не только убийцу, но и будущую жертву. Компания подобралась — нужен глаз да глаз. Не профессионалы, но народ пакостный.
За неделю, минувшую со дня убийства Шаха, лейтенант наскреб добрую половину папки показаний. Какие уж тут пояснения! Поэтому он счел, что шеф тратит время впустую. Однако и не будучи знаком с Карнеги, считал, что возражать не стоит. Пусть выговорится.
— И не так они, Игорь, засуетились, как следовало бы ожидать. Обычно мафия таких вещей не прощает. Когда недавно брали руководителей группировок — а ведь взяли действительно всех, кроме, заметь, Шаха (хитер, гад, — никаких улик!), шум поднялся — не приведи господь! Чуть ли не войну нам объявлять собирались. Ну, на это кишка у них тонка. Помутили воду и попрятались по норам. Всех-то зараз не повыдергаешь. Мафия, как ни посмотри, — практически неуничтожима. И камеры набиты, а все идет своим чередом. Только иные продвинулись по блатной лестнице на ступеньку-другую. Радовались, небось. Так что не стоит и пробовать втихую пришить такого, как Шах. И свое расследование они, будь спокоен, провели. Не хуже нашего. А наше по результатам на сегодня — хуже некуда. Хотя, если бы у них был результат, то и до нас что-то донеслось бы. Информаторы работают. Кто-то прячет концы в воду — и от нас, и от своих. Отводит удары. Вот хоть убей — не вижу я траура по Шаху, не слышу призывов к мести. Любителей «блатной лирики» нет среди лидеров мафии. Положение, принадлежность к касте — это выше денег. Оно дает право и собирать деньги, и отбирать. И, конечно, взаимовыручка. Но какая! Сильные стоят на слабых, подминают, калечат… Один расслабился — Лоза, может слыхал? — бросил Мерину: «Вы уж офонарели, сколько можно плат