— Ну зачем так резко, Степан Петрович? Я вижу — человек сознательный, перевоспитывающийся. Вы ведь не станете нас вводить в заблуждение, — Строкач широко улыбнулся, в то же время считывая надпись с бирки на груди допрашиваемого.
Майор всегда стремился держать собеседника в форме.
— С чего бы я стал врать? Мне только соучастия в побеге недоставало! Но все-таки не видел я его. Не выходил он здесь, поверьте. Я бы заметил…
— Не спешите. Я приехал сюда не для того, чтобы убедиться в вашей старательности или отметить деятельность капитана Копылова. Мне надо знать, как все произошло. Так что помогите нам разобраться, за правду не наказывают. Может, что-то видели, но не смогли, побоялись предотвратить? Гарантирую — санкций по отношению к вам применяться не будет. Верно, Степан Петрович?
— Да-да, — не слишком готовно кивнул Копылов. — Коль майор дает добро… Словом, выкладывай, что знаешь, и — чист.
Но при всем желании экс-дежурного, ничего нового майор не услышал, кроме прежних клятвенных заверений в тщательности надзора за входом.
Помещений в длинном двухэтажном здании отряда было множество, сквозь забранные частой решеткой окна могла выбраться разве что средних размеров крыса, но никак не плечистый Пугень. Хранящий ключи от всех запираемых комнат, капитан Копылов вручил майору целую связку с замысловатым брелоком, явно не «зоновской» работы. Сингапурская штучка — оценил Строкач.
Первый, вернее, цокольный этаж, расположенный над наполовину вросшими в асфальт окнами «карантина», состоял из длинного коридора, со множеством дверей по обеим сторонам, лестницы и перекрестка всех путей — стула дежурного. Запирающихся дверей оказалось немного, так как пустых коек и, следовательно, свободного места не было вообще: едва размещали новые этапы. Если бы не прошедшая недавно амнистия, спать труженикам в черном хэбэ было просто негде, и угрозы уложить в парашу головой сыпались бы в тесноте куда чаще.
Из коридора в спальнях виднелись одинаково ровнее, аккуратно застеленные ряды двухярусных коек, между которыми редко попадались какие-то конторские тумбочки. Строкачу и раньше приходилось бывать в подобных общежитиях. Здесь поражало отсутствие любителей побренчать на гитаре в спальне, потихоньку постучать в домино или во что поазартнее, чтобы скоротать длинные подневольные будни. Что же касается мужской любви, то ею пробавлялись в уголках поукромнее, хотя и администрация относилась к этому вполне безразлично. Статья в кодексе сохранялась, но хватало иных деяний, куда страшнее.
Хуже побега считался лишь бунт. Вообще-то репутация у этой «зоны» была скорее положительной, но как показывает практика, даже образцовая постановка дела не является гарантией от захвата заложников и прочей экзотики.
Большинство проемов в серо-зеленых, также недавно выкрашенных стенах коридора было попросту лишено дверных створок. Здесь, как уверял Копылов, люди живут открыто. Скрытность, замкнутость не поощряются. Находившиеся в противоположных концах коридора кладовые запирались ключами, хранимыми, по положению, лишь самими шнырями-каптерщиками. Но, конечно, на всей территории учреждения едва ли нашелся бы уголок, недоступный Копылову. Тем не менее обследование каптерок и еще кое-каких закутов показало, что здесь не мог найти выхода даже изобретательный Пугень.
Интерьер просторной «ленинской комнаты» выделялся темным бархатом переходящего Красного знамени, склоненного над гордостью отряда — новеньким «Электроном» с финским, как похвастался Копылов, кинескопом.
Окна, как и везде, зарешечены (Строкач проверил лично), все прутья на месте — ни один даже не шатался, единственный выход, он же и вход — неширокая двустворчатая дверь, приводящая все к тому же дежурному.
Собственный кабинет Копылов открыл с облегчением. Никому и в голову не могло прийти, что Пугень мог бы пытаться свой прорыв на свободу начать именно здесь. Достаточно просторная, обставленная светлой казенной мебелью комната. Самодельный замок с фигурным ключом в сочетании с массивной дверью. Почувствовав взгляд Строкача, Копылов весело оживился.
— Нравится ключ? И мне нравится. Наш один делал, со стажем зэк. Он раньше по домушной части был, ну и теперь не изменил профессии. И ключ вроде не такой уж заковыристый, а поди открой! Открыть-то можно любой замок, да только на этот — и недели не хватит.
— А этот, слесарь-замочник?..
— Уже три года, как освободился «по двум третям». Работает в «Рембыттехнике», письма пишет. Помнит, кому обязан. Тут хотели его «опетушить». Я не дал. Шуганул, только перья полетели. У меня если кто слишком «законником» становится, может по пути в шизо случайно поскользнуться и — головой прямо в парашу. С чушкой никто и говорить не станет, свои же «опустят». Нет, слесарь в курсе — один лишний ключик, и все, прямиком на дно.
Следующей была дверь кабинета начальника отряда Черкизова, худощавого капитана, носившего усы скобкой. Там тоже все оказалось в порядке, за исключением… решетки. Массивные прутья вынимались легко, у их оснований, вмурованных в стену намертво, обнаружились тонкие аккуратные пропилы. Сделано это было явно ночью. Пропилы были зачернены той же краской, которой была окрашена и вся решетка. И без экспертизы было видно, что работали достаточно давно и хорошим инструментом:
— И Черкизов не мог проверить? — Строкач кипел. — Так и его могли через окно утащить — как экзотический сувенир!
Копылов сокрушенно разводил руками, мол, сознаю свое упущение.
— Ну, а вас, капитан, это касается в первую очередь. Кто, если не вы, должен знать все? Причем и резиденция ваша рядом — в двух шагах от кабинета, через который осужденные запросто путешествуют наружу. Жаль, не довелось мне побеседовать с Пугенем до того, как вы его уложили…
— А мне не жаль?! Я бы и сам не прочь выяснить, что за мастера здесь поработали!
— И это при условии, что у Пугеня, как говорится, руки не оттуда росли.
— Все прояснится, Павел Михайлович. Информация будет. Во всяком случае, многое узнаем. Вот, кстати, и начальник отряда.
Сутулясь, вошел Черкизов — мягкой, неслышной походкой неуверенного в себе человека. Светлые глаза его поблескивали из-под густых, насупленных бровей. Строкач, помнивший его с момента какой-то церемонии — грамоту, что ли, вручали отряду, — отметил, что капитан выглядит довольно скверно. И не удивительно. Вся эта история могла испортить репутацию кому угодно, а капитан и в лучшие времена не был весельчаком. Разговор с ним не принес ничего нового, на Строкача обрушился поток горестных сетований и жалоб на судьбу, вынуждавшую капитана уже шесть лет подряд дожидаться очередного звания…
Своего водителя Строкач давно отпустил, и поэтому принял предложение Копылова подбросить на своей. Капитан гостеприимно распахнул дверцу новенькой жемчужно-серой «девятки»:
— Светает. Эх, поутру, да с ветерком! Седьмой час…
— Ну, Степан Петрович, не нам мечтать о восьмичасовом рабочем дне. Кстати, окажите любезность, заверните в Управление. Я и сам засыпаю на ходу, но надо дать экспертам возможность взглянуть на ваш «Макаров».
— Надо, так надо. Я за пятнадцать лет попривык. Я ведь и не отрицаю, что стрелял…
— Порядок есть порядок. Все участвовавшее в деле оружие подлежит освидетельствованию…
Оружейный эксперт, недавно с институтской скамьи, говорил с маститыми розыскниками уважительно, но и себе цену знал.
— Павел Михайлович, приветствую! Работенка? Ну, что ж, пойдем постреляем.
Внизу, в поглощающем звуки подвале, выстрел хлопнул негромко, словно опробовали игрушку. Эксперт повертел горячую еще гильзу, привычно подмечая одному ему заметные микроскопические дефекты и отметины.
— Ну, что ж, пусть наука поколдует, а мы пока пошепчемся, — Строкач кивнул эксперту и повел к выходу с любопытством осматривающего тир-лабораторию Копылова. — Не хочу оставлять у нас ваш «Макаров», пустая волокита. Я вот что хотел уточнить. Для нас вопрос вопросов — откуда взялась эта вторая труба. Был сообщник с воли. Теперь, когда Пугень мертв, что-то об этом можете сказать только вы. Может быть, подозрительные детали, голоса. Вот бумага, ручка, я потороплю эксперта. Что-то затянулись его изыскания.
Вернулся из лаборатории Строкач скоро. Протянул Копылову «Макаров». Тот принял его, взглянул на майора исподлобья. Листы бумаги перед ним оставались чистыми.
— Убедились, что я ухлопал Пугеня без посторонней помощи?
— Все в порядке. Я и не сомневался, просто формальность — Строкач говорил неожиданно устало. — Час «пик» закончился, в автобусе доберусь домой сидя, можно даже подремать.
— Ну, что вы, моя тележка к вашим услугам.
— Неудобно, Степан Петрович. Тут и езды-то три остановки… Хотя… спасибо. Пару часов действительно надо поспать…
Офицеры покинули Управление. Не прошло и четверти часа, как Строкач уже сидел дома, но вовсе не с чашкой горячего чаю, а с красной телефонной трубкой, которая уже с утра казалась раскаленной.
— Бог в помощь, Татьяна Дмитриевна! Всякий труд — благо! — Мужчина отворил дверь мягко и беззвучно, быстро и так же бесшумно переместил свое крупное тело в комнату. Едва он оказался внутри — будто сработали хорошо смазанные рычаги машины — руки заняли боевое положение, пугающе жестко изогнулись пальцы. Привычка.
Букова застыла. Помешали! В глазах ее был не страх, а затяжная, накопившаяся усталость. Большая отвертка выпала из рук. Да и предназначена она была не для обороны — возле вмурованного в пол красильного чана в штукатурке перегородки виднелось рваное отверстие.
— Ищешь, Танюша, чего не клала?
— Ты тоже, наверное, не из любопытства явился. Любишь ведь денежки?
— Ну! Они не такие смазливые, как ты, но, по крайней мере, не предадут. Жить-то хочется.
Букова потупилась, потом тряхнула светлой гривой:
— Давай-ка не кидаться друг на друга. Мне уже бояться нечего. Хуже, чем есть, не будет. Или убьешь? Ну и один черт, не смерть — так тюрьма.
— Ладно, посмотрим лучше, что ты тут наковыряла.