— Надеюсь, не заставил вас долго ждать, господа? — спросил Вернер, подходя к столику и улыбаясь.
— Ну что вы, гауптман, — запротестовал Махт, — мы не успели и рюмки выпить!
Он хотел познакомить Баденхуба с фон Шлиденом, но Вернер сказал, что с майором они знакомы, и командир батальона утвердительно кивнул головой.
Майор Махт рассказывал:
— …Конечно, сначала она возмущалась: "Как вы можете так?! Да у меня муж на фронте! Я честная женщина!" Ну, думаю про себя, все вы честные… Моя тоже так говорила до тех пор, пока я не поймал ее с тыловой крысой. Да… Скрутил ей руку, ну и… Прав был Ницше, когда говорил: "Идешь к женщине, не забудь с собой плеть…"
— Да, Ницше был великим человеком, — сменил тему разговора Генрих Махт. — Он первым заложил основы новой религии, религии настоящих людей, которые поставят мир на колени! За здоровье фюрера!
Обер-лейтенант поставил рюмку на стол и тихо сказал:
— А русские у границ Восточной Пруссии…
— Временные трудности, дорогой Фридрих. Новое оружие изменит положение. И потом, мне не нравится твой пессимизм, — заметил Махт.
— Давайте выпьем за победу, — предложил Вернер.
Он всегда старался показать, что тяготится умными разговорами, и сам таковых никогда не затевал. Гауптман уже прослыл в гарнизоне хорошим парнем, у него всегда водились деньги для угощения приятелей, все считали Вернера добрым немцем, умеющим крепко выпить с друзьями и быть на своем месте в любой компании… С обер-лейтенантом Фридрихом фон Герлахом гауптман познакомился еще в Берлине на одной из вечеринок. Вернер оказался с Фридрихом рядом за столом, потом они вместе курили, выйдя в прихожую, угощали друг друга сигаретами, договорились встретиться еще раз. Но следующая встреча произошла уже в Кенигсберге.
Вернера заинтересовал этот человек. Обер-лейтенант, не стесняясь присутствующих, ронял такие замечания, что Вернеру часто становилось не по себе. В данном случае он мог не опасаться провокации, эту возможность гауптман уже проверил, но его кредо — держаться подальше от политики исключало всякую ответную реакцию, и, фон Шлиден попросту отмалчивался или переводил разговор на другое.
И тем не менее Герлах тянулся к Вернеру, старался бывать с ним вместе, и Вернер стал всерьез присматриваться к своему новому приятелю. По крайней мере, он представлял для гауптмана фон Шлидена интерес уже возможностью психологического анализа настроений среди критически мыслящей верхушки германской элиты.
— Великий Ницше говорил, что нет более ядовитой отравы, чем учение о равенстве, — продолжал философствовать комендант форта. — Проповедуя справедливость и учение о равенстве, человечество на самом деле стремится к гибели справедливости. Равное равным, неравное неравным — вот что говорит истинная справедливость, а отсюда следует, что низкое нельзя сравнивать с высоким. И действительно… Что может быть общего между мной и каким-то поляком или русским? Я не говорю уж о паршивых евреях. Белокурая бестия — и только он должен владычествовать над миром.
— А ты рыжий, Генрих, и плешивый, — сказал майор Баденхуб.
Это были его первые слова за весь вечер.
Махт хотел было обидеться, но потом счел за лучшее обратить все в шутку:
— Возраст, милый Отто, возраст. Двадцать лет назад я был совсем не такой.
— А я не знал, Генрих, что вы специалист в области философии, — сказал фон Шлиден. "Рыжая свинья", — подумал он о Махте.
— Меня выгнали с третьего курса философского факультета. Я учился в Гейдельберге и проломил голову пивной кружкой одному чересчур умному еврейчику. Тогда это считалось преступлением.
— Вас, гауптман! — буркнул майор Баденхуб и глазами показал Вернеру на банкетный стол, за которым сидели эсэсовцы.
Фон Шлиден повернулся и увидел пристально смотревшего на него оберштурмбанфюрера Вильгельма Хорста. Хорст заметил, что Вернер увидел его, и сделал знак рукой, приглашая к столу.
— Извините, друзья, — сказал Вернер, — я покину вас на минутку.
Когда он подошел к Вильгельму Хорсту, все сидевшие за столом офицеры замолчали и выжидающе посмотрели на оберштурмбанфюрера, возглавлявшего, судя по всему, эту компанию.
— Представляю вам гауптмана Вернера фон Шлидена, господа, — сказал Вильгельм Хорст. — Мой хороший знакомый и отличный офицер, хотя и не служит в СС.
Один из эсэсовцев громко заржал:
— Выпейте с нами, гауптман, за то, чтоб и вы когда-нибудь вступили в наше братство.
— Долг каждого из нас — выполнять волю фюрера.
— …Неплохой парень этот Шлиден, — сказал майор Махт, когда Вернер отошел от стола. — Ты давно его знаешь, Фридрих?
— Я познакомился с ним в Берлине, — ответил фон Герлах. — До этого Вернер долгое время жил в Бразилии. Его отец был советником нашего посольства. Вернер окончил-технический колледж в Штатах, потом отец умер на чужбине, и Шлиден вернулся домой.
— Он, по-видимому, с юга, твой щедрый -приятель, — сказал Махт. Такие темноволосые немцы водятся на границе с Италией. Откуда у него деньги? Получил большое наследство?
— Ты угадал наполовину, Генрих. Вернер происходит из старинного, но давно растерявшего свои поместья дворянского рода в Баварии. Словом, его предки бродили по ту и по эту сторону Альп… А мать его, кажется, и вовсе итальянка. А что касается денег… Я не из тех, Отто, кто считает деньги в чужом кармане. Вернер — способный инженер. До того как прийти в вермахт, он работал у Крупна. По-моему, на ответственной работе, связанной с поставками из Швеции.
— Тогда понятно, — сказал Махт. — На такой работе надо быть полным кретином, чтобы не набить себе как следует карман.
Когда Вернер вернулся к столу, Генрих Махт продолжал разглагольствовать.
— Что является основным стремлением жизни? — говорил он. — Воля к власти. Сильная или слабая воля — это прежде всего характеризует человека. Вся история человечества представляет собой отношение сильных к слабым и наоборот. И именно мы, представители арийской расы, люди сильные и властные, способны руководить другими. Только в нас воплощается разум и искусство господствующих рас. Помните у Ницше: "Орда белокурых, хищных животных, раса завоевателей и господ…" или "Цель истории — в существовании избранных", "Рабство составляет одно из существенно необходимых условий культуры, и эта истина, конечно, не оставляет места для каких-нибудь сомнений".
— Недурно для недоучившегося философа, — иронически заметил обер-лейтенант фон Герлах.
— Наш фюрер и есть тот сверхчеловек, о которых всегда тоскует человечество, — не обратив внимания на замечание Фридриха, продолжал майор-ницшеанец. — Наша нация велика уже потому, что она дала миру этого человека. Фюрер оставит след своей руки на. тысячелетиях, как на мягком воске, повелитель и властелин мира из плеяды тех немногих, "при виде которых, — по словам Ницше, — побледнеют и исчезнут все бывшие на земле страшные и добрые духи".
— Вот тут ты безусловно прав, Генрих, — сказал обер-лейтенант, — духи давно уже побледнели…
"Очень мне нужны разговоры на скользкие темы!" — подумал гауптман.
В последнее время Вернер стал уставать от общества этих людей. Он прекрасно играл свою роль, даже не играл — разведчик научился думать так, как должен был думать Вернер фон Шлиден, сын германского дворянина и дипломата, верный слуга фюрера и рейха. Он ни на йоту никогда не отступал от созданного в свое время образа, гауптман привык к своему искусно сформированному психологическому двойнику и чувствовал себя в этом обличье свободно и легко. Но теперь временами Вернера охватывало чувство тяжести, будто нес он большую и неловко уложенную на спине ношу. Свое, настоящее настойчиво рвалось наружу, с этим было все труднее справляться. Конечно, он был далек от того, чтобы сорваться, выдать себя.
И еще он устал от одиночества… Это тяжелое бремя. Одинок ли разведчик, находящийся во вражеском стане при исполнении служебных обязанностей? И да, и нет. В силу особенности профессии разведчик не имеет права на откровенность с кем бы то ни было, не имеет права на искренность, а следовательно, у него нет настоящего друга, который был бы посвящен во все замыслы, во внутреннюю жизнь разведчика. Но один человек не в состоянии ничего Сделать. И разведчик находит людей, которые помогают ему. Разными мотивами руководствуются эти люди, но их помощь разведчику необходима. И еще необходимы-товарищи по невидимому фронту, которые идут от Центра для связи с ним, находящимся в тылу врага. И необходимы те, кто остался по другую сторону баррикад, его близкие и родные, которым он не имеет права послать и самой малой весточки о себе. Да, разведчик одинок для себя, и он не одинок для всех… Постоянное перенапряжение может вызвать опасность психологического срыва. В тех случаях разведчику необходима разрядка, отдых, смена обстановки. И, зная об этом, руководство разведки время от времени устраивает своему работнику вызов в Центр, переброску в другую страну. Но когда идет война, это исключается. Теперь она близилась к концу, и у Ахмедова-Вилкса тем более не было права на передышку.
Ночью советская авиация бомбила Кенигсберг. Когда первые звенья тяжелых машин появились над городом, четверка немецких офицеров давно уже покинула "Кровавый суд" и весело опорожняла бутылки, захваченные предусмотрительным Вернером из ресторана. Им с успехом, свидетельствующим о немалом опыте, помогали в этом занятии три девицы из варьете, которых удалось подхватить в конце вечера.
Расположились они в двухэтажном просторном особняке, принадлежавшем отцу фон Герлаха. Родители Фридриха уехали в поместье, подальше от бомбежек, и дом в Амалиенау служил отличным местом для кутежей приятелей обер-лейтенанта.
Когда послышался гул моторов, девицы подняли было панику и пытались бежать в убежище. Но добрый коньяк — его разлил всем в бокалы Вернер привел девиц в чувство, а хозяин сказал:
— Русские не бросают здесь бомбы, щадят мирное население.
Горькая усмешка тронула его губы.
Вскоре майор Баденхуб храпел на диване в гостиной, и это было кстати, так как девиц на всех не хватало. Офицеры вышли в соседнюю комнату и разыграли их между собой. Вернеру выпало ухаживать за миловидной шатенкой с длинными ресницами, грустными глазами и стройной фигурой. Звали девушку Ирмой.