Ярость моя постепенно испарилась, я осторожно закрыла дверцы шкафа — мне уже не хотелось ничего искать, потому что я боялась что-нибудь найти. Что именно? Не знаю. Все как во сне, только я никак не могу проснуться.
Моя комната показалась мне чужой, враждебной, в каждой вещи таилась неведомая опасность. В зеркало взглянуть страшно, будто там сохранилось чье-то отражение. И кресло словно хочет сцапать меня и удушить в мягких своих объятиях. Приемник скалил клавиши-зубы; шторы на окнах шевелились как живые, будто за ними кто-то стоял… Меня охватил ужас, я едва не закричала. Но подошел Рекс, лизнул ногу, улегся передо мной на спину и подставил живот: гладь! Мохнатый, теплый, надежный. Погладила и успокоилась. Уже спокойно начала обдумывать: что же могли искать? Наркотики отпадают. И явно были не воры. Значит, милиция или… ОБХСС? Но мы не имеем дело с материальными ценностями, ни денег, ни покупок у нас нет и не было таких, чтобы ОБХСС заинтересовался… У нас-то нет, а у Васильчиковых? Господи, как же я глупа! Это все Васильчиковы! Родители Дашкиного мужа Юрия.
Разумеется, я не хочу сказать, что ко мне влез академик Васильчиков или его светская жена. Их и в Москве-то сейчас нет. Но обыск у меня устроили из-за них. Это ясно. Мы же близкие родственники, и ОБХСС решил, что у меня, именно у меня они прячут драгоценности, бриллианты. Семен Георгиевич, директор института, член каких-то комитетов, шастает за границу, возглавляет делегации. Сейчас таких людей то и дело снимают, подозревают, проверяют. Как я сразу не догадалась?
Ну конечно. Дашка под страшным секретом как-то рассказала, что ее свекровь влипла в неприятную историю, торговала у бабки очень ценный бриллиант, три, что ли, карата, приехала с деньгами, а там ОБХСС, ее сцапали вместе с этой бабкой, таскали ее, таскали, еле отбилась. Семен Георгиевич устроил страшный скандал, перестал давать деньги, целый месяц не разговаривал с женой и теперь ест поедом ежедневно уже целый год.
Конечно, сам Семен Георгиевич не интересуется бриллиантами, он любит власть, а не богатство. Я вспомнила его маленькую подвижную фигуру, сухое лицо с колючими или смеющимися глазами, других выражений глаз у него как будто и не бывает. Вообще-то он не станет красть, его и ловить на этом не будут, он слишком горд. Но его Лида, бывшая красавица, неплохая свекровь у Дарьи, что и говорить. Даже доброжелательный Олег нашел, что она похожа на змею. Да стоит только поглядеть на этого Юрия, на его пустые глаза! И что только Дашка, бедная упрямая Дашка, в нем нашла! В этом хлыще! Я никогда не доверяла этим людям, я знала, что Дарья попадет с ними в беду…
В глубине души я сознавала, что моя версия Васильчиковых слабовата, — ключ-то при чем, зачем ОБХСС будет красть у меня ключ? А может, это мафия, которая хочет сбросить Семена Георгиевича с его постов и сесть на них? Говорят, сейчас везде мафия. Ничего другого я не могла придумать. Значит, Васильчиковы!
Эх, жаль, нет Олега, здесь нужна мужская логика. Вот всегда так, когда муж нужен, его и след простыл…
А за окном было уже не утро, а белый день. Надо погулять с Рексом и ложиться спать, мозги словно паутиной затянуло, ничего не могу сообразить.
…Элегантные молодые дворники в джинсовых костюмчиках шаркали метлами. Возле булочной разгружалась машина, пахло теплым хлебом, сдобой, ванилью. Домашний аромат действовал успокоительно… Я стала рассуждать разумнее. Ну ладно, искали что-то, но ведь ничего не нашли? О чем волноваться-то? Васильчиковы уж как-нибудь выкрутятся. А если Васильчиковы ни при чем? Тогда кто же при чем?
Нет, Васильчиковы, и думать тут нечего. Я не дала сомнениям набрать силу и сокрушить меня. Выпила снотворное.
Недаром говорят, что утро вечера мудренее. За ночь события как-то уложились в моем сознании, обжились, и я воспринимала их без изумления, просто как некую неприятную реальность.
Да, в квартире кто-то побывал, и скорее всего, неформальная группа, выражаясь нашим социологическим языком, а говоря по-русски, воры. Искали что-то небольшое — крупная вещь в клубке не уместится. И все это, разумеется, связано с Васильчиковыми. Я вспомнила вкрадчивую «змею», и уже не нужны были мне никакие доказательства. Как связано — не знаю, лучше не гадать, но я все равно гадала, рисовала себе какие-то смеси из газетных статей, кинофильмов, слухов и т. д.
Хорошо еще, я вчера не настолько ополоумела, чтобы звонить друзьям и знакомым. Какие поползли бы соблазнительные сплетни: у Телепневых милиция нашла килограмм марихуаны и кастрюлю с бриллиантами!..
Но с кем-то я должна поделиться своими неприятностями, а то взорвусь. На кого же выплеснуть жуткую историю? Мужчин, пожалуй, нельзя в нее посвящать, они нервные, трусливые, дрожат за карьеру и боятся всяческих осложнений. Надо рассказать кому-нибудь из подруг… Да ведь они тоже перепугаются! Я сразу представила себе, что скажут и как отшатнутся от меня мои интеллектуальные приятельницы, они тоже живут за бумажной стеной, карабкаются изо всех сил по служебной лестнице, дрожат за свои места. Тот же чиновничий комплекс. Где ты, божественная женская безответственность?.. Не имеем мы теперь на нее никаких прав — все равны перед жизнью и работой.
Впрочем, Нина Анатольевна Астахова — цветок не бумажный, а живой и к тому же дикий. И как она цветет в нашем жестко регламентированном мире железобетонной бюрократии? А вот поди ж ты, беззаботна, непосредственна и неуступчива. При всем своем таланте и высшем литературном образовании так и не смогла ужиться ни в одной редакции: не желает играть в служебные игры. Стучит на машинке и учит машинописи девчонок, провалившихся в институты.
Узнав, что у меня случилась детективная история, Нина обещала сию же минуту приехать. «На своей машине», — многозначительно добавила она. Значит, купила наконец… Ехала она что-то долгонько — на троллейбусе быстрее добралась бы. Ее янтарные глаза так и сияли, так и прыгали — Астахова обожает неожиданности. Но, увидев разоренную комнату, мое серое лицо, мешки под глазами, она увяла и разочарованно протянула:
— Тебя обокрали?
Я ее утешила. Мы быстренько засунули вещи в шкаф, и я все рассказала ей, со всеми подробностями и подозрениями.
Нина прошлась по квартире своей царственной походкой. Подруга у меня красавица. Она золотисто-розовая, большая, шумная. Где бы Нина не появлялась, все мужчины становились немедленно выше ростом, приосанивались и смотрели только на нее. А женщины поджимали губы: «Как можно ходить в таком тряпье!» Как будто королеву узнают по парчовому платью. Нина не держалась королевой, она ею была — в чем угодно и где угодно. На ней было старое черное платье — я его знавала лет пятнадцать назад, еще голубеньким. И что же? Нина это платье украшала.
Осмотрев приемник, она передислоцировалась в кухню, уселась на свое любимое место в уголке, между буфетом и холодильником, и отмахнулась от моих трактовок, как от назойливой мухи.
— Васильчиковы? Какая чушь, просто ты придираешься. Семен Георгиевич не тот человек, чтобы ловить его на каких-то бриллиантах. А его жена, да ты что, она слова не скажет без его одобрения; он ее держит в ежовых рукавицах, как, — она бросила на меня лукавый взгляд, — как твоя Дашка этого Юру. И вообще им станут заниматься на другом уровне, профессионалы, до твоих клубков и кастрюль не опустятся…
Да, пожалуй, она права, хотя видела она академика всего раз, в мужчинах она, конечно, разбирается, как, впрочем, и в женщинах… И вообще, заявила моя подруга, здесь «работали» т в о и хорошие знакомые. Те, кто тебя отлично знает. Я опешила.
— Нина, может, ты заодно объяснишь, какими это я сокровищами владею, обещаю тебе половину, если ты посвятишь меня в мою тайну, — развеселилась я. — Сколько я ни ломала голову, ничего такого ценного, что стоило бы украсть, не нашла. Скажи мне!
Нина очень серьезно объяснила, что у нее есть некоторые подозрения, но сначала я должна вспомнить, кто ко мне приходил в четверг, кто звонил, где я была и где был ключ.
Тут и вспоминать нечего. Звонила мне прорва народу. Днем я была на работе, ключ лежал в сумке, сумка висела на стуле. Стул стоит в нашем отделе. Но на стуле я почти и не сидела. Сначала — совещание в дирекции, потом буфет, потом библиотека. Сто раз можно было украсть ключ, у нас проходной двор. Получила отпускные в бухгалтерии и кошелек носила с собой. В общем, я была сама по себе, сумка сама по себе. Я только кошелек берегла, боялась потерять. В магазинах…
Нина меня прервала, про магазины не надо, у меня были не карманники, а знакомые, интеллигентные люди, они в магазинах красть не умеют, на виду у всех в чужую сумку не решатся влезть. Надо же! Знает даже, что обокрасть меня пытались интеллигентные люди… А из магазина я поехала к Майе стричься, потом домой, тут и обнаружила пропажу. Думала, что потеряла. Хорошо, однажды я забыла на даче ключи, сделала новые, а эти там оставила на всякий случай.
— А на дачу как попала? — с интересом спросила Нина.
— Через окошко, конечно. Влезла на дерево, руку в форточку.
Нина обругала меня за легкомыслие: непременно обокрадут.
Я только фыркнула: было бы что! Впрочем, возможно, мы и там спим на сокровищах, такие уж мы с Олегом идиоты, не ценим свое барахлишко…
Нина, игнорируя мой выпад, задумчиво спросила: что, Громовы до сих пор не разъехались?
Как будто так просто разменять двухкомнатную квартиру в Медведкове. Майе с сыном — он сейчас в армии — нужна двухкомнатная, Андрею однокомнатная. Проблема…
Обычная вещь: двадцать лет Майя грозилась уйти, а ушел Андрей. Когда наши друзья разводятся, обычно мы вынуждены выбирать, принимать чью-то сторону. Но я держу нейтралитет, тут особый случай. Отношения сложились задолго до того, как Громовы поженились. Майя — моя однокурсница, а Андрея я вообще знаю всю жизнь, сколько себя помню, столько и его: соседи по коммунальной квартире. В шесть лет я научилась читать и тут же обучила и Андрея. Ему редко приходилось за меня заступаться — в благодарность он научил меня драться с мальчишками по-настоящему, он уже тогда был методичен и рационален. А когда мы учились в третьем классе, они переехали. Громов возник у нас, когда я уже стала почтенной матерью семейства, уже Николка бегал и родилась Дарья. Пришел однажды незнакомый цыганистый парень и сказал: «Здравствуйте, я — Громов…» А теперь и дома этого нет в 4-м Вятском переулке, всех разметало давно, от детства