В чем-то Трошин был прав. Но правота эта так тесно перемежалась с тем, что Сокольникову было чуждо и неприятно, что отделить, вычленить одно из другого, казалось, не было никакой возможности. Это и удручало Сокольникова более всего.
Трошин аккуратно вшил объяснение Надежды в новенькую картонную обложку и поднялся.
— Я займусь чем надо, а Азаркину приглашу сюда. Нехорошо, что она без присмотра у нас. Мало ли что! Ты с ней посиди. Лучше пока ни о чем не разговаривай. На отвлеченные темы — можно. Но готовься к тому, что домой мы с тобой сегодня не скоро попадем…
Тяжело было Сокольникову сидеть наедине с Надеждой. Он все старался отделаться от неподходящих мыслей, твердил себе, что поступает так, как предписывает закон, и по-другому поступить не вправе, но сомнения точили, как зубная боль, и, пожалуй, впервые Сокольникову захотелось снова оказаться в своем КБ перед кульманом.
Надежда сидела молча и только изредка поглядывала на часики и робко — на Сокольникова. Он чувствовал этот взгляд, напрягался и начинал ожесточенно шелестеть бумагами.
Всего раз она сказала негромко:
— Мама Сашеньку уже из садика привела…
События между тем развивались. Пришел Гайдаленок, чтобы допросить Надежду Азаркину. Пока он этим занимался, Костин собрал у себя в кабинете оперативную группу. Кроме Трошина и Сокольникова туда вошел Витя Коротков — медлительный, сонный с виду опер из продовольственной группы — и ветеран Демченко, который дохаживал до пенсии последний год и был очень недоволен тем, что ему придется сегодня работать допоздна.
Прежде всего предстояло сделать обыск в квартире Азаркиных. Трошин решил поехать туда сам, и Сокольников даже вздохнул с облегчением, поняв, что ему не придется выполнять это тягостное поручение. Сокольникову была поставлена другая задача.
Надо сказать, что в деле Трошин смотрелся. Он сейчас казался даже значительнее Костина. Говорил убедительно и лаконично и не более того, что следовало сказать в данную минуту. Фамилии покупателей золота, например, до сих пор не называл, хотя ясно дал понять, что они уже установлены. Одного из этих покупателей, как выяснилось, Сокольников и должен был вместе с Витей Коротковым привезти в отдел.
На обыск вместе с Трошиным выпало ехать старику Демченко. Собственно, стариком он был только по милицейским меркам — лет пятидесяти с небольшим, сухой и вполне крепкий. Демченко заданием был крайне недоволен и немедленно принялся бурчать в окружающее пространство, утвердился, что он не лошадь и не палочка-выручалочка и молодым не вредно побегать с его…
— Хватит, Михаил Федорович, — строго сказал Костин, и Демченко, надувшись, замолчал.
Он служил в милиции лет тридцать и дослужился до капитана. В общем-то он был невредным человеком, но каждое продвижение любого из сослуживцев воспринимал с большим подозрением. Некоторые считали его завистником, но Сокольников скоро разобрался, что не зависть это, а просто накопившаяся обида на несложившуюся судьбу и на службу, которая всегда шла у него с великими трудами, несмотря на то что никакого другого дела в жизни он не знал и не умел. Демченко часто брюзжал, но пакостей никому не строил. К тому же опыт имел немалый.
Первыми ушли собираться Трошин и Демченко. Тогда Костин выбрался из-за стола и усмехнулся:
— Сокольников, ты знаешь, за кем сейчас поедешь?
— Я думаю, какой-то работник станции техобслуживания?
— Представь себе, работник этот не кто иной, как известный тебе Зелинский.
— Здорово! — Сокольников был действительно ошарашен.
Витя Коротков истории со «Стройдеталью» не знал и смотрел на них непонимающе.
— Это мой хороший знакомый, — объяснил Сокольников. — Жулик один. У Викторова на него материал был. Значит, опять повидаемся. Есть все же правда на свете!
— А ты сомневался! — укоризненно сказал Костин. — Тут мне Трошин поведал о твоих колебаниях. Запомни, Сокольников, если все делается по закону, то ничего не делается зря. Только брать его нужно осторожно, потихоньку. Он с работы выйдет, вы его аккуратненько и пригласите, без лишнего шума, чтобы монеты от нас не уплыли. А может, там и еще что имеется кроме монет.
— Не понимаю, — сказал Сокольников. — Почему бы к нему сразу с постановлением на обыск не поехать? Насколько мне известно, основания для этого есть. Прямые показания Азаркиной и ее мужа.
— Не совсем прямые. Фамилии они его не знают. Азаркин показал, где он живет, и мы быстренько установили. Сначала нужно, чтобы Азаркина его официально опознала.
— А второй покупатель кто?
— Трошин сейчас окончательно выяснит. Какая-то продавщица. Есть домашний телефон…
Трошин отворил дверь без стука, стремительно подошел вплотную к Костину и что-то негромко сказал.
— Да-а! — Костин изумленно поднял брови и покачал головой. А потом еще почесал затылок. — Интересная новость.
Трошин снова заговорил с ним, склоняясь к самому уху. Костин слушал и сосредоточенно размышлял.
— Кое-что переиграем, — объявил он. — На обыск к Азаркиной поедут Демченко и Сокольников. Демченко старший.
— А как же Зелинский? — обеспокоился Сокольников, но Костин его утешил:
— Зелинский — утром. Возьмете его от дома, по пути на работу. До утра времени много, в самый раз успеете.
Очень невеселая эта процедура — обыск. Ни для обыскиваемых, ни для тех, кому приходится его проводить. Пусть это необходимость, работа. Пусть даже ведется обыск у самого закоренелого, самого матерого преступника. Они, закоренелые, тоже живут не в одиночку. У каждого, как правило, семья…
Надежда Азаркина не была ни закоренелой, ни матерой. Когда Демченко зачитал постановление и предложил предъявить и выдать «деньги, ценности, оружие, наркотические вещества», Надежда торопливо поднялась с диванчика, где сидела в покорно-отрешенной позе, и принесла пластмассовую коробку с остатками теткиного наследства.
— Вот, — сказала Надежда, — а никаких наркотических веществ нет.
Не Демченко и Сокольникову предназначались эти слова, а понятым — двум женщинам, которых пригласили поприсутствовать из квартиры напротив. Сильно смущенные и подавленные происходящим, понятые торопливо закивали головами, но произнести что-нибудь вслух не осмелились.
— Я понимаю, — заверил Демченко, — это так полагается говорить по протоколу. Надо соблюсти, так сказать, формальности. Вы вот что, женщины, — повернулся он к понятым, — хочу предупредить: никаких разговоров разносить не надо. В жизни всякое случается. Бывает, что и приходится нам потом извиняться. Разберутся — и окажется, что нет ничего такого. Так что попрошу воздержаться!
— Да мы и не собираемся, — замахала руками одна из соседок, — что мы, Надежду не знаем!
— Если ничего нет, то и приходить было незачем, — сердито сказала Надеждина свекровь. — Нашли преступницу!
Она сидела на стуле у окна и держала на коленях младшего внука — худенького малыша трех лет. Малыш сидел тихо, только глаза таращил на незнакомых людей, заполнивших вдруг их квартиру. Старший сын Надежды — десятилетний парнишка — торчал неприкаянным столбиком в уголке.
— Мы — исполнители, мамаша, — примирительно произнес Демченко. — Нас послали, мы пришли. Какой с нас спрос! Никто ее в преступницы не записывает. Выяснится все.
Он придвинул удобнее стул и принялся перекладывать копиркой бланки протоколов.
— Вы бы детишек взяли в другую комнату. Тут не место.
Надежда поднялась, но свекровь сказала с горьким вызовом: «Сиди, пусть смотрят!» И Надежда послушно опустилась на место.
— Зря вы так, — укоряюще покачал головой Демченко. — Не надо бы… Ну, дело ваше. Ты тут взгляни, Олег, а я протокол оформлять буду.
Смотреть в этой квартире было в общем-то нечего и не на что. Но все равно Сокольников был обязан провести обыск по всем правилам, как учили на курсах. Обойти каждое помещение по часовой стрелке, тщательно осматривая ящики, полки, шкафы и прочие места, пригодные для сокрытия «предметов, имеющих значение по делу». Таких мест в комнате было только два — старый шифоньер и облупленный письменный стол, за которым, наверное, старший сын Азаркиной делал уроки. Сокольников нерешительно двинулся к шкафу, но в этот момент громко хлопнула входная дверь, по коридору протопали шаги, и в комнату ввалился Азаркин.
— Привет компании! — Он приподнял кепочку и вежливо поклонился, удерживая равновесие изрядным усилием воли.
Из управления он ушел часа два назад и провел это время с большим для себя удовольствием. Настроение у него было приподнятое и изрядно подогретое. Оценив обстановку, однако, он счел нужным принять строгий и печальный вид. Азаркин ухватил свободный стул и уселся рядом с матерью.
— Ирод ты, — сказала старуха. — Скотина!
— Мать! Не надо этих слов! — убежденно возразил Азаркин. — При детях, понимаешь, на отца!.. Я тоже много всяких выражений знаю.
Нетвердый его взгляд упал на малыша.
— Сашка! Ну-ка, сынок, иди к папке!
Преодолевая сопротивление старухи, Азаркин перетащил малыша к себе на колени и принялся гладить по головенке нащупывающими, плохо скоординированными движениями пьяницы.
— Такие вот дела, Сашка. Мамка твоя — преступница. Да-а. Мамку твою в тюрьму теперь посадят.
Сашка вполне уже освоился с обстановкой и что-то весело лепетал, хитро поглядывая на незнакомых, но, по всей видимости, не злых теть и дядь.
Сокольников невольно перевел взгляд на Надежду и вздрогнул от неожиданности. Лицо ее вдруг переменилось, глаза расширились и налились гневными слезами.
— Преступница твоя мамка. Слышь, что говорю, Сашок?
— Отдай ребенка! — тонко и пронзительно крикнула Надежда, сорвалась с места, подлетела, выхватила сына.
Азаркин, испугавшись, отпрянул, потерял равновесие и едва не свалился со стула. Сашка тоже испугался и было затрубил негромко, но вспышка эта, отнявшая у Надежды остатки воли и сил, уже прошла.
— Ты прекрати мне! — запоздало цыкнул Азаркин, косясь на Демченко.