— Благодарю. — Заур церемонно поклонился.
— Что вы, — смутилась вдруг она. — Это я вас должна благодарить. — И в тон собеседнику церемонно добавила, пряча улыбку. — Простите, не знаю, с кем имею честь?..
Заур низко поклонился:
— Нат Пинкертон.
Девушка, подумав, протянула руку.
— Очень рада. Марита.
Они смущенно помолчали, — больше говорить было не о чем. Через несколько секунд «Москвич» растаял в сумерках. А Заур с минуту стоял у кромки тротуара, ладонь все еще хранила тепло женских пальцев. Он зашагал дальше.
У фуникулера, как всегда, толпился народ. Заур, прикинув время, стал подниматься по лестнице, ступени которой тянулись до самого Нагорного парка: оттуда до дома — рукой подать. Настроение было отличное. Знакомство с девушкой как-то развеяло усталость, придало тихому майскому вечеру какую-то особую значимость.
Запыхавшись, Заур облокотился на барьер лестничной площадки, глянул вниз.
Мерцающей россыпью огней раскинулся внизу город. Ровная гирлянда фонарей Приморского парка, четко обозначала его границы. Дальше, в заливе, наискось перерезанном лунной дорожкой, вспыхивали красными искрами буйки, дрожали, скользили по воде отраженные огоньки с катеров и буксиров.
…Узкая улица привела Заура в заросший виноградом тупичок. Еще издали он заметил у ворот одинокую фигуру.
— Мама, ты?
Пери-ханум откинула платок с седой головы. Наконец-то…
— Асланов звонил, говорил, что, наверно, заглянешь домой.
…Заглянешь. Раньше, если выпадало хотя бы пятнадцать свободных минут, он, сломя голову, мчался на эту тихую глуховатую уличку. Сейчас только привязанность к матери заставляла его возвращаться сюда. «Я не утешаю, но работа, черт побери, лучшее лекарство от горя», — так, кажется, говорил Асланов, подбрасывая ему новые и новые дела.
Лунный свет притушил звезды и вычернил, удлинил тени. Тишина. Мягко светятся окна соседних домов. Легкая рука матери нежно гладит плечо сына, неслышно что-то шепчут губы. Остро, зримо вспомнилось далекое хмурое утро, отец, большой, встревоженный, склонившийся над ним. Вот здесь у ворот, чуть ли не на этом самом месте.
— Идем, сынок, идем скорей. А то не успеем.
— Куда, папа?
— На базар. Мы должны купить маме девочку. Живую куклу. Понимаешь, малыш?
— А разве мамы в куклы играют?
— Играют, сынок, играют.
Пятилетний Заур торопится, старается делать шире шаги, чтоб не отстать от отца. Но где же базар? Отец долго водит его по аллеям старого парка, затем берет уставшего мальчугана на руки. К полудню начинает накрапывать дождь. И отец, прикрыв Заура, пиджаком, торопится с ним домой.
— Папа, а кукла? Ты же обещал…
— Ай-яй-яй! Совсем забыл, сынок. Но ничего. Наверно, тетушка Джейран уже купила. Ну-ка, герой, прыгай на землю, идем в комнату, посмотрим.
В полутемной комнате горит свеча, в ее дрожащем свете лицо мамы как неживое. Она грустная, словно кто-то ее обидел. Но она рада Зауру, тянет к нему руки. Тетушка Джейран показывает куклу. Настоящую. Неожиданно она морщит нос и разражается таким криком, что Заур пятится к отцу.
…А сколько было бы его собственному сыну.
Заур вздохнул, посмотрел на часы. Дрогнула на плече рука матери.
— Ну что, сынок, вернулся издалека? — совсем тихо спросила мать.
— А ты откуда знаешь?
— Так, сердцем слышу. Все слышу.
— Не все, мама. — Он коснулся губами ее виска. — Иди в дом. А мне пора на работу.
— А ну марш в комнату, — возмутилась Пери-ханум. — Пока чаю не выпьешь, никуда не пойдешь.
Мать поставила перед ним, исходящий ароматным паром стакан.
— Что-то ты утаиваешь, сынок. Ты не думай — я ведь всегда пойму…
— Нечего пока говорить, ана-джан. Разве что девушку одну встретил сегодня.
— Ну, и кто же она?
— Не знаю, мама.
— Чья она дочь?
— Не знаю.
— А где живет?
— И где живет не знаю, ана-джан. Ничего не знаю.
— Ну, что ж. Пей чай, а то остынет.
С каким наслаждением пьется крепкий «мамин» чай… «Как мама заваривает, никто не умеет», — с гордостью хвастался он еще на фронте. В первые дни после демобилизации, он, пожалуй, больше пил чай, чем ел.
И в тот вечер он тоже сидел за столом, и грел руки о горячее стекло стакана, когда за ним пришли из горкома.
Встретил его пожилой, с жестковатым неулыбчивым лицом второй секретарь. Кивнул дружелюбно, как старому знакомому.
— Садись. Я знал твоего отца. Хороший был нефтяник. Ты похож на него, старший лейтенант. Хорошо, если и характер отцовский. Деды говорят, корень крепок — плоды хороши. Мне было бы приятно убедиться, что сын Алекпера так же прям, напорист, трудолюбив. Я не зря говорю это. Тебя, как демобилизованного офицера-разведчика, как коммуниста, решили рекомендовать на работу в уголовный розыск.
— Меня? В уголовный розыск? Представления не имею.
— Научишься. Не спеши. А я что родился секретарем горкома? Был обыкновенным механиком, потом мастером по бурению, а потом… Словом, никто специалистом не рождается. Ну как? Договорились?
Заур встал, зачем-то одел фуражку. Секретарь улыбнулся — неожиданно мягким сделалось суровое, замкнутое лицо.
— Запомни, великая эта радость, когда чувствуешь, что нужен людям. На особый участок посылаем тебя. Скажу прямо, — легкой жизни не будет. И покой, как сказал поэт, будет тебе только сниться…
— Так неожиданно… Да и меня вы совсем не знаете.
Секретарь пытливо посмотрел на. Заура.
— Знаем, Акперов. Знаем. Больше, чем ты предполагаешь… Например, о твоем поединке с небезызвестной разведчицей Луизой Летгер. Если не изменяет мне память, это было в начале 1945-го под Будапештом… Ставка генерала Пфефера. Это была нелегкая схватка, — ты выиграл ее блестяще. Правда, ты допустил одну ошибку И это дорого стоило…
Акперов вспыхнул, поднялся со стула. То, о чем говорил секретарь, не знали даже однополчане.
— Хорошо. Попробую… А за доверие спасибо, товарищ секретарь.
…Такси остановилось у здания районного отдела милиции. Акперов торопливо прошел к дежурному.
В длинной большой комнате было шумно, колыхался под потолком густой табачный дым. Обмениваясь шутками, уходили в наряд патрули и постовые. Дежурный инспектор — старший лейтенант Никольский громко доказывал что-то сутулой старушке. Та все поправляла очки, старалась перекричать своего собеседника.
Завидев начальника «угро», все на минуту приумолкли. Акперов поздоровался, и направился к своему кабинету, уже за столом нехотя придвинул к себе объемистую папку, — свежая почта. Приказы, инструкции, заявления, жалобы… Что это? Ориентировка? Московский уголовный розыск сообщал, что с сентября 1952 года разыскивается опасный преступник Тониянц Аршавир Самвелович, по кличке «Волк», рождения 1905 года. 20 сентября 1952 года, будучи бухгалтером-кассиром СУ, похитил 180 тысяч рублей и скрылся. МУР имеет данные о том, что, скрываясь под чужой фамилией, он разъезжает по Союзу. Преступник одинок, владеет несколькими языками, ранее судим за убийство и не исключена возможность его появления в Закавказье. Прилагался и словесный портрет: роста высокого, сутуловатый, бреет голову, густые черные брови, шрам на затылке — след пореза, глаза карие, одевается скромно, нелюдим…
Акперов, еще раз прочитав ориентировку, задумался. Карандашом машинально набросал на клочке бумаги густобровое, хмурое лицо. Усмехнулся, отшвырнул набросок. По таким данным вряд ли можно найти преступника. Разве только случайность…
За спиной скрипнула дверь. Вошел старший оперуполномоченный капитан Огнев.
— Вечер добрый, Заур Алекперович.
— Здравствуй, Андрей. Что нового?
— Тишина.
Акперов улыбнулся.
— Вот если бы ты мог порадовать таким же прогнозом и на воскресенье…
— Кто может поручиться… Скажешь, — получится, как гарантия на телевизор.
— Это точно. Телевизор — вещь сомнительная.
— Ты знаешь, вчера приходил на прописку Серго Шавлакадзе.
— Кто-кто?
— Шавлакадзе, художник.
— «Рембрандт», что ли?
— Он самый. Помнишь, в сорок девятом сел за грабеж и попытку изнасилования.
— Такой тощий, пижонистый?
— Вот-вот. И в заключении не поправился. Только бородку отпустил. Увидел меня, — расшаркался. Полтора года назад вышел досрочно, жил в России. Теперь снова потянуло в родные пенаты, к матери.
— С работой наверное надо помочь?
— Спросил. Говорит, что оформляется в кинотеатр «Ширван» художником. Поблагодарил за внимание.
— Слушай, — Заур хлопнул себя по лбу, — а ведь соучастник его, этот, Галустян, бежал из лагеря! Помнишь, месяцев 7—8 назад была ориентировка.
Огнев опустился на стул.
— Верно. Совсем вылетело из головы. А впрочем, может быть, и хорошо, что не спросил. Надо бы сначала присмотреться к Шавлакадзе. Всерьез он одумался или голову морочит…
— Давай-ка, Андрей… Под особый контроль — и Шавлакадзе, и его знакомых.
— Наблюдение за квартирой?
— Нет, людей не хватит. И такой острой необходимости тоже нет. Посматривать будем. Надо надеяться, что научился в лагере уму-разуму. Времени на размышление было достаточно…
Заур не договорил. В кабинет вихрем влетел Никольский. Он был растерян.
— Товарищ майор, на 2-й Железнодорожной ограбление с ранением. Происшествие имело место полчаса назад, в 22 часа 30 минут. Потерпевшая — женщина…
— Черт, моя зона, — вырвалось у Андрея. — Надо же! Жива? — спросил он коротко у Никольского.
— Да, товарищ капитан…
— Видишь, Андрей, — произнес Акперов, — а мы только что говорили о тишине. Где потерпевшая?
— Во второй комнате дежурки. Доставлена каретой скорой помощи. После перевязки от дальнейших услуг врача отказывается, упорно хочет ехать домой. Акт с подробным описанием происшествия составлен.
— Начальник здесь?
— Да, товарищ майор.
— Хорошо, Никольский. Ступайте, я сейчас.
Дежурный вышел. Акперов и Огнев переглянулись.