едленно».
— Что же будем делать дальше? — спросил Запара.
— Нанесем визит Беняеву, — ответил я.
— А чего тянуть, основания уже есть, — поддержал меня Чуднов.
— С обыском пойдем в воскресенье утром, — уточнил я свое решение.
— В выходной день? — удивились оба.
— Да, — улыбнулся я. — Полагаю, что Беняев принимает «гостей» или ночью, или в воскресенье. Вот мы и проверим.
Два дня мы готовились к обыску. Все было продумано до мелочей, учтены все постройки в усадьбе, где могли быть ценности, возможные тайники.
Когда в воскресенье утром мы подошли к дому Беняева, там уже все бодрствовали. Сам хозяин, опираясь на трость, шел с крыльца нам навстречу.
В несколько минут все выходы из особняка мы перекрыли. Я, Чуднов, Запара, понятые и два эксперта из бюро товарных экспертиз зашли в дом.
— Что за делегация в такую рань? — деланно удивился Беняев.
Я предъявил ему постановление на обыск и арест имущества.
— По какому праву? — возмутился Беняев. — Что вы хотите у меня, инвалида, найти? Я буду жаловаться! Это произвол!
К нему подключились дочь, домработница Суховей.
Я попросил всех Беняевых собраться в одной комнате и сидеть тихонько, не мешать нам.
Беняев не стал больше спорить и велел своим домочадцам собраться в прихожей.
Начали обыск.
Ценные вещи: хрустальные изделия, фарфор, меха, ковры, ювелирные изделия — осматривали с участием экспертов. Эксперты называли артикулы и стоимость. Богатства у Беняева были несметные.
Нас интересовало одно: откуда такое баснословное богатство у этих тунеядцев? Пачки и целые пуки денег мы находили везде: под матрацами, в комоде, в вазах, среди книг в шкафу и даже в холодильнике.
— Денег, как говорят, куры не клюют, — возмущались понятые.
— О! Посмотрите, какой документик Беняев бережет, — протянул мне Запара в золоченой рамочке документ со свастикой.
«…Выдано, — переводил я с немецкого на русский, — господину Беняеву… комендатурой… на частное предприятие…»
— Папеньку силой заставили обшивать офицеров, — подскочила ко мне дочь Беняева Мальвина.
В кладовой мы обнаружили тайник, а в нем разную кожу для обуви, двести пар подошв фабричной рубки.
— Откуда это у меня? — взялся за голову Беняев.
— Не ваши? Кто же вам их подсунул? — спросил, улыбаясь, Чуднов.
— Ей-богу, не мои, сном-духом не знаю, — разводил руками Беняев.
— Странно! Вы что, дом сдавали в аренду? — вмешался в разговор Запара.
— Нет, не сдавал, — ответил Беняев.
— Нехорошо, Василий Андрианович, обманывать. Нас ведь провести трудно, — пристально посмотрел я на Беняева.
— Ну не помню, богом клянусь вам, не помню, откуда они, эти кожи, — немного изменил он свою версию.
— Придется вспомнить. Не забывайте, что чистосердечное признание суд учитывает при вынесении приговора, — подошел к нему Запара.
В это время один из понятых воскликнул:
— Смотрите, собака таскает по двору деньги!
Все бросились к окну. Действительно, Джигит держал в зубах наволочку, рассыпая вокруг пачки денег.
Мы выбежали во двор. Увидев чужих людей, собака оставила свое занятие, бросилась к нам и зарычала.
— Уберите собаку, — обратился к Беняеву Чуднов.
Через несколько минут все выяснилось: во время обыска во двор вышла Мальвина с наволочкой, набитой деньгами. Она спрятала ее в собачью будку, а Джигит, не поняв ее замысла, выволок наволочку во двор и раструсил деньги по всему двору.
В наволочке было спрятано одиннадцать тысяч рублей.
Время шло, а мы все еще не закончили обыск в доме. Большинство ценностей хранилось тут где попало и как попало: под толстым слоем пыли в углу свалены дорогие картины; старинные книги в кожаных переплетах, отделанные серебром, валялись на полу, на подоконниках, на лежанке.
В двенадцать часов дня к Беняевым кто-то громко постучал.
Открыв дверь, мы увидели Заровского.
— О, заходите, заходите. Мы вас ждем. Что у вас в портфеле? — улыбнулся Запара.
Заровский, поняв ситуацию, хотел бежать, но дверь уже была заперта. В портфеле у него оказалось двадцать пар кожаных подошв фабричной рубки.
— Откуда у вас подошвы? — спросил я.
— Нашел, гражданин следователь. Нашел, и все тут. Слыхал, Беняев принимает, вот и принес. Не думайте, что я вор. Давно завязал. Вот вам крест! — торопливо закрестился он.
Я распорядился отправить его в камеру предварительного заключения.
Не прошло и часа, как в дверь снова постучали. Явился новый слуга Беняева — Симахин из Павлограда.
С ним разговор был коротким. Симахин сознался во всем. Он сапожник. В течение трех лет покупал у Беняева мягкую и жесткую кожу. Подтверждая свои показания, Симахин выложил на стол триста сорок рублей.
Я позвонил старшему следователю прокуратуры Карпову и попросил его подробно допросить Симахина, а затем выехать с ним в Павлоград и произвести у него обыск.
Только под вечер мы закончили обыск дома Беняева. Необходимо было еще осмотреть подвал, чердак и сарай. Чтобы ускорить обыск, я решил разгруппировать участников обыска. Запару с одним понятым послал на чердаке производить обыск, Чуднова с другим понятым — в подвале, а я с третьим понятым стал осматривать сарай.
Сарай был превращен в мусорную свалку. Под самое незастекленное окно навалены кучи хлама.
— Здесь и смотреть-то нечего, — шепнула мне понятая.
— Папенька давно собирается ломать сарай, да все руки у него не доходят, — сообщила Мальвина, следуя за нами.
Я же не мог повернуться и уйти. Внутреннее чутье останавливало меня. Поднял палку и стал ковыряться в мусоре.
— Что вы там ищете? Не золото ли? — с ехидной улыбкой спросила Мальвина.
Не обращая на нее внимания, я поднимал тугие, сбитые временем пласты мусора. Внезапно наткнулся на бережно упакованный бумажный тюк. Разрезав, веревки, вытащил оттуда пачку пятидесятирублевок.
— Ха! — сверкнула на меня глазами Мальвина. — И везет же вам. Если бы я знала, давно бы этот мусор перерыла.
— А теперь нам придется вычищать ваши авгиевы конюшни, — усмехнулся я и, позвав милиционеров, предложил вытащить весь хлам из сарая. Таким образом мы еще обнаружили более восемнадцати тысяч рублей.
Обыск уже подходил к концу, и мне пришла в голову мысль еще раз на всякий случай пройдись по комнатам дома. Первым делом подошел к роялю и обратил внимание на то, что одна его ножка по цвету не совпадала с другими: была не черной, а фиолетовой.
Наклонившись, я стал тщательно ее рассматривать.
— Что, снова клад нашли? — тенью за мной ходила Мальвина.
— Клад не клад, а ножку придется отвинтить, — уверенно усмехнулся я.
— Ну, это уже безобразие! Не дам портить инструмент! — встала на дыбы Мальвина.
К ней подключился Беняев.
— Не волнуйтесь, граждане, — успокоил их Запара. — Мы все сделаем аккуратно.
Рояль подняли и повернули боком, я повернул ножку вправо, и она отсоединилась.
Мои подозрения оправдались. Фиолетовая ножка легко снималась и развинчивалась, в тайнике ее хранились золотые монеты.
— Мы и не знали, — в один голос заявили Беняевы. — Купили рояль лет тридцать тому назад. Видимо, владелец спрятал.
Из боковины рояля я вытащил связанные в рулон куски белой бумаги и газеты, которые использовались для снятия индивидуальных мерок с ноги заказчиков. Каждую мерку сопровождала фамилия заказчика.
— Доказательства сами лезут нам в портфель, — подмигнул мне Чуднов.
— Но ведь это делалось в трудные годы немецкой оккупации, — с обидой произнес Беняев.
— Что вы говорите, гражданин Беняев. Взгляните-ка на газеты! — возразил Запара.
Действительно, газеты были за последние три года.
— Что же здесь удивительного? — упирался Беняев. — Приходится подрабатывать на кусок хлеба.
— А кожтовары где берете? — спросил Запара.
— На рынке, милый человек. Там их хоть пруд пруди. Вот там бы следовало вам тряхнуть хорошенько, а над бедным стариком грешно глумиться.
— Время приспеет — тряхнем, — пообещал Запара.
Составив соответствующий документ об обыске, мы арестовали Беляева.
…В камере Беняев вел себя неспокойно: вскакивал с кровати, бегал из угла в угол, потом снова укладывался, часами лежал с закрытыми глазами, бормоча что-то себе под нос. То становился в угол и, постанывая, начинал молиться. Потом садился на кровать и, загибая пальцы на левой руке, перечислял своих старых одесских дружков, тех, кого сам обманывал, и тех, кто его обманывал.
Время шло. Стены камеры не расступались по мановению волшебной палочки, и Беняев притих, впал в задумчивость.
О чем он думал? Строил планы своего освобождения? Или вспоминал прошлое, те времена, когда ему впервые так повезло…
Только началась война, его повесткой вызвали в военкомат. Не пошел. Лег в больницу. Сумел добыть справки о болезни. Явился на комиссию жалким, корчась от боли.
— Печень у меня, — стонал, закатывая глаза.
— Хворь другая у тебя, — улыбнулся один из членов комиссии. — Но все-таки придется еще раз проверить.
Анализов проверять не довелось. Немец подступал к городу. Наши войска отошли. Город словно вымер.
А Беняев ожил. Мотался с женой по магазинам, тащил мешками соль, спички, консервы — все, что на глаза попадало.
Когда порядком подчистил магазины, принялся и за квартиры тех, кто эвакуировался. Брал все: книги, ковры, стулья, картины, посуду, меха, инструменты, обувь, гвозди…
Когда в город вошли гитлеровцы, Беняев принял на квартиру эсэсовского обер-лейтенанта и через него добился разрешения на частное предприятие, развернул обувную мастерскую. Вначале у него было два сапожника, а затем стало шесть. Сам он, конечно, не брался за молоток. Оформлял заказы, снимал мерку, определял фасон. Фирма Беняева расширялась. Деньги сначала тоненьким ручейком, а потом и рекой потекли в его карман.
Пришел конец гитлеровской оккупации. Беняев загнал свою мастерскую в подполье и притаился. Но жажда к наживе изъедала его, руки чесались заняться старым делом. А тут и время свое сыграло. Трудно было стране. Не хватало промышленных товаров, плохо было с обувью. Этим-то и воспользовался Беняев. Вновь заработала его фирма. Сапожников разместил в разных концах города. Выдавал им кожтовары, выписывал заказы. Готовая обувь поступала к тете Маше по кличке Заноза, и та ставила на них штамп артели «Коопобувь», передавала «саранче» — так называл Беняев своих сбытчиков, а те «шли в люди». Деньги за проданную обувь отдавали Занозе.