Володя шагнул навстречу Тане. Ничего не нужно было скрывать. Он вернулся домой. И он обнял и крепко поцеловал Таню, а Анна Тимофеевна сначала поцеловала мужа, а потом его. Затем он поднял и прижал к себе Машеньку. Он возвратился в свой дом.
Глава пятидесятая,которая могла бы служить эпилогом к этой книге
Придется ль мне до той поры дожить,
Когда без притч смогу я говорить?
О ветровое стекло время от времени со щелканьем разбивались жуки, машина отбрасывала назад, под колеса, серый асфальт, а сбоку, как гигантское колесо, оборачивались поля.
Впереди, прямо посреди дороги, лежал кирпич — обыкновенный кирпич, свалившийся, вероятно, с какого-то грузовика, и он слегка повернул руль вправо, чтобы объехать его, и машину чуть-чуть наклонило и тряхнуло так, что жену прижало к дверце.
— Не слишком ли быстро мы едем? — спросила она. — Нам нужно теперь быть особенно осторожными.
— Почему?
— Ведь у нас будет ребенок.
— Ну как же ты не понимаешь, что это не имеет никакого отношения к скорости езды, — рассудительно возразил муж. — Дорога гладкая, тебя не трясет, а если ты в этом видишь какой-то риск, так он все равно существует, независимо от того, будет или не будет у нас ребенок.
— Нет, раз будет ребенок, значит мы должны меньше рисковать.
Они ехали из Москвы в Крым, в Ялту, в отпуск. На своей машине. На своей новенькой голубой «Волге».
Время от времени правой рукой он нажимал клавиши радиоприемника и вертел верньер.
«В последний раз тебе говорю…» — раздался дуто взволнованный голос героя какой-то радиопостановки. «Шахтеры обязались повысить производительность и за счет этого снизить себестоимость…» — последние известия. Медленно, не в лад стремительному движению машины зазвучала скрипка в первом квартете Шостаковича. Затем глухо: «Из франкистского застенка мы пишем это письмо… Они страшно спешат покончить с нами. Поэтому я хочу сообщить вам наши имена: Гомес Гайосо — рабочий, Антонио Сеоане — крестьянин… кроме того, с нами четыре женщины, мужество которых всех восхищает. Это Кармен Гонзалес Вудеиро — учительница, раненная пулей в живот…»
Он выключил приемник. Он искал музыки или, вернее, того, что и он и она считали музыкой, — четкого ритма, связанного незамысловатой мелодией, подгоняющей все мысли в такие же четкие и незамысловатые рамки. Они ехали отдыхать.
Навстречу шла «Победа» по левой стороне дороги. Есть такие водители, которые, как только видят перед собой свободный участок, обязательно гонят машину по противоположной стороне, хотя асфальт на ней ничуть не лучше. Черт знает, что влечет их на противоположную сторону. Просто в чужом кулаке кусок всегда кажется больше. Он остерегался таких водителей. Он съехал ближе к обочине и слегка притормозил. Из-за дымчатого солнцезащитного козырька выпала книга.
Он разминулся с «Победой». Такси. Пожилой шофер с зажатой в губах сигаретой — и черт его знает, почему его носит на левую сторону.
Она подобрала книгу и снова засунула ее за козырек.
— Ну как, — спросил он, снова нажимая клавишу радиоприемника, — дочитала уже «Воры в доме»?
— Прочла.
— Понравилось?
— Ничего, можно читать. Только непонятно, к чему этот писатель, этот Киселев, вывел в последней главе каких-то людей, которые, как мы, едут на своей машине в Крым отдыхать. Ну, я понимаю, может быть такое совпадение. Мало ли теперь людей ездят на своих машинах в отпуск. Но какое отношение все это имеет к самой книге?..
— Трудно сказать… Но, может быть, писатель имел в виду, что вот одни люди едут отдыхать, другие заседают на конференциях по разоружению, а третьи — вот, как передавали по радио, — снижают себестоимость угля. А в это время какие-то люди, которых мы и не знаем, борются, так сказать, с «ворами в доме»…
— А как ты думаешь, войны не будет?
— Не будет.
— Потому что когда я вспоминаю, что может быть война, я думаю, как будет нашему маленькому, и он там вдруг начинает шевелиться.
— Нет, войны не будет.
— Воры в доме, — сказала она не в лад. — Только я здесь не вижу связи. И вообще много непонятного… В книге. Рассуждения какие-то непонятные — то нужно помнить, это не нужно…
— Да, — сказал он, снова выключая приемник, — это ты верно говоришь. Как можно регулировать, что нужно помнить, а чего не нужно?.. Нет у человека такого регулятора…
Машина мчалась по шоссе, отбрасывая назад серый асфальт дороги, гигантским колесом оборачивались и оборачивались поля, перелески, села, а сбоку у самой дороги стремительно, как реактивный самолет, летели назад деревья, кусты, столбы, и он думал о том, как удивительно устроены и связаны между собой человек и эта мчащаяся машина, о том, что если бы смотреть вбок или назад, то управлять машиной было бы совершенно невозможно, потому что все мчится и мгновенно меняется, и ничего нельзя ни разобрать, ни рассмотреть, но, когда глядишь вперед, все меняется значительно медленней, и можно рассмотреть и объехать лежащий на дороге кирпич, и заметить машину, которая мчится навстречу тебе по левой стороне, и что водитель всегда должен глядеть вперед, что именно в этом и состоит принцип вождения машины.
А она думала о том, что вот она уже на шестом месяце, а живот совсем незаметен, и что напрасно она шила себе летнее курортное платье не у Изабеллы Борисовны, которая всегда ей шила, а у соседки с первого этажа — соседка взяла дешевле, но сиреневое платье она совсем испортила, и сейчас еще не нужно такого просторного платья, а когда оно понадобится, платье это все равно не будет скрадывать живота, потому что она проверила, подложила подушку, и подушка торчала нелепо и уродливо, и платье ничуть не помогло.
И еще она подумала, что вот он — она не знала, как никто еще не знает, родится сын или дочь, и думала о нем, — он, ребенок, сейчас толкнет ее ногой в бок. Она всегда заранее знала, что он сейчас толкнет, и он толкнул резко, сильно, и она снова удивилась тому, что он там живой и толкается.
Хорошо, подумала она, очень хорошо. Но не нужно было все-таки шить платье у этой соседки, хотя это не очень важно, но лучше было бы сшить, как всегда, у Изабеллы Борисовны. Но то, что сделано, то уже сделано…
А машина мчалась и мчалась, отбрасывая назад серый асфальт дороги, и сбоку, как гигантское колесо, оборачивались поля.
Константин Андреевич КисловПуть на Олений ложок
1. Капитан милиции сдает экзамен
Профессор Данилин грузно поднялся из-за стола, привычным движением руки снял очки и, устало щурясь, взглянул на вошедшего в кабинет человека. Глаза старого профессора, глубоко спрятанные под седыми пучками бровей, потеплели.
— Э-э, Николай Иванович!.. Товарищ Шатеркин!.. Да проходите же, батенька мой… Чего у порога топчетесь? Проходите… — неловко засуетился он, выходя навстречу молодому рослому офицеру в ладно подогнанной форме.
— Здравия желаю, Сергей Владимирович! — капитан козырнул.
— Садитесь, ради бога… Ах ты же какой! Непременно надо каблуками щелкнуть. Да что я, генерал, что ли? Садитесь сюда вот, в кресло, пожалуйста, — увлекая капитана за руку, радостно и дружелюбно ворчал старик.
— По-другому, товарищ профессор, нельзя, не полагается, — смущенно улыбнулся капитан.
Оба рассмеялись.
— Пожалуй, так… Правильно, товарищ капитан милиции.
Шатеркин положил на стол пузатую папку с двумя металлическими застежками, снял фуражку, вытер платком слегка вспотевший лоб и сел за небольшой столик; против него в мягком глубоком кресле уселся профессор.
По радушному приему Данилина и непринужденности, с которой держался Шатеркин, было видно, что этих разных по возрасту и положению людей связывает нечто большее, чем служебные дела.
В кабинет вошла девушка с подносом и начала разливать чай. Профессор повернулся к ней.
— Спасибо, спасибо… Мы уж как-нибудь сами похозяйничаем.
Девушка вышла. Данилин пододвинул к Шатеркину стакан.
— Ну, а теперь рассказывайте. Что новенького?
— Да нет новостей, Сергей Владимирович. Все самое обыкновенное… Вот пришел к вам сдавать криминалистику. Старый должок.
— Что ж, хорошо, — профессор развел руками. — Ну, я думаю, вы ее и так знаете. Живете-то вы с ней дружно и неразлучно.
— И тем не менее, — в том же тоне возразил Шатеркин, — профессор Данилин за неудовлетворительный ответ все равно поставит двойку. Да он, по правде говоря, и не обязан выяснять, кто где работает. Для него все студенты, все учащиеся. И если какой-нибудь студент-заочник не знает учебного материала…
— Значит, двойка! — профессор хитро прищурил глаза, покачал внушительно головой и с нарочитой строгостью в голосе сказал: — А если это касается капитала милиции, ему за путаный и неясный ответ тем более будет двойка. Криминалистика для капитана милиции так же необходима, как ноты для музыканта. Без нее он не капитан милиции, а всего лишь регистратор происшествий, да, да… А впрочем, Николай Иванович, ну ее к богу, эту самую криминалистику, пейте, пожалуйста, берите свежее варенье, бисквиты…
— Благодарю.
Данилин вылез из тесного кресла, подошел к окну, которое выходило на солнечную сторону, и приподнял тяжелую, со множеством складок штору. За окном разноголосо звучала неспокойная жизнь города: то врывался и угрожающе нарастал железный гул проходивших мимо трамваев, то мелодично вспевали гудки легковых автомобилей, то доносились голоса прохожих. И среди этого неровного шума неестественно мягко и мирно звучал неугомонный спор воробьев и ласковое воркование голубей в карнизах.
— Денек-то какой чудесный, — с завистью сказал Данилин. — В такой день только бы где-нибудь на берегу под ракиткой сидеть да язей выуживать. Хороший денек!..
Шатеркин достал из кожаной папки толстую ученическую тетрадь, раскрыл ее. В верхней части листа прямым твердым почерком было написано: «Осмотр места происшествия и вещественных доказательств».