ил как хотел. И мастерство свое использовал как щит вседозволенности, хрупкое прикрытие важности своей персоны, к услугам которой вынуждены были обращаться в трудные дни заводских будней. Ослепленный верой в свою незаменимость, ты не заметил, как время обгоняло тебя, взращивая новых прекрасных мастеров. Горько, что все прощали тебе. Журили, гладя по головке».
Червонный словно подслушал мысли Старбеева, распрямился и сказал:
— Помнишь, Петрович, трудный был на заводе год. Позапрошлый, кажется. План годовой рушился. Я тогда хворал, на бюллетене был. — Он махнул рукой. — Чего вспоминать? Зачем? — Он выпятил указательный палец. — Вот этим гаденышем я сдвинул ручку коррекции, бляха медная.
Старбеев не забыл, не мог забыть тот декабрь. Восемь дней оставалось до Нового года, а план завода был под угрозой срыва. Плохо сработал тогда литейный цех, поставил много негодных заготовок. А новые начали поступать в механический цех лишь в начале второй недели. Наверстать упущенное время было трудно. Работали в три смены, и все же отставание угрожало сборочному цеху. Усложнило обстановку отсутствие Червонного. Он обрабатывал сложную деталь, требующую опыта, сноровки.
Червонный бюллетенил. После очередной выпивки, возвращаясь домой, поскользнулся у подъезда и вывихнул ногу.
И тогда Лоскутов упросил Червонного встать к станку. Договорились, что директорская машина будет привозить и увозить его с работы.
Червонный не упрямился. Машина, каждое утро ожидавшая его у дома, очень даже льстила его самолюбию.
И сейчас, услышав слова Червонного про тот декабрь, Старбеев подумал, что, пожалуй, с той директорской «Волги» ускорилось неотвратимое крушение Червонного.
— Анна знает, что ты ко мне пошел? — спросил Старбеев.
— Нет ее дома, — сразу потускнев, сказал Червонный.
— Поскандалили?
— В больнице она. Все разом навалилось. Хоть в петлю лезь.
— Что с ней? — невольно вырвалось у Старбеева, который внутренним чутьем догадался, что именно болезнь Анны подтолкнула Червонного прийти с покаянием.
— Плохо, Петрович, плохо ей.
— Толком ты можешь рассказать?
Со дня подлого поступка Червонный поздно возвращался домой. После работы бродил по улицам, заходил в пивную, подсаживался к приятелям и без интереса слушал разные байки. Брал он две кружки пива и пил маленькими глотками. На душе было муторно. Он даже не отвечал дружкам, когда приглашали к себе.
А вчера случилось жуткое. Придя поздно домой, Червонный увидел на столе записку племянницы: «Дядя Захар! Тетя Аня в больнице — увезли на «скорой помощи». Наташа».
Ранним утром Червонный поехал в больницу. Потоптался в приемном покое, в палату не пустили. Только узнал, что состояние Анны тяжелое.
И все-таки Червонный выпросил халат у гардеробщицы и прошел по боковой лестнице в отделение, где лежала Анна. Он вошел в кабинет заведующей и спросил, что с его Анной и когда будет операция.
«А мы не будем оперировать вашу жену», — ответила долговязая, со злыми глазами заведующая отделением. Червонный был потрясен. «Как не будете? Ее спасти надо!» И он услышал непонятное, леденящее: «Она у нас на столе останется. Нет, не будем», — подтвердила она, торопливо выходя из кабинета.
— Одна беда не ходит, все больше с подружками. Вот так. — Червонный спросил: — Что же делать, Петрович?.. Подскажи, светлая голова. — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Все, что хочешь, делай со мной. Можешь выгнать, бей по морде, суди… Об одном прошу, — Червонный бросился на колени, — не вспоминай про «зубра». Не говори. Сними этот грех. Я ведь сам пришел. Прости, Петрович.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Старбеев тихо затворил дверь палаты и медленно пошел по длинному больничному коридору. Четверть часа, которые он провел у постели Анны Червонной, были тяжкими.
В больнице время тягучее, долгое. И уже не бег секундной стрелки отсчитывает движение жизни, а тоска и печаль вопрошающих глаз, бледность осунувшегося лица, отрывистый разговор, сквозь едва разомкнутые губы.
— Очень хочется жить, — с усилием произнесла Анна.
Старбеев прикоснулся к ее руке и что-то сказал доброе, ободряющее, но вспомнить сейчас не смог, потому что был потрясен разговором с заведующей отделением Пчелкиной.
Старбеев нашел Пчелкину в ординаторской и с первого взгляда вспомнил слова Червонного про злые глаза. Да, они были такими, открыто отчужденными, сухими.
И он осторожно сказал, что если имеется хоть один процент надежды, то просит оперировать больную. На это дает-согласие ее муж, и показал письмо Червонного.
Пчелкина отрешенным голосом, с каким-то необъяснимым желанием поскорее закончить беседу, произнесла:
— Что вы! У нее резко упало давление. Плохие анализы… Она останется у нас на столе. Это невозможно.
— Почему? — воскликнул Старбеев. — Наверное, можно что-то сделать… Подготовить ее. Пусть через неделю. Я не знаю! Я не врач. Но почему такая жестокость? Я бы не хотел попасть в ваши руки.
Пчелкина сверкнула глазами, нервно застегнула пуговицу халата.
— Меня ждут в операционной. — И ушла.
Старбеев шумно задышал и растерянно посмотрел на белую дверь. Она показалась ему забрызганной черными пятнами.
В ординаторскую вошел хирург Ланской.
— Простите, вы кого ждете? — по-домашнему спросил он.
Старбеев рассказал о случившемся.
— Я лечащий врач Червонной, — представился он. — Ланской Михаил Иванович… Положение действительно трудное, но я намерен все же оперировать. Сегодня соберем консилиум, обсудим.
Старбеев уловил в словах хирурга не столь большую уверенность в исходе операции, его тронуло искреннее сочувствие. Ему хотелось спросить, почему же на Пчелкиной такой же белый халат, а она…
— Запишите мой домашний телефон и позвоните вечером, попозже. Я уйду из операционной часов в одиннадцать, — сказал Ланской.
Старбеев записал номер.
— Может, завтра, зачем беспокоить?
— Звоните. Я скажу вам окончательное решение. Надеюсь, оно не изменится.
Старбеев пожал его добрую, сильную руку и вышел во двор. Морозный воздух сразу отбил стойкие больничные запахи, навсегда пропитавшие стены этого дома.
Старбеев посмотрел на часы и заторопился в городской военкомат, где его ждал военком.
Полковник Нестеренко встретил Старбеева дружеской улыбкой.
— Небось пришел просить отсрочку незаменимому юнцу? По глазам вижу, уж больно взгляд просительный.
— Прозорливец ты, Сан Саныч. Но не угадал.
— Промахнулся? — весело заметил полковник.
— Хотя частично твоя правда… Просить буду.
— Чем помочь? — усевшись рядом, спросил Нестеренко.
— Выручи. Простаивают дорогие станки с ЧПУ. Наверное, слыхал про них. К тебе сейчас идут уволенные в запас. Отбери трех богатырей. Мы их обучим. Пригреем. Спасибо скажешь. Лучше из танкистов… Прикажи военкомам районов. Уважь, Сан Саныч…
— Ясно, товарищ старший сержант запаса. Сделаем.
Военком проводил Старбеева до выхода, и дежурный четко и красиво взял под козырек.
Тем временем в конторке Старбеева вспыхнул красный огонек селектора и прозвучал голос Лоскутова:
— Здравствуй, Павел Петрович!
— Старбеева нет. Березняк слушает.
— Вы-то мне и нужны.
Березняк без особой охоты направился в кабинет директора. Первое, что бросилось в глаза, это кастрюльки и сковородки, разная кухонная утварь, уставленная на длинном столе, за которым проходили совещания.
— Надо поговорить, Леонид Сергеевич.
— Слушаю.
— Поглядите внимательно на эти изделия.
Березняк, ни о чем не догадываясь, вышагивал по кабинету, бросая острый взгляд на товары ширпотреба, таково было их расхожее название у покупателей.
Совершив обход, Березняк подошел к Лоскутову, который зачем-то вращал ручку громоздкой мясорубки.
— Нравится? — спросил Лоскутов.
— Что тут хорошего? — Березняк взял со стола невзрачную кастрюлю. — Конечно, хорошая хозяйка и в этой посуде может приготовить отличный борщ, но вид ее… Нет, Николай Иванович, не нравится. И вон штопор лежит… Он скорее на сверло смахивает.
— Вчера на бюро горкома наш вернисаж вызвал далеко не лучшие эмоции. Досталось за эти скороспелки. В магазинах лежат навалом, никто не берет.
— Я бы, например, сменил руководство. Видно, там сидят равнодушные, скучные люди… И само это мрачное слово «ширпотреб» сродни форме и цвету бездумных творений. Нужна выдумка, дерзание. — Березняк понимал, что Лоскутову неприятно слушать его разговор, но он не мог сдержать себя… Помнил, как Лоскутов разминал его душу: «Ты со своим уставом, в чужой монастырь пришел… Не получится, не потерплю… Не ставь палки в колеса… Учти, третьего разговора не будет…» Почему же все-таки возник этот третий разговор?
— Интересно рассуждаете, — перебил его Лоскутов. — Деловито, целенаправленно… Вот бы нам такого человека найти и поставить начальником цеха. Как думаете, Леонид Сергеевич?
— Мне трудно предложить…
— Хочу вас назначить начальником цеха.
— Меня? — удивился Березняк.
— Вас, Леонид Сергеевич… Вы по натуре хуторянин. Любите вести свое хозяйство. Вот и отдаю вам цех. Уверен, что получится.
— Спасибо, но я не возьму.
— А я надеялся. Жаль. — И он снова стал вращать ручку мясорубки. — Ну так как же поступим, Леонид Сергеевич?
— Я не смогу принять цех. Мне можно идти?
— И все-таки подумайте.
— Попробую… — И, нажав ручку, распахнул дверь и быстрым шагом направился в цех.
Старбеев сидел за столом и что-то подсчитывал на электронном арифмометре. Зеленые цифры быстро мелькали и в долю секунды давали ответ. Он посмотрел на Березняка и спросил:
— Почему такое буйство на лице? Что случилось?
— Не ожидал. Ты мог бы иначе поступить, — раздраженно сказал Березняк.
— Будем кроссворд решать или продолжим мужской разговор? Первым не интересуюсь…
— Меня Лоскутов вызывал. Ты бы мог предупредить, что я тебе не нужен. И разошлись бы.