ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Каныгин уловил пристальный взгляд судьи, брошенный на него, и понял, что Градова сейчас будет снова допрашивать его в связи с показаниями свидетеля Михеева.
Но неожиданно Градова объявила:
— Пригласите свидетеля Бурцева.
Медленно передвигая костыли и слегка опустив голову, в зал вошел Бурцев. Нога его, закованная в белый гипсовый сапог, не касалась пола, а осторожно плыла над ним.
— Суд разрешает вам давать показания сидя, — сказала Градова.
— Спасибо. Мне лучше стоять.
Появление Бурцева озадачило Алексея. «Все-таки Ольга передала Градовой записку, — подумал он. — Зачем? Я просил не делать этого. Теперь Бурцев скажет, что всю вину сваливаю на него, а себе вымаливаю пощаду».
Он затосковал и рассердился на жену.
Бурцев уже рассказывал суду об аварии на запани, Алексей все еще не мог успокоиться и с напряжением ждал, когда главный инженер вспомнит о злосчастной записке. Но, странное дело, Бурцев ни словом не обмолвился о ней.
…Восемь лет назад Юрий Бурцев окончил лесотехнический институт, получив диплом инженера-механика по сплавным механизмам.
Но молодой Бурцев всегда тянулся к иным делам, грезы романтики будили его воображение, и он вынашивал в душе красивую и мужественную надежду: стать заметным инженером. Эта надежда увлекала его дальше и дальше, заслоняя обычные дела, связанные с его профессией. По ночам ему снились летчики-испытатели, полярники дрейфующих станций, инженеры-космонавты, и среди этих людей он видел себя. Но все, что было связано с риском, вызывающим немой восторг в душе, влекло Бурцева лишь в мечтах и смутных желаниях. На земле же ему хотелось стоять прочно, долго жить под небом, зная, что знакомый, привычный ход его сердца в безопасности. Закончив самый земной институт, Бурцев понял, что ошибся, но горько не сожалел об этом.
Он был настойчивым и уверенным в себе инженером, а как современный человек понимал, что в карьере нет ничего плохого: растут по службе энергичные и способные люди.
Несколько лет Бурцев работал инженером в сплавной конторе на Каме. Когда главный механик треста ушел на партийную работу, ни у кого не было сомнений, что Юрий Павлович должен занять его место. Так и случилось.
Теперь же он, опираясь на приятелей и товарищей, перебрался главным инженером в крупный трест на Волгу…
Когда Бурцев закончил показания, судья спросила у него:
— Одной из главных причин аварии вы считаете резкое повышение горизонта воды?
— Вы правильно поняли меня.
— Другой причиной вы считаете то, что запань к этому времени не была восстановлена в рабочем положении?
— Да.
— Почему в таком случае вы отвергли предложение подсудимых о сооружении запани-времянки в районе заостровья? Они полагали, что это предотвратит вынос древесины в Волгу.
— Я руководствовался техническими условиями. Меня не волновал должностной престиж. Лишь предвзято настроенные люди могут думать иначе. — Юрий Павлович был убежден в своей правоте, и его твердый голос подчеркивал это: — Авария всегда случай гибельный. Фактор времени, порою исчисляющийся мгновениями, предопределяет эффективность принимаемых мер. Было очевидным, что стихия не сложит оружия. Время не отпустит те семьдесят часов, которые были нужны для сооружения запани-времянки.
— Однако осуществление вашего предложения тоже не спасло запань, — сказала Градова.
— Это так. Но, повторяю, перетяга была технически обоснована. Это известно специалистам.
Бурцев отвечал на вопросы судьи тоном, который придавал его ответам характер неопровержимой убедительности. Несмотря на свою нелепую позу — широко расставленные костыли казались шаткими, непрочными подпорками его плотной длинной фигуры, — он вел себя уверенно и спокойно. Главному инженеру потребовалось мало времени, чтобы положительно обрисовать свою роль в разыгравшейся катастрофе.
И тогда Градова решила проверить его стойкое мужество — к этому приему часто прибегали судьи, дипломаты и разведчики.
— Установка перетяги совершалась при вашем участии?
— Да, до момента, когда я сломал ногу.
— Какая часть работы была выполнена к этому времени?
— Дело подходило к концу.
— Были нарушены технические нормативы?
— Нет.
— Все соответствовало вашим указаниям?
Бурцев неожиданно замялся.
— В общем, да.
— В общем или конкретно?
— Будем считать, что конкретно.
— Следовательно, ваше предложение обрело характер приказа?
— Я хочу уточнить. Я исходил из технических расчетов, которые произвел на месте.
— Окончательное решение приняли вы?
— Начальник запани не опроверг моих расчетов.
— Вы исключаете, что в тот момент авторитет вашей должности имел большую силу?
— Я тогда не думал об этом.
— Вы знали деловые качества подсудимых, когда приехали в Сосновку? — спросил Клинков. — Как вы их оценивали?
Бурцев не торопился с ответом!
— Вы поняли мой вопрос?
— Да, — сказал Бурцев. — Мне показалось, что они опытные работники.
— А что вы можете сказать теперь?
— Я и сейчас утверждаю, что они были хорошими сплавщиками.
— Были? До какой поры? — вмешалась в допрос Градова.
— На их долю выпало трудное испытание. Об этом забывать нельзя, — сказал Бурцев и впервые оглянулся на скамью подсудимых, видимо, хотел увидеть, как Щербак отреагирует на его ответ.
Но Алексей в это время смотрел в дальний угол зала, где сидел Костров, второй секретарь райкома партии. И когда их взгляды встретились, Костров улыбнулся Щербаку.
О том, что персональное дело Алексея Щербака будет обсуждаться на бюро райкома партии, второй секретарь Виктор Антонович Костров узнал накануне и сразу отправился к Супоневу. Кабинет первого секретаря был напротив, его хозяин переодевался, ловко и привычно наматывая портянки, видимо, готовился к отъезду.
— Как думаешь со Щербаком поступить, Константин? — спросил Костров, закрыв за собой дверь, обтянутую дерматином.
— Будем исключать.
— Мне это кажется странным.
— Интересно, как бы ты поступил на моем месте?
— Не торопился бы.
— Звонили из обкома, просили обсудить.
— И ты сразу на всю катушку? Нельзя же так, Константин. В первую очередь мы обязаны подумать о человеке.
— Это все лозунги! — рассердился Супонев. — Вспомни историю с Полухаем. Тогда мне здорово досталось за то, что ограничились строгим выговором.
— Полухай — жулик.
— Ситуацию не чувствуешь. Мы должны пойти на крутые меры, — твердо сказал Супонев.
— Должны ли? Есть у нас полная обоснованность обвинений, предъявленных коммунисту?
— Следствие установило, что Щербак прямой и главный виновник аварии. Ты посмотри в глаза правде! В конце-то концов, мы руководители района, черт возьми! — Супонев подтянул голенища. — Мне позарез нужно выехать в рыбацкий поселок, а вместо этого я должен убеждать тебя, святого апостола, в том, что надо уметь бороться за партийную честь.
Костров погладил ладонями потертое местами зеленое сукно стола и сказал:
— Ты не задумывался над тем, что Щербаку помогли стать виновником?
— Не понимаю.
— Помогли совершить ошибку.
— Он двадцать лет на запани! — вспыхнул Супонев. — Это не вариант.
— Завтра и райком может совершить ошибку.
— Демагогия тебе не к лицу, Виктор.
— Я понимаю, что и райком не застрахован от ошибок, — продолжал Костров. — Только каждый наш промах отзовется великой человеческой болью.
— Зачем этот спектакль? Говорим о Щербаке, а не об ошибках райкома. Твое мнение, Костров?
— С бедой, которая постигла запань, пришла и неуверенность Щербака.
— Ничего себе работничек.
— Ты пойми, о чем речь. Представь себе картину, когда лес прет, все сметая на пути. С ума сойдешь! Зачем он согласился ставить перетягу? В этом ошибка.
— Все-таки ошибка. В иное время за…
— Нынче другое время, — перебил Костров.
— Ладно. Но почему, скажи мне, у Щербака не нашлось времени позвонить о беде нам, в райком? Почему своего мнения не имеет? А теперь миллион рублей козлу под хвост. Ты думаешь, нам за это отвечать не придется?
— Я готов отвечать. Я в Щербака верю.
Костров достал из кармана розовый носовой платок и вытер пот со лба. На какое-то мгновение в кабинете возник пряный запах духов.
— Щербака будут судить. Тебе известно, что, если член партии — так записано в уставе — совершает проступки, наказуемые в уголовном порядке, он исключается из партии.
— Именно! Наказуемые! Но только суд может установить виновность Щербака.
— И он признает его виновным!
— Этого никто не знает.
— Я знаю!
— У меня на этот счет есть свое мнение. Это труд, сопряженный с ежедневным риском.
— Накурил, черт. — Супонев недовольно поднялся из-за стола, открыл окно и жестко сказал: — Будем исключать Щербака.
— Разве у нас нет мужества, чтобы принять удар на себя?
— Если суд признает Щербака виновным, мы с тобой будем иметь весьма бледный вид.
— А если суд оправдает его?
— Такого быть не может. Время рассудит нас, Виктор Антонович, — сказал Супонев. — Возможно, на бюро мы сможем лучше понять друг друга.
Судья Градова, слушая показания Бурцева, улавливала в его беспокойных глазах смутную тревогу. Сначала ей показалось, что свидетель часто менял позу и разжимал кисти рук от усталости. И тогда судья снова предложила ему сесть, но Бурцев отказался. Ее поразило не столько физическое мужество свидетеля, сколько неиссякаемое упорство, с каким он соблюдал верность своему заявлению: мне лучше стоять.
Но, продолжая допрос, Градова все больше убеждалась, что беспокойство, охватившее Бурцева, вызвано каким-то душевным бореньем. Случись такое в иной жизненной обстановке, она бы просто спросила собеседника, что его тревожит, но сейчас это было невозможно. Оставался один путь — ставить перед ним такие вопросы, которые исподволь привели бы судью к пониманию другого, скрытого от глаз внутреннего мира свидетеля.