— Вы не спросили, откуда у нее такие ценности?
— Спрашивала. Она сказала, что это фамильные драгоценности.
— Где хранилась шкатулка? Как выглядела?
— Такая старинная. Резная, черного цвета.
— Где же она хранилась?
— Где была раньше — не знаю. Но вчера вечером Паулина попросила, чтобы я взяла ее к себе. Она у меня сейчас…
И Эмма заплакала, опустив голову.
Эвартс задумчиво покачал головой. Да, интересно получается… Значит, Паулина все же боялась чего-то определенного, если отдала шкатулку на хранение? Или Эмма сама взяла ее — после убийства?
Он записал показания, дал свидетельнице расписаться. Надо бы, конечно, изъять эту шкатулку с драгоценностями в интересах следствия. Только как это сделать, чтобы совсем не вогнать в панику уже и так донельзя перепуганную женщину? Ведь если именно за шкатулкой охотился преступник, он может и еще раз наведаться. А о том, что драгоценности находятся теперь у Эммы, нетрудно догадаться человеку, который знал образ жизни Паулины и не нашел ничего в ее доме.
Так Эвартс и сказал Эмме, и она сразу же согласилась передать шкатулку.
Когда шкатулка находилась уже в сейфе Эвартса, он позвонил в уголовный розыск Целмсу. Услышав в трубке знакомый голос, спросил:
— Что нового? Ах есть кое-что? Заходи, буду рад.
Целмс появился у следователя минут через двадцать. Они были давними друзьями, вместе кончали юридический факультет и обычно понимали друг друга без лишних слов.
— Что же за новости у тебя?
— Нашли еще одного свидетеля. Он ночью, часа в два, видел свет, пробивавшийся сквозь щели в ставнях дома Паулины.
— Интересно. Она вечерами, как все утверждают, никого не впускала. Для кого же было исключение?
— А во сколько ушла Круминьш?
— Эмма? Намного раньше. Правда, у нее свой ключ. И она не помнит, закрывала ли за ней дверь хозяйка, или она, уходя, заперла снаружи сама.
— Утром дверь была заперта. Это уж точно не хозяйка…
— Ее ключей мы не нашли. Значит, преступник запер за собой.
— Почему все-таки она так заспешила с завещанием? А что ты сам думаешь об этой Эмме Круминьш? Не могло быть так, что она ушла, а потом опять пришла? Шкатулка соблазнила… Что ты об этом думаешь?
Эвартс пожал плечами. Эмма производила впечатление человека искреннего, но отбрасывать версию о ее участии в убийстве было бы преждевременно. Разве не мог у нее оказаться соучастник, которого она и впустила к Паулине Хорст? Шкатулка ведь все же оказалась у нее. Была она перенесена до убийства или после?
— Может быть, задержать ее? — спросил Целмс. — До выяснения всех обстоятельств?
— По какому праву? Только потому, что мы бродим в потемках? Доказательств-то нет… Давай лучше еще поработаем в направлении Екаба Хорста, бывшего мужа. Он-то о шкатулке знал, это ясно. И его Паулина, пожалуй, впустила бы в дом даже среди ночи.
Проверка алиби бывшего мужа Паулины Хорст показала, что он, работавший ночным сторожем в одном из институтов Риги, в ночь убийства находился на дежурстве. Смерть Паулины он перенес тяжело, даже слег. На допросе Екаб сказал, что большая часть вины в случившемся лежит на нем: останься он с Паулиной, ничего такого не могло бы произойти.
Правда, алиби его было не совсем прочным. Ночью он вполне мог отлучиться из института на несколько часов — не было ни одного свидетеля, кто подтвердил бы, что Хорст и на самом деле всю ночь безотлучно провел на посту. Но не было и никаких поводов утверждать, что ночью он куда-то уходил.
Эвартс спросил его: откуда взялись у Паулины драгоценности и почему он при разводе не претендовал хотя бы на какую-то их часть? Хорст ответил, что вещи эти принадлежали лично Паулине, они не были нажиты совместно и претендовать на них он не мог. Оказалось, что раньше драгоценностей было больше, кое-что пришлось продать, чтобы купить домик. Поэтому Екаб считал, что не имеет права даже на половину дома.
Следствие зашло в тупик: людей, которых можно подозревать в убийстве, двое, но доказательств их вины не было. Что делать? Искать новые доказательства? Где? Или искать третьего?
И тут на имя прокурора пришло анонимное письмо.
Письмо было составлено из вырезанных с печатного текста и наклеенных на бумагу слов. Оно гласило:
«Товарищ прокурор! Хочу обратить ваше внимание на серьезные упущения следствия по делу об убийстве Паулины Хорст. У меня имеются достоверные данные того, что убийство совершил ее бывший муж, отлучившись с дежурства в институте. Надеюсь, что вы примете это к сведению и преступник не останется безнаказанным».
Часть наклеенных слов вырезана целиком, часть составлена из отдельных букв. Письмо было на русском языке.
Прокурор Калныньш вызвал к себе Эвартса и Целмса, ознакомил их с письмом и спросил:
— Может, передадим дело следователю по особо важным делам? Даже посторонние стали упрекать…
— Как знать, не исключено, что мы начали выходить на преступника и он решил отвести от себя подозрения заблаговременно? — предположил Целмс.
— Да и материалов мы уже собрали немало, — поддержал его Эвартс.
— Ну, какие там материалы? — не согласился прокурор. — Ничем не подкрепленные версии. Либо Хорст, либо Эмма Круминын, так?
— Не совсем. Мы тут проанализировали дела прошлых лет по убийствам, в частности дела об убийстве двоюродных сестер Паулины. И обнаружили интересные совпадения.
— Да, — подтвердил Целмс. — За последние годы это третье убийство, совершенное таким образом, после тех двух. Все потерпевшие — одинокие женщины преклонного возраста, все родственницы, во всех квартирах что-то искали. А что касается письма, то автор его, похоже, заинтересован в усилении нашего внимания к Екабу Хорсту.
— К сожалению, серьезных доводов у вас нет. Но все же лучше, чем ничего, — смягчился прокурор. — Письмо придется подвергнуть лингвистической экспертизе: стиль, акцент, направление мыслей, построение фразы. И каждое утро докладывайте мне о ходе следствия.
Эвартс и Целмс вышли от прокурора.
— Ты попроси ребят проверить письмо на отпечатки пальцев, а я пойду на переговоры к корифеям филологического факультета, — сказал другу Целмс.
Криминалистическая экспертиза обнаружила на анонимном письме отпечатки пальцев, годные для идентификации. Лингвистическая выдвинула предположение, что в тексте чувствуется латышская конструкция фразы; стилистика же письма свидетельствует о возможных юридических познаниях автора. Судя по шрифту и некоторым другим признакам, слова и буквы были вырезаны из журнала «Человек и закон».
Сообщив эти сведения прокурору, Целмс и Эвартс получили задание дополнительно проверить все родственные и иные связи потерпевшей, алиби тех людей, кого она могла знать, сведения об их прошлом, в первую очередь о судимостях, а также о профессии и образе жизни.
Изучив вновь полученные сведения, Целмс и Эвартс больше всего заинтересовались неким Гринбергом. В годы буржуазной Латвии он служил в полиции, во время оккупации сотрудничал с нацистами. В Ригу вернулся, отбыв около десяти лет в местах лишения свободы, и теперь работал столяром в домоуправлении. Характеристика с места его работы была весьма положительной: не пьет, усерден, добросовестен…
Однако показалось любопытным, что, женившись две недели назад на женщине — иностранной подданной, Гринберг готовился теперь выехать за границу. Для этого он снял со сберкнижки десять тысяч рублей. Сумма более чем солидная для простого сторожа домоуправления. Пусть даже непьющего.
Гринберга необходимо было проверить в срочном порядке.
Встреча со следователем и инспектором уголовного розыска его явно не обрадовала. От приглашения сесть в машину он попытался отговориться срочной работой, пообещав заехать через час.
— Наша работа тоже не ждет, — отверг его предложение Эвартс.
В машине он внимательно наблюдал за пассажиром, зная по опыту, что кое-кто из задержанных любит в такой ситуации симулировать припадки и приступы, рассчитывая попасть в больницу. Оттуда убежать не так уж трудно.
Но Гринберг сидел неподвижно. Лицо его словно осунулось. Он молчал, только губы шевелились, словно бы повторял про себя слова предстоящих показаний.
Для Эвартса и Целмса этот допрос был тоже очень важен. Если им не удастся ничего выяснить у Гринберга, дело придется передать в прокуратуру республики. Поэтому они заранее решили начать сразу интенсивный допрос, добиваясь четкого ответа на каждый вопрос. Допрос записывался на магнитофон и одновременно протоколировался.
Вопросы как бы наступали на Гринберга.
Фамилия. Имя. Отчество. Год и место рождения. Национальность. Образование — высшее юридическое, в 1939 году окончил факультет правоведения в Рижском университете. Беспартийный. Служил в полиции. Судим в 1946 году. Лишен свободы на пятнадцать лет. Работает столяром. Женат. Брак зарегистрирован в апреле этого года…
— Кто еще из ваших родственников проживает в Латвии?
— Не знаю. Родители умерли, пока я отбывал наказание, а более дальние родственники мною не очень-то интересовались. Вернувшись, я тоже не пошел к ним на поклон. Да и биография моя могла им помешать…
— Следствием установлено, что вы являетесь родственником убитых Паулины Хорст и ее двоюродных сестер. Хорст знала о вашем возвращении и опасалась встречи с вами. Объясните: чем это могло быть вызвано?
— Родственники мы дальние… Хорст оставалась мне должна. Когда я вернулся в Ригу, то попытался получить с нее долг. Но она со мной и разговаривать не стала. Недавно вот узнал, что она убита. А вы не скажете, не осталось ли после нее завещания? Может быть, она хоть в нем оставила мне что-нибудь в возмещение долга?
— Каков был размер долга?
— Трудно сказать, трудно… Это были семейные драгоценности, а на них цены поднимаются. Тысяч десять, наверное, стоят, не меньше.
— Отпечатки пальцев на анонимном письме, полученном прокуратурой, идентичны вашим, снятым еще при прошлой судимости. Это подтверждено заключением экспертизы. Что заставило вас написать это письмо?