зрительности, которую жадно впитывают такие, как мы, призванные верой и правдой охранять его. Эта мания искусно подогревается близкими к обожествляемым вождям людьми – они не могут чувствовать свое положение прочным, иначе как везде отыскивая врагов режима и, следовательно, личных врагов властителя. Это единственный способ надолго удержаться у щедрой кормушки государства. И тогда неизбежно религией становится жестокость! Жестокость, подозрительность и усиленно насаждаемое всеобщее недоверие. Дело даже не в лозунгах тоталитарного режима, которым он прикрывает свое жалкое естество, подобно фиговому листку, а в самой его сути, в противопоставлении слепой, задавленной народной массе идеи и фигуры вождя, призванных слиться в сознании подданных воедино. Да, мы быстренько ликвидировали практически все демократические формы и создали такую пирамиду власти, которой позавидовал бы любой фараон древности. В каждой точке этой страшной пирамиды действуют местные политические начальники, этакие «маленькие фюреры», от которых требуется такой же политический автоматизм, как от работницы табачной фабрики: она не глядя берет рукой ровно десяток или два десятка сигарет и вкладывает их в пачку, ползущую по конвейеру. Мы кастрировали свои теории согласно требованиям сиюминутной тактики, не ведая сомнений, волюнтаристически заменили законы рынка и международных торговых связей субъективной государственной волей, искусственно созданными ценностями, и подчинили все интересам войны, а нас охотно копируют «союзники». Но когда пирамида с жутким треском рухнет, я не хочу оказаться похороненным под ее обломками...
Бергер сердито насупил брови и сжал в нитку тонкие губы – приходится пережевывать и заставлять мальчишку глотать истины, давно ставшие для самого оберфюрера прописными. Однако иного выхода нет, это надо сделать, чтобы он боялся будущего и искал спасения рука об руку с ним, Отто Бергером. В одиночку они тоже могут спастись, но это будет труднее, а старший брат Конрада живет в Соединенных Штатах, эмигрировав из Германии по воле своего хитроумного отца много лет назад. Он натурализовался, обзавелся семьей, оброс связями и даже пытался играть в политику – об этом оберфюреру прекрасно известно: еще только собираясь породниться с родом фон Бютцовых, он собрал о них всю информацию.
Не исключено, что намечающийся в Италии развал видят и верхи рейха, особенно в РСХА, но сознательно вводят в заблуждение фюрера, принося жертву на алтарь возможных будущих договоренностей с американцами и англичанами – через Ватикан давно пытаются наладить контакты с разведками этих стран и здравомыслящими политиками, не желающими усиления коммунизма в Европе.
Зная об этом, Бергер задумал свой ход, смертельно опасный в случае неудачи, но верный, пожалуй, даже единственно верный. Он слишком многое успел спрятать в тайники памяти, чтобы не найти общего языка с такими же профессиональными политическими разведчиками по другую сторону океана или Канала. Сейчас надо поторопиться и опередить попытки договоренности верхов, иначе станет поздно и они окажутся ненужными – он и Конрад. Хотя фон Бютцов со своим лысым хитрым отцом выплывут, но кто, подобно барону Мюнхаузену, вытянет из болота oбepфюрера? Никто, кроме него самого.
Пока американцы, англичане и русские – союзники, но что будет потом? Их сегодняшний союз противоестественен, а события нарастают со страшной скоростью, время словно несется вскачь, и не успеешь оглянуться, как уже опоздал вскочить на подножку последнего вагона уходящего поезда.
– Если о ваших мыслях узнают, – прервав молчание, осторожно начал Конрад, – то не может быть и речи о присвоении вам звания бригаденфюрера. Хотя вы его давно заслужили.
– Мой мальчик, – доверительно обнял его за плечи Бергер, – сейчас не стоит стремиться к высоким званиям, особенно в СС. Я этого не делаю и тебе не советую! Чем выше звание, тем большему числу людей ты отдаешь приказы, и потом уже не сможешь сослаться, что сам являлся только простым исполнителем чужих приказов. Ясно? Придет время, когда с руководителей будут спрашивать за отданные ими распоряжения, а победители зачастую не знают жалости. Особенно коммунисты.
Они дошли до поворота аллеи. Здесь пригревало солнце и дорожки были совсем сухие. Высоко поднимали свои вечнозеленые кроны сосны, темнели стволы старых лип, свечами мелькали среди них березы с черными отметинами времени на белых стволах.
– Мы пытаемся заставить русских стать змеем, пожирающим самого себя, – заметил Бергер, – но это временная цель, хотя и важная. Стоит подумать, серьезно подумать о том, как стать желанными гостями на Западе.
– Вы полагаете?..
– Я не полагаю, – желчно усмехнулся обер-фюрер. – Я твердо уверен, что разведчик всегда должен иметь не один, а несколько запасных вариантов. На любой случай! Особенно если он работает в политической разведке. Нам нужна, как никогда, крепкая мужская дружба и работа рука об руку. Работа на себя!
– Каким временем мы располагаем? – по-деловому спросил Конрад, – И что надо сделать?
Его тон понравился Бергеру – значит, он не зря распинался, гуляя по аллеям: парень неглуп, он понимает силу единения, особенно с родственником и коллегой по СД. Тем более знающим о его грехах.
Да что грехи – оберфюрер специально пугнул его старой польской историей, чтобы втянуть в водоворот новых событий, отрезать дорогому родственничку пути отступления, а когда тот, подтолкнутый Бергером, нырнет в омут опасной политической интриги, направленной на спасение их душ и тел, тем более будет вынужден обеими руками держаться за оберфюрера – иначе смерть!
Польша только приманка, но мальчик жадно заглотил ее. О провале той операции группенфюрер Этнер не знает – он получил награду и пребывал в полной уверенности ее успешного проведения, тем более что двадцать второе июня сорок первого обрушилось на красных, как неожиданное извержение вулкана. Отто Бергер специально упомянул Этнера, обезопасив себя, чтобы у мальчишки вдруг не появилась шальная мысль проводить отсюда тело родственника в закрытом гробу, свалив все на партизан или подпольщиков: все-таки Конрад обжился тут, подмял под себя людей СС и полиции, да и опыт СД не проходит даром. Но теперь эта мысль у него не родится, нет, не родится. Он уже думает о другом – о контакте с Западом.
– У всех случаются удачи и неудачи, – спокойно заметил оберфюрер. – Ты можешь полностью положиться на меня, ведь я ни разу не подвел за прошедшие годы?
Бютцов кивнул – да, родственник действительно еще ни разу не подвел. Всегда находил ему теплые места, включал в операции на своей территории, за успешное завершение которых давали награды, уберег от Восточного фронта, поддерживал дружески-деловые отношения с его отцом – старым фон Бютцовым. Конрад и сам задумывался над будущим, поэтому слова Бергера нашли у него понимание, но как придумал вывернуться старый лис! Пожалуй, уцепившись за его хвост, есть возможность остаться целым и невредимым в неумолимо приближающейся мясорубке катастрофы – военной и политической.
– Все произойдет не завтра, – поворачивая к замку, тихо сказал Отто. – У вас еще естъ года три, максимум четыре, но начинать надо сейчас. Ты должен написать письмо брату, в Соединенные Штаты.
– Но это станет для нас концом! – отшатнулся Бютцов.
– Все продумано, мой мальчик, – успокаивающе похлопал его по плечу Бергер. – Никаких имен, обращаешься: «Дорогой брат». Никаких подписей, никаких новостей семьи, только как верительная грамота. Напишешь на немецком.
– Как же письмо попадет за океан?
– Это моя забота, – прищурился оберфюрер. – Главное, чтобы попало в руки твоего брата, а ведь он и мне родственник! – Бергер довольно засмеялся.
– Значит, существует достаточно длинная цепочка, – протянул Конрад. – Риск слишком велик, дядя Отто!
– Цепочка много короче, чем ты полагаешь, – самодовольно вскинул подбородок Бергер. – Ты меня недооцениваешь. Передавший письмо потом просто исчезнет, а на контакт выйду я сам. Есть возможность выбраться ненадолго в нейтральную страну, и грех не использовать шанс. Текст я продумал и продиктую его тебе. Те, кому покажет письмо твой брат, поймут.
– А место и условия встречи? Нельзя же их доверять посланцу!
– И не доверим, – снова взял его под локоть обер-фюрер. – Положись на старого дядю Отто, пиши письмо, завершай операцию и жди перевода.
– Куда? – покосился на него Конрад.
– Подальше отсюда и поближе к Западу, но это тоже будет еще не завтра и даже не через месяц-другой. Наберись терпения: в том, что мы делаем, торопливость не только неуместна, но и смертельно опасна. Явки подполья в городе взяты под наблюдение?
– Да. Группы захвата наготове и ждут приказа.
– Прекрасно. Это станет еще одним подарком нашим новым друзьям, а приказ я скоро дам. Пока все идет как надо, и не станем торопить события, как бы нас ни подгоняли из Берлина. Пойдем, время обедать, и что-то хочется выпить немного коньяка – все-таки еще прохладно...
Бергер зябко передернул плечами – пора признать, что молодость давно прошла, разговор потребовал нервного напряжения, и даже удачное завершение беседы не заменит согревающей рюмки, восстанавливающей потраченные силы. С каждым годом приходится совершать все большее и большее насилие над собой, чтобы выдержать внутриведомственные интриги, негласные проверки благонадежности, войну, бомбежки, изматывающую работу мозга, лихорадочно ищущего решений задач, которые ставят группенфюрер Этнер и рейхсфюрер, а еще надо и заботиться о себе. Нет, не о быте – с этим как раз нормально, – а о будущем, и рисковать ради него. И неизвестно, когда более лихорадочно напрягается мозг – решая ведомственные задачи и зарабатывая очередную награду Этнеру или когда работает на себя? Наверное, второе.
Бютцов идет рядом молчаливый, задумчивый – хорошо, что он задумался! Покосившись на своего ученика, Бергер понял, – тот сделает все, чтобы вылезти невредимым.
Сейчас они вернутся в замок, выпьют по рюмке, снимут напряжение, поболтают о пустяках, но в голове у Конрада занозой останется сидеть мысль о письме. К вечеру он должен полностью созреть и сродниться с ней, тогда-то и надо продиктовать ему заранее продуманный текст...