– Словацкая. Нас мобилизовали, – неохотно пояснил водитель. – Разбираетесь в машинах?
– Не очень, – призвался Семенов. – А как пана зовут?
– Ярослав. Ярослав Томашевич.
– Вам привет от Нины, – дружелюбно улыбнулся пограничник. – Можете называть меня Казимиром. – Ему на память неожиданно пришло имя, прочитанное на столбе со скульптурой Божьей Матери, и он не задумываясь присвоил его.
– Спасибо, – Ярослав смотрел недоверчиво, вертя в сильных пальцах, испачканных маслом, большой гаечный ключ.
– Вам описали внешность другого человека? – догадался Павел Романович. – Выше меня ростом, светлоглазого, с квадратным подбородком? Это мой друг, но он не смог сегодня прийти.
– Хорошо, пан Казимир, – глядя исподлобья, согласился словак. – Но чем вы докажете свою правдивость? Я могу показать документ, что действительно являюсь Томашевичем, а у вас, сдается, нет бумаги, подтверждающей названное имя? Или я неправ?
«Рубанет еще гаечным ключом по черепу, – невольно поежившись, подумал Семенов. – Вон какой лось вымахал. Затевать с ним драку и терять контакт? Надо было раньше подумать о возможном недоверии. Теперь придется выкручиваться».
– Покажите, – согласился он. – Я тоже имею право сомневаться.
Не отводя взгляда от Семенова, Ярослав медленно расстегнул карман френча и достал солдатскую книжку.
– У вас был пятый номер в баскетбольной команде, – кивнув в знак того, что прочел данные, сказал пограничник. – Если этого недостаточно, я готов рассказать о Любице и ее отце, старом Блажкове, и повторить слова, сказанные вами Нине: «Мы все очень рискуем».
– Достаточно, – Томашевич положил ключ на капот. – Чем я могу быть вам полезен?
– Откуда у вас немецкая машина?
– Командира части, – снова пнул ногой шину Ярослав. – Барахлит. Гоняю ее время от времени в город. – Он хитро улыбнулся. – Для механика ничего не стоит заставить ее работать, как часы, но тогда реже удастся вырываться с аэродрома.
– Понятно, – Павел Романович присел на траву, жестом предложив словаку расположиться рядом. – Можете одолжить нам машину на несколько часов? Ну, скажем, сегодня вечером?
– Трудно, но можно попробовать. Я позвоню и скажу, что ремонт потребует больше времени, однако утром надо обязательно вернуться и авто должно остаться в целости, иначе…
– Все будет нормально, – похлопав его по колену, заверил Семенов. – Получите его обратно еще до утра, в полной сохранности, кроме сожженного бензина. Что слышно на аэродроме?
– Приказали готовить самолет для эсэсовца, улетающего в Берлин, – сообщил Томашевич.
– Когда летит, зачем, кто?
– Скоро, но точно не знаю когда. Думаю, это тот, что прилетел в начале весны. Важная персона, его встречали и поселили в замке. Наш начальник потом еще несколько дней трясся от страха. Зачем летит? Трудно сказать, нам не докладывают, но когда вылет, я, пожалуй, смогу узнать: у меня хорошие отношения с начальством и я никогда не отказываю немцам в помощи, если у них неполадки с моторами.
– Маршрут полета сможете выяснить? – покусывая травинку, задумчиво спросил Павел Романович.
– Послушайте, пан Казимир, – доставая сигареты, усмехнулся словак. – Я догадливый с детства. Нина рисковала, расспрашивая о самолетах, и я ей сказал об этом: могли в два счета донести! Много раз я просил ее свести меня с серьезными людьми, и теперь вижу, что просил не напрасно, если вы знаете даже мой номер в баскетбольной команде и о Любице. Из Немежа нельзя запросить Прешов в Словакии! Это могут сделать только немцы или…
– Или? – покосился на него пограничник.
– Или русская разведка, – решившись, выдохнул Ярослав. Капли пота выступили у него на лбу, и он небрежно смахнул их ладонью. – Я никому здесь не рассказывал ни о баскетболе, ни о Блажковых. Говорите прямо: что нужно?
– Помочь. Потом, возможно, придется уйти в лес. Согласны?
Томашевич откинулся назад и уставился в небо, дымя сигаретой. Семенов сидел рядом, ожидая ответа. Казалось, словак совершенно забыл, что он тут не один, и продолжал все так же лежать на спине, закинув за голову длинные сильные руки. Наконец он глухо ответил:
– Что я должен сделать?
– Узнать маршрут полета, день и час вылета. Надо полагать, в Берлин отправляется оберфюрер Бергер, – объяснил пограничник. – Сегодня к вам подойдет немецкий офицер и вы дадите ему машину. Встреча с ним у Варшавского шляха, на перекрестке с дорогой к озеру. Знаете?
Ярослав кивнул: да, он знает это место, достаточно глухое, куда даже патрули редко заглядывают.
– Как я его узнаю? – спросил он. – И где мне потом вернут машину?
– Узнаете, – засмеялся Семенов, – а авто получите там же. Оно будет стоять и ждать вас. Даже лучше, оставьте машину в этом месте в восемь вечера, а рано утром заберете. Договорились? Так меньше риска.
– В лесу я стану пленным? – поднимаясь и отряхивая мундир, мрачно поинтересовался Томашевич.
– Нет, – твердо ответил Павел Романович. – Не забудьте про дату и время вылета, и о маршруте. Чем скорее это нам станет известно, тем скорее кончится ваша служба у немцев. Мы сами найдем способ сообщить о времени и месте нашей новой встречи. Надеюсь, оберфюрер вылетает не завтра?
– Дня через два-три, так говорили. Я могу ехать? Вас подвезти?
– Спасибо, я пешочком. Если в следующий раз придет другой человек, он передаст вам привет от пана Казимира…
Спрятавшись в кустах, Семенов видел, как Ярослав закрыл крышку капота, потом сел за руль и несколько минут не трогался с места, положив руки на баранку и глядя перед собой – о чем он раздумывал? И будет ли сегодня вечером стоять на условленном месте большой черный автомобиль начальника аэродрома? Наконец хлопнула дверца, заурчал мотор, машина, пятясь задом, выползла на дорогу и унеслась к городу, подняв за собой шлейф пыли.
Опять тишина, щебечут в ветвях птицы, гудит далеко в небе немецкий самолет – и ни души вокруг.
Глава 6
Прихода Анны Нина ждала с замиранием сердца – все валилось из рук, внутри образовалась сосущая пустота и мелкая дрожь во всем теле, как от озноба. Даже порезала щеку клиенту, правда не сильно, скорее оцарапала немного, но все равно раньше с ней такого не случалось – при любых обстоятельствах она могла брить и стричь хоть с завязанными глазами. С другой стороны, какие уж такие случались в ее жизни обстоятельства? Что всем досталось на долю, то и ей: сначала жили при панах, потом два года при советской власти, а после пришли немцы. И всегда она чувствовала себя какой-то ущербной, что ли: панские власти смотрели косо на белорусов и русских, пришли Советы и стали подозрительно относиться к жившим при панах, да еще мелким предпринимателям, в разряд которых попала и Нина, как совладелица маленькой, всего на два кресла, парикмахерской, а для немцев вообще не существовало людей, кроме них самих, – остальные так, что-то вроде рабов или бессловесного скота, с которым можно поступать, как заблагорассудится. Вечный страх, вечная неуверенность, постоянное ожидание неприятностей поневоле приучили уходить в себя, замыкаться, искать забвения в мелочах жизни.
Доверие Колесова, предложившего ей остаться в подполье, изумило и вселило новые страхи. Тебе доверяют, на тебя надеются, от тебя хотят многого, но можешь ли ты оправдать доверие и не подвести? Вдруг о тебе, вернее о твоих связях с подпольем, узнают? Что тогда – ров в Калинках или застенок гестапо? Откажешься – тоже неизвестно, как все повернется.
Успокаивало, что приказывали ждать, ничего не делать, только вновь открыть парикмахерскую и заводить знакомства. Когда будет надо, к ней обратятся. Это показалось не таким уж сложным делом, и теплилась надежда, что все закончится очень скоро – опять придут советские войска и жизнь покатится по привычной колее, войдет в знакомое русло, поскольку за два года они привыкли ко многому, чего были лишены при панах: участвовали в выборах, появилась возможность учиться, да вот только реализовать ее не удалось.
Однако получилось совсем не так, как думалось – немцы обосновались в Немеже по-хозяйски, Красная армия все дальше отступала и отступала, настала осень, за ней зима, потом весна, и снова пришло лето, минул год с начала войны, а ей все еще не видать ни конца ни края.
Разгромили подполье, казнили многих, кто не успел скрыться, и снова Нину обуял жуткий страх: вдруг кто из пойманных немцами знал о ней, о ее связи с Колесовым, и не выдержал на допросах, сказал, и теперь надо скорее бежать. Но проходил день за днем, неделя за неделей, страх съеживался и прятался – немцы не интересовались ей совершенно. Более того, доверили обслуживать аэродромную команду и летчиков. Тогда-то и появился впервые человек от Колесова.
А теперь ее привлекали для более серьезного дела, чем болтовня с немцами и передача через почтовый ящик полученных сведений – об этом она догадалась сразу, как только назвал пароль севший в ее кресло мужчина с немецкой стрижкой и крепким подбородком с ямочкой. Что же будет?
Боже, почему она сразу никуда не уехала, осталась здесь и обрекла себя на такие мучения? Не выйдет из нее ни Жанны Д’Арк, ни Шарлотты Корде, ни Веры Хорунжей – слишком она всего боится! И, скрывая это, сама лезет в петлю. Даже Ярослав призывал ее быть осторожнее и осмотрительнее, не зная, что все это от отчаяния и страха, а отнюдь не от избытка храбрости.
Когда в костеле она услышала о подозрении, что Анна провокатор, ее словно обухом ударило по затылку и, если бы не сидела на жесткой скамье, то колени бы подкосились и она опустилась бы на пол, лишившись чувств. Хорошо им, мужикам – пришли, ушли, спрятались незнамо где, плетут свои интриги, а каково ей, прожившей тут всю жизнь? Куда уйдешь, где спрячешься – в лесу? Но туда еще надо добраться. Зачем люди придумали себе врагов? Говоришь не на том языке – враг; исповедуешь не ту религию – враг; не хочешь жить, как тебе велят другие, – враг; не хочешь отдать свою землю и жизнь чужому – тоже враг! Разве не естественно, когда каждый хочет жить так, как ему больше нравится, как он привык? Так нет, тебе навяжут чуждые идеалы и религию, заставят петь чуждые песни и читать только разрешенные книги, ходить только по определенной стороне улицы и в строго отведенное для этого время – иначе расстрел.