Время тянулось неимоверно медленно, словно тягучая патока. Одолевали мрачные раздумья, и Нина маятником ходила из угла в угол захламленного сарайчика. Утомившись, отыскала старое плетеное кресло с лопнувшими на спинке прутьями, приставила его к стене и села, с удовольствием вытянув гудевшие ноги – нервное напряжение понемногу спадало и начало клонить в сон: мозг требовал отдыха, пытался отключиться, восстановить потраченную энергию и освежиться хотя бы в коротком забытье. Но заснуть никак не удавалось: постоянно мерещились шаги за дощатыми стенками сарая, чей-то зловещий шепот, тихое звяканье оружия, и девушка в тревоге вскакивала, приникая глазом к щелям и стараясь увидеть, что делается снаружи.
Там было по-прежнему безлюдно, тихо стояли успевшие заметно вымахать вверх пыльные лопухи, расправив похожие на слоновьи уши листья. Нина ненадолго успокаивалась и снова забиралась в кресло, чтобы потом опять вскочить и в тревоге заметаться по своему убежищу, казавшемуся ей совершенно ненадежным. Боже, и за что только все эти испытания выпали ей на долю?
Под вечер, когда начали спускаться на городок сиреневые сумерки, она наконец задремала, вконец измотанная переживаниями и событиями дня. Свернулась калачиком на кресле и, обхватив плечи руками – не прекращался нервный озноб, – Нина закрыла глаза, пытаясь представить себя уже в лесу, когда позади окажутся все страхи и опасности.
Пришли за ней уже в темноте. Кто-то почти неслышно, как кошка, поскребся ногтями в дощатую дверь, и Нина чутко подняла голову, прислушиваясь, – не почудилось ли?
Но вот доски снова поскребли, а потом раздался условный стук. Сдерживая дыхание, она подбежала к дверям сарая и хриплым шепотом спросила:
– Кто там?
Услышав в ответ пароль, ощутила, как сразу стали ватными колени и, не помня себя, забыв даже сказать отзыв, отодвинула проржавелый засов.
В сарайчик бочком проскользнул подросток в куртке, перетянутой немецким офицерским ремнем с кобурой парабеллума. Шмыгнув носом, он спросил:
– Готовы?
– Да, да! – ответила Нина.
Скорее бы только уйти отсюда! Какое счастье, что за ней все-таки пришли, не оставили здесь одну. Провести в этой халупе ночь казалось ей нeвозможным: просто сойдешь с ума от страха и полной неизвестности. Пусть как угодно, пусть ползком, пусть на четвереньках, пусть с риском для жизни, но скорее прочь отсюда!
– Щас пойдем, – снова шмыгнул носом парнишка. – Я впереди, вы – с моим товарищем. И тихо, тетечка, немчуры полно в городе. Нам к оврагам выбраться надо, а потом легше будет. Ну, пошли?
Он взял ее за руку и, как маленькую, вывел за собой на улицу.
Из чернильной темноты, сгустившейся в промежутке между двумя соседними дровяными сарайчиками, бесшумно выдвинулась тень, и Нина чуть не вскрикнула от испуга. Человек подошел ближе, и она сумела различить, что это молодой парень с автоматом и в немецкой пилотке с козырьком.
– Его держитесь, – шепнул мальчишка. И бесшумно растворился между убогих строений, моментально пропав из вида. Ночная темнота скрыла его, словно взяв под свое покровительство и укрыв шапкой-невидимкой из детских сказок.
Девушка хотела пойти следом, но парень в пилотке придержал ее, чутко прислушиваясь к звукам ночи. Потом легонько дотронулся до плеча, призывая идти за ним.
Чудом ориентируясь в темноте, провожатый вывел ее из лабиринта сараев и будок в переулок. Там было немного светлее, в призрачном сиянии луны отливала серебром брусчатка мостовой, казавшаяся рассыпанной рыбьей чешуей, мрачно стояли неосвещенные дома с провалами глазниц-окон и черными подворотнями.
– Живей, – подтолкнул Нину провожатый и кинулся к перекрестку. – За мной, не отставать!
Спотыкаясь и боясь подвернуть ногу на брусчатке – так ведь и ушла в туфлях на каблуке, пусть невысоком, но все равно бегать не слишком удобно, – девушка поспешила следом.
Перед тем как пересечь перекресток, парень остановился и осторожно выглянул из-за угла.
– Если что, уходить придется вдвоем, – заранее предупредил он. – Не метаться, все время бежать за мной.
Улица, на которую они вышли, показалась девушке бесконечно длинной и ярко освещенной, хотя горел всего один фонарь в ее дальнем конце. Свет нес с собой опасность, и хотелось, чтобы весь город погрузился в кромешную тьму, спасительную и непроницаемую, готовую укрыть пробирающихся по улицам беглецов – нырнуть бы в эту тьму, как ныряет рыба в глубину мутного омута, не оставляя за собой никакого следа, и раствориться в ней, став призраком-невидимкой.
Впереди мелькнула фигура парнишки: он быстро уходил вперед, держась ближе к стенам домов. Звуки шагов – приглушенные, словно они ступали не по брусчатке, а по резиновым коврикам, – казались громкими, разносящимися далеко окрест и слышными всем, в том числе и врагам. Или это так гулко стучит сердце, отдаваясь неспокойным током крови в ушах?
Когда улица кончилась, Нина обессилено прислонилась к стене и вздохнула с облегчением: дальше опять царила спасительная темнота, которая сейчас казалось ей не страшной, а наоборот, очень надежным союзником и помощником беглецов.
– Пошли, пошли, некогда стоять, – поторопил парень с автоматом. – После отдохнем, найдется время и место.
Впереди неожиданно стукнул выстрел, кто-то закричал, замигали огни фонариков. В ответ ударил парабеллум, а потом затрещали автоматные очереди.
– А, черт, – увлекая Нину в темную подворотню, выругался провожатый. – Скорей!
Проскочили через двор и побежали огородом – за ноги цеплялась мокрая ботва картошки, каблуки туфель проваливались на грядках, а за спиной трещали и трещали автоматы, и казалось, что это выгрызают в фанере дыры гигантские крысы.
Перелезая через заборчик, разгораживавший два огорода, Нина порвала платье и оцарапана ногу гвоздем, торчавшим из покосившейся штакетины – поцарапала сильно и глубоко, до крови, но останавливаться и смотреть некогда, да и что увидишь в темноте? Тем более провожатый торопил, тянул за собой, сворачивая в одному ему известные проулки и странным образом находя дорогу. Царапина на ноге саднила и мешала бежать, все время казалось, что вот сейчас в лицо ударит луч фонаря немецкого патруля и прозвучит гортанно-картавый окрик: «Хальт! Стой!» – и лязг передернутого затвора.
Наконец остановились. Сняв пилотку, провожатый вытер мокрый лоб и измученно улыбнулся – это она поняла по его тону:
– Кажись, ушли.
– А мальчик? – прижимая к царапине подол платья, с тревогой спросила Нина.
– Выберется, – нахлобучив пилотку, уверенно откликнулся провожатый. – Он тут все, как свои пять… Ну, потекли дальше?
– Может, подождем его? – несмело предложила девушка.
– Нет, – отрезал парень, – некогда. Сам нас найдет и догонит, – успокоил он. – Знает, как пойдем.
Выбрались в глухой двор с тоннелем-подворотней, выводившей на улицу. Минут десять таились в ней, прислушиваясь, пока не решились показаться на проезжей части. Осмотревшись, провожатый повеселел и заметно прибавил шагу: видимо, конец путешествия и выход из города уже близки, а значит, близко и спасение.
С одной стороны улицы тянулась длинная и высокая кирпичная стена бывшего монастырского склада – лет сто назад братья монахи пользовались полным благорасположением одного из сиятельных панов, очередного владельца городка, пока тот насмерть не разругался со святыми отцами из-за денег. Но дотошные попики с бритыми макушками уже успели построить здесь несколько зданий и бойко вели торговлю. Монахов давно нет, сиятельного пана тоже, а здания по-прежнему стояли.
На другой стороне были жилые дома с закрытыми ставнями окнами и притворенными воротами, похожие на маленькие крепости, хозяева которых сидят в осаде, пережидая лихое время и опасаясь ночных гостей, неизвестно зачем способных постучать прикладом в двери. Впереди темнели деревья, оттуда тянуло сырой прохладой, и Нина поняла: там начинаются те самые овраги, про которые говорил исчезнувший мальчик. Жив ли он? Сумел ли уйти от патруля? Догонит ли, как обещал парень в немецкой пилотке?
– За оврагами тропкой, – придержав шаг, сообщил партизан. – Через помойки и в рощу, там уже патрули не ходят. Оттуда рукой подать.
Он ободряюще подмигнул и вдруг застыл, прислушиваясь к нарастающему звуку стрекота мотоцикла. Повертел головой, ища, куда скрыться, схватил Нину за руку и быстро потащил к кустам палисадника, надеясь найти среди них спасение или хотя бы укрытие, пока немцы не уберутся.
Мотоцикл выскочил из-за угла, когда они были уже буквально в двух-трех шагах от палисадника. Яркий луч фар скользнул по их согнутым фигурам, и сквозь треск мотора, заглушая его, послышалась пулеметная очередь.
Пули прошли выше, не задев беглецов, и провожатый парикмахерши, видя безвыходность положения, толкнул Нину к кустам, а сам начал стрелять из автомата по катившемуся прямо на него мотоциклу. Видимо, надеялся первым убить немцев или заставить их повернуть назад.
Внезапно он словно сломался пополам, уронил на землю автомат и кулем осел, ткнувшись головой почти в ноги девушки. Нина отпрянула и закричала – тонко, страшно, как кричит маленький раненый зверек, навсегда прощающийся с жизнью, попав в силки или когти хищника.
Одна пуля тупо ударила девушку в живот, разом оборвав крик, заставив его захлебнуться кровью и перейти в мучительный стон. Другая попала выше и, пройдя между ребер, нашла своим острым концом жадно хватавшие воздух легкие, разорвала их.
Нина уже не видела, как к ним подскочили немцы. Офицер, приехавший на другом мотоцикле, склонился над телами убитых, внимательно их разглядывая.
– Надо было постараться взять ее живой, – недовольно пробурчал он, выпрямляясь и морщась от вида лужи крови: темной и, казалось, чуть дымящейся в неверном свете фар.
– Они ранили Вилли, – оправдываясь, заметил один из фельджандармов, потирая ладонью плохо выбритый подбородок.
Кому охота дураком подставляться под пули, а эта девка неизвестно что могла выкинуть. Вдруг у нее припрятана граната? От проклятых белорусов можно ждать чего угодно.