— Знаете, мы, старики, воспитаны на классической литературе и музыке, на старых песнях и танцах. — Берендс снова окинул Хованского внимательным взглядом и продолжал: — Мы обучаем балету всю Европу и Америку. Балету, пению, музыке. Не самые ли модные сейчас русские песни, русская музыка? Рахманинов, Стравинский, Кедровы... И вся эта цыганщина, Морфесси и Вертинский? И мы умеем не только петь и плясать. Во многих университетах наши русские ученые читают лекции. Наши инженеры, конструкторы, механики, кораблестроители, путейцы работают на крупнейших заводах, верфях, фабриках, в конструкторских бюро всего мира. А врачи? Что стоит один Воронов! А писатели! А художники: Репин! Коровин!..
В это время к ним подошли Кучеров и Аркадий Попов с большой группой кадет.
Поняв, о чем идет речь, Кучеров, улыбаясь, заметил:
— Что касается художников, капитан, то они потеряют национальный колорит, так сказать, русский дух, да писателям, подобно вырванным из родной почвы дубам, зеленеть не так уж долго.
— Мне кажется, — сказал Алексей, — что мы слишком носимся со своей значимостью и не хотим здраво оценить, что мы здесь лишь осколки разбитого вдребезги...
— Значит, по-вашему, все это пустые разговоры? Тем не менее я следую законам арифметики и ставлю нули справа, если вы ничего не имеете против, — осклабясь, заметил Берендс.
— А если слева нет цифры?
— Тогда нет и царя в голове...
— Что ж, и в голове свергают царей, если в человеке живой дух, — вмешался Кучеров. — Все течет, все меняется, прекрасное порой становится уродливым, доброе — злым, желанное — противным, и все такое прочее.
— «И я сжег все, чему поклонялся, поклонился всему, что сжигал», — процитировал Берендс, насмешливо поглядывая на Кучерова и Хованского. Потом перевел взгляд на кадетов и фальшиво запел: — Можно много увлекаться, но всего лишь раз любить...
Все засмеялись.
— Любовь зла, полюбишь и козла! — бросил из толпы какой-то кадет, но на него тут же цыкнули.
— Мне кажется, — сказал вихрастый, ладно скроенный кадет, в котором Алексей сразу узнал Чегодова, — что формальная логика лишь арифметика, имеющая дело с простыми вещами и отношениями...
— Ну ладно, хватит, — остановил его Попов, — одна ведь болтовня! — И он, взглянув на Алексея, энергично разрубил ладонью воздух. — Кадетам следует знать, что исповедует наша белая эмиграция, а что партия, стоящая у кормила Советского государства. И критически подойти к этому, чтобы не впадать в заблуждения, подобно, извините, нашим отцам!
Алексей прямо глядел на Чегодова и ждал, узнает ли он его, но тот не то делал вид, что они незнакомы, не то действительно не узнал Хованского.
— Нам навязывают и заблуждения! — зло сверкнул глазами Чегодов. — А хочется думать своей головой.
— Аркашка прав, — вмешался в разговор прыщеватый рослый кадет по прозвищу Бага с неестественно высоким лбом, — чтобы не оставаться нам слепыми щенками, нужно создать кружок и потолковать на эти темы. Верно? Мы сами не знаем, чего хотим, а чего хотят большевики.
«Это, видимо, Бережной. Он в ячейке Чегодова, — подумал Алексей. — Но не прощупывают ли они меня? Буду пока молчать».
— Совершенно с вами согласен, — поднимая пшеничные брови, сказал Берендс. — Но я бы начал с теоретической астрономии. С мира миров, с природы. С человека, с мира в себе...
— И муха — мир в себе, если не заблуждаюсь, — перебил его Кучеров. — О чем вы? Вам хочется глядеть на нашу грешную землю в телескоп? Бог с ними, с астрономами, у них счет на световые годы...
Но Берендс промолчал и только улыбался.
— Прав Ницше, разграничивая мораль для рабов и господ, — вдруг вмешался в разговор низкорослый кадет, похожий на китайца.
— Значит, один пьет из родника, другой копыта моет! — ухмыльнулся Чегодов. — Ты ведь тоже, Гоша, «сильная личность»!
— Нельзя отрицать сильную личность и божественное предопределение, которое называют случаем, — сказал, выпячивая грудь, широкоплечий Колков. — Возьмем, к примеру, Савинкова...
— Эсеры, народники, пристегни к ним еще анархистов, батьку Махно, Григорьева. — Чегодов невольно посмотрел на Алексея и замолчал.
«Значит, он меня узнал!» — промелькнуло в голове Хованского.
В этот миг зазвучала, наполняя сердце щемящей грустью, томная мелодия танго. Все обернулись в сторону танцующих. Взоры невольно остановились на проплывавшей мимо Ирен, Почувствовав на себе общее внимание, она, казалось, излучала какие-то магнитные волны, завораживая всех этих молодых, полных жизни людей.
Окинув всех ласковым, манящим взглядом, она кивнула головой и улыбнулась Кучерову.
Кадеты дружно зааплодировали, но Кучеров, казалось, остался совершенно равнодушным.
В ответ на взгляд Чегодова Алексей незаметно кивнул ему головой и тотчас перевел взгляд на Аркадия Попова, который, рубя ладонью воздух, как шашкой, энергично говорил собравшимся вокруг кадетам:
— Попросим, братва, Петра Михайловича, Людвига Оскаровича и Алексея Алексеевича объяснить нам, почему так долго держатся в России большевики и в чем суть их учения!
— Я согласен, Аркадий, подбери группу, и начнем благословясь! — сказал Кучеров, поглядывая на Алексея.
Хованский неопределенно пожал плечами.
Замерли последние звуки танго. Офицеры и кадеты целовали руки дамам и расшаркивались перед барышнями. Объявили десятиминутный перерыв. Музыканты спустились со сцены. Взяв под руку своего лучшего корнетиста Ирошникова — Ирочку, как прозвали его товарищи за то, что краснел как девочка, — к ним направился есаул Скачков. Подошли полковник Павский и генерал Гатуа, опиравшийся на руку сына.
Берендс встретил их приветливо, словно только их и поджидал, и, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, спросил:
— Так как же мы решим, господа кадеты, насчет наших собраний?
— Каких собраний? — заинтересовался Павский.
— Да вот Петр Михайлович согласился прочесть курс марксизма-ленинизма! Объективно...
— Верней — его критику, — парировал, улыбаясь, Кучеров.
«Опасный тип этот Берендс! — подумал Алексей. — Хитер!»
Павский открыл было рот, чтобы что-то сказать, но его опередил хриплый голос старого Гатуа:
— Петр Михайлович отличный критик...
— Разрешите сказать, — выступил решительно вперед Аркадий Попов. — Нам интересно знать, чему, в конце концов, учат большевики? Как получилось, что они победили? И что можем мы им противопоставить?
— Нам нужны политические подковы! Ницше учит... — начал было кадет, похожий на китайца.
— ...подкованный мул крепче упирается! — ухмыльнулся Колков.
— Хорошо, я переговорю с директором, — сказал Кучеров.
Берендс, глядя куда-то в сторону, неопределенно улыбался. Скачков вспыхнул, и глаза его злобно сверкнули. Павский тоже промолчал.
Алексей шел ночевать на электростанцию и не торопясь, хладнокровно обдумывал все, что сделано за эти последние три дня. Выявлены агенты «Внутренней линии» — Павский и Грация, ясен осведомитель полиции Мальцев. Свалился с сердца камень — Чегодов: он не выдаст! Чика Васо Хранич и его товарищи согласились установить, что будет делать Грация в Требинье. К их чести, не задав ни одного вопроса, они довольствовались объяснением Алексея, что против Кучерова готовится серьезная провокация. Интересно, где прячет Кучеров списки? Неужели в сейфе? А может быть, уже уничтожил их? Его надо предупредить, что за ними идет охота, что приезжает Врангель и его тайна уже не тайна!
Алексей вспомнил, как, возвращаясь с Кучеровым и Аркадием Поповым глубокой ночью с разговенья от Гатуа, завел откровенную беседу о том, что компания, которую они только что покинули, кроме самого хозяина, производит странное впечатление.
«Я выпил немало вина, — сказал тогда Алексей Кучерову, — но не мог не заметить, что, когда Скачков на вас смотрел, в его глазах горела ненависть. То же самое я заметил и у Павского, и особенно у Мальцева! За что они так вас не любят?»
«За левые убеждения, мой дорогой философ, за то, что смею свое суждение иметь! Я убежден в роковой ошибке белого движения», — ответил Петр Михайлович.
«Да, мы все вынуждены занимать пассивную позицию, — осторожно согласился тогда Алексей. — Умеем отстаивать убеждения за обеденным столом! Вы меня простите, Петр Михайлович...»
«Интересно!» — расхохотался Кучеров, поняв намек Хованского.
«Несколько кадет занимаются марксизмом. Чегодов там заправляет и меня приглашал в «Общество мыслителей», — сказал Аркадий Попов, сверкнув белыми зубами. — О нем я уже говорил».
«Этот разговор, — отметил про себя Алексей, — как и разговор с Храничем и его товарищами, очень знаменателен. Кучеров сочувствует большевикам, но форсировать события с ним нельзя. Надо многое еще выяснить. Кто Берендс? Или он просто умник, или носит маску. На какую он разведку работает? Почему пристально приглядывается ко мне? Пожалуй, такой убьет и не поморщится! Биография у него богатая... Неужто и он тоже охотится за документами Кучерова? Берендс очень опасен... Скачковы сошки помельче. Кокетство Ирен с Кучеровым шито белыми нитками. Генерал не хуже меня это понимает».
Он свернул с шоссе на тропу, ведущую к электростанции. Из-за леса всходила поздняя луна, большая, багровая, точно солнце на закате, она казалась зловещей.
Утром неожиданно на станцию пришел Чегодов.
— Я давно порывался к вам зайти, Алексей Алексеевич, — сказал он, кланяясь, — да все откладывал, а после вчерашней встречи решился. Совесть велит!
— Ну что ж, заходите, садитесь, Олег, я тоже хотел встречи с вами. Прежде всего, как вы попали в Югославию?
— Вы нас прогнали, Алексей Алексеевич! Впрочем, тогда вы были Николаем Ивановичем. — Чегодов поморщился и прижал ладонью правый бок. — Мы удрали сначала в Одессу, «ненадолго», разумеется, пока кто-то разделается с большевиками. А чтобы не разграбили в Елисаветграде дом, поселили в нем еврейскую семью, каких-то родственников не то Зиновьева, не то Троцкого. Ведь недалеко от нас синагога, целые кварталы заселены евреями, и напротив живут, как вам известно, Заславские, рядом с ними Кордунские, помните, лавчонка на углу?