При великом Петре губернатор сибирский жил, Гагарин – князь. И был тот губернатор несусветный притеснитель народу. Обирал да казнил и правого и неправого. Особливо с купечества не токмо что три, а все семь шкур драл. Вот единожды томское да каинское купечество храбрости набралось и царю на свово Ирода челобитную.
Насмелились… И что же вышло? Вышло по купечеству. Рестовать царь приказал Гагарина. Привезли князя в город Санкт-Питербурх и – того! Голову с плеч!
Крутенек Петр Лексеич был на расправу с врагами мирскими!
Ну, сказнили владыку лютого, неправедного, и тут государь объявил томскому да каннскому купечеству свою волю: де, мол, я ваш заступник, а теперя вы за Расею заступитесь… Ему тогда пушки шибко занадобились.
Давайте мне, господа купцы, сказал государь, колоколов на перелитье. На пушки, то ись… Не хочу я, молвил, силком колокола сымать, а казна расейская ноне оскудела… Вот вы, господа купцы, и купляйте мне, где ни на есть, колокола!
Купцы, конешно, бухнулись в царские ножки: мол, будет по-твоему, ваше величество!
И во все концы – гонцы!
Понавезли вскорости колоколов в Санкт-Питербурх видимо-невидимо. Одначе, царь – не бездумный: приказал в своем подворье поставить вешала и те колокола повесить, а сам вышел с палочкой – он завсегда с веским посошком гулял. Идет это продоль вешалов да посошком по меди постукиват. Слушает, значит, и приговариват: энтот – на пушки!.. И энтот туда же, в перелитье. Э-э-э! А энтому и подавно: не гудеть коровьим ревом, а греметь порохом!
Так Петр Лексеич дошел до нашева.
Стукнул разок. А колокол-то как запоет! До того баско да хрустально, што государь даже шляпу снял…
Еще разок потревожил царь древнева певуна… Поет!
– Ну, господа купцы, – говорит государь, – это же не колокол, а чудо царицы Пирамиды! Жить ему во веки веков! Везите вы его, – приказал, – во свою Сибирскую сторону и пущай он звонит в мои, царские, значит, дни.
Повезли купцы находку в Сибирь. Обоз в сто лошадей шел, с подставами. И поехал певун от самой столицы санным путем до наших местов…
– А почему не в Каинск или не в Томск?
– Тут, снова выходит, особь-статья… Воскресенское-то наше – древнее… И прямиком на великом тракте стоит. Воскресенское не обойти, не объехать.
Дак вот. Шел себе обоз и все чин чином. Но под Воскресенским приключилась купцам лютая беда. Напали на обоз братья-разбойники. Сибирь – вольная сторона – завсегда глухим людом была богата… Агромадная шайка напала.
Тут и случилось чудо: колокол на особых санях ехал, в десяток упряжек, посередь обоза. И он, самочинно, безлюдно – возьми и грянь набатом!
Мужики Воскресенские, прапрадеды наши, услыхали набат. Выбегли на дорогу: который с топором, иной с дрекольем али с вилами, а которые охотники – и с пищаль-самопалом!
От того самого набату братья-разбойники ужаснулись и кистеня свои пороняли. Тут их мужики и порешили…
Стал обоз невредимо в селе. Старший купец возблагодарил воспода и велел строить в Воскресенском наилучшую церковь. Храм во спасение от лютого ворога, от разбойного люда, значит.
Прочие купцы согласие дали. Пожертвовали от щедрот своих немалую толику и колокол оставили в нашем Воскресенском. С тех пор и пребывает у нас древнее творение.
– Действительно! И история и география… Любопытно! Очень любопытно!
Старичок снял с головы старинную шапку синего плиса – колпаком, – отороченную вытертым лисьим мехом, истово перекрестился в сторону церкви и, снова водрузив колпак на облысевшую голову, посмотрел на меня в упор с хитрецой.
– Самое любопытство, батюшка, еще впереди…
– Ну?
Староста окликнул пономаря.
– Порфиша! Иди себе с богом… Не надобен… -и, когда Порфиша (лет семидесяти) спустился с колокольни, старик чуть улыбаясь, продолжал: – Любопытство самое в том, что у народа нашего поверье: коли когда случится грабительство, нападение на крестьянство, колокол самочинно грянет набатом… Такие, выходит, дела. Ну, ежели я вам пока не в, надобности, пойду… Ох, грехи, грехи!
Мы спустились вниз. Я попросил старца вызвать в сельсовет всех членов церковного совета. Прощаясь со мной «по ручке», староста, еще раз взглянув пристально в глаза, сказал многозначительно:
– Да… Вот такое любопытное поверье у нас… Возьмите сие в толк…
Оставшись один, я самым внимательным образом осмотрел местность.
Голый пустырь, и без обычной церковной ограды. От колокольни до церкви больше сотни размашистых шагов: о праще-рогатке не может быть и речи… Нет, здесь не мальчишеская шутка.
В чем же дело?
Церковники, причт бездействующей церкви, на допросах были правдивы, и никакого сомнения в их непричастности к странному звону не оставалось.
Я чувствовал растерянность, очень вредную для следователя.
Голову сверлила мысль: от «похоронного звона» до грозного набата, способного всколыхнуть взбулгаченное село, недалеко… Намеки пегобородого старца не случайны…
Что он за фигура? Сельсоветские сообщили: середняк. Не из «крепких». Избирательных прав не лишался… Всегда был лоялен и – незаметен…
– И ни туда ни сюда, – сказал председатель сельсовета, – середка на половинке, бездетный. Одна взрослая дочь. Живет не то, чтобы… но в достатке. Самообложение – без звука!
– Верующий крепко?
– А черт его знает! Известно: старостой бы община не выбрала, еслив был нашей веры…
Где же искать кончик той невидимой нити, которая протянулась к колоколу-легенде? Откуда она, эта нить, начинается? Ясно одно: присутствие человека на старой звонарне – исключается… Ну и чертовщина!
Вечерело.
Наскоро поужинав у председателя сельсовета, я побрел на квартиру Тихомирова. Встретил он меня неприязненно.
– Почему сняли милиционера?
– А чего зря морозить человека?
– Гм. Ну, получается что по вашей линии?
– Рановато… Такие дела в один день не делаются…
– Смотрите, как бы не опоздать, – угрожающе бросил Тихомиров и отвернулся.
– Подожди, не злись… Скажи лучше вот что: кто у тебя в группе бедноты?
– Председатель – Мокеев. Извечный батрак, коммунист. Члены: учительша. Пожилая. Беспартийная, но наш человек. При Колчаке арестовывалась… Три бедняка здешних, два – коммунисты, третий – беспартейный. Всех троих колчаковцы пороли… Бывшие партизаны… Ну, известный тебе предсельсовета. Избач здешний – молодой парень, комсомолец, из округа прислан. Еще Антипов, председатель батрачкома бывший. Коммунист… Я сам… Вот и весь комитет. Село богатое, мужики зажиточные – большой бедняцкой группы тут не сколотишь.
Возвращаясь, я думал: заседания бедняцких групп всегда засекречены. Следовательно, в первый день о принятом решении могут знать только члены группы. Между тем число «звонов» всегда совпадает с числом детей раскулачиваемого. Значит… Значит в группе сидит предатель!
Ночью выпал свежий снежок-пороша. Улицы и крыши обросли двухвершковым белым пушком. Хорошо бы сейчас зайца потропить!
– Ох, и не говорите! Прямо душа не терпит! – согласился ночевавший вместе со мной в сельсовете старший милиционер Прибыльцов, с которым я на рассвете поделился своими охотничьими соображениями. – Сейчас косого проследить: раз-два и в дамки!
– Вот и начнем сегодня охоту… Отправляйтесь на квартиру Тихомирова и тихонько скажите ему, что я прошу провести заседание комбеда как можно раньше. Часов в двенадцать дня… И – обязательно – в полном составе. А потом вернитесь ко мне.
– Слушаюсь!
К полудню мы с Прибыльцовым обошли церковь и колокольню, сделав окружность. Никаких следов на белой целине…
– Да… Заяц не бродил…
Милиционер смотрел на меня непонимающе.
– Вам, товарищ Прибыльцов, придется теперь опять здесь подежурить… Часа три-четыре… Не замерзнете?
– Привык уже…
– Время от времени делайте обход. Чтобы ни одна душа не прошла в наш круг.
– Слушаюсь!
В час дня председатель сельсовета стал надевать шубу.
– Поди собрались все… – и шепнул мне в ухо: -Сёдни Крюкова будем решать! Ух, зараза! При колчаках дружина святого креста у ево каждый наезд ночевала… При Николашке-царе бакалейку держал.
– А батраков?
– Не-е! Крюков – умный! Знает, что к чему. Он скотом промышляет. И по сю пору в евонных притонах коровенок до сорока, а овечек и не счесть! По весне окрестным мужикам втридорога продаст… Вот какой гад! Одно плохо: малолетков пятеро…
– Ничего не поделаешь, председатель… Вот что… просьба у меня: запомни, кто на заседании первый спросит, сколько детей у Крюкова? Кто из членов группы первым поинтересуется? Понятно?
– Чего ж тут не понять? Значит: кто первый о детях заговорит. А если не заговорят?
– Ну, и хорошо… Сами этот вопрос не задавайте, ни в коем случае.
Часа через полтора председатель сельсовета затоптался на крыльце, стряхивая снег с валенок. Вошел возбужденный.
– Записали! Пущай проедется с ветерком в северные страны! Вечор на евонное добро замки навесим, поставим караулы…
– Против не было?
– Нет. Единогласно!
– А как с моей просьбой?
– Чуть не забыл! Протокол писал избач Поливанов Федьша. Он и спросил. Избач-то в селе человек новый, недавно у нас. Ну, я велел в протокол не записывать…
– А раньше записывали состав семьи?
– Да, вроде, нет. Ну, разговоры, конечное дело, были…
– Избач молодой, пожилой?
– Молодяк… калека он. Хромоногий. Окроно прислало… Славный парнюга… Толковый, безотказный.
– Подскажи: где живут члены группы бедноты? Хочу поговорить с каждым…
– А вот дойдете до проулка, влево отсель, там спросите, в которой избе Мокеев Андрюха – председатель. Он вам все обскажет и проводит… Может, коня запречь?
– Нет, пешком схожу.
Я брел по широкой улице…
Впереди замаячила церковь. И вдруг я остановился на полушаге…
По селу пронесся тонкий певучий звук. Будто натянутую струну отпустил музыкант, и она пожаловалась: тлин-н-нь…
Струна пропела с равными короткими промежутками пять раз. И все замолкло…