Пассажир посмотрел на турка, загнанного в угол, достал из бумажника несколько банкнот. Шесть бумажек по сто и одна тысячедолларовая. Вот это бумажки! Не то, что у турка! Впрочем, не отвлекаться. Пассажир в светлом костюме был невозмутим, как айсберг. Он спокойно наблюдал за моими, честно признаться, суетливыми движениями.
Посмотрим, посмотрим, как ты будешь выглядеть через несколько минут. Я вытряхивал вещи из чемодана. Пассажир, поглядывая на турка, съежившегося на табурете, вынул сигареты, не спрашивая разрешения, закурил.
— Куда направляетесь?
— В ФРГ виа Москва и Ленинград.
— В чемодане ничего не спрятано? — спросил я, ласково ощупывая толстую планку, идущую по внутреннему периметру.
Пассажир усмехнулся.
Я эффектно поддел стамеской планку, ковырнул ее. Затрещала красивая голубая бумага, заскрипели гвоздики, и перед моим недоуменным взором предстала ровная поверхность планки.
Ни-че-го!
— Зря поторопился, — вполголоса заметил Никитин. — Надо было бы сначала...
Я сам знал, что надо бы сначала. Я не знал, куда деваться от стыда. Пассажир в светлом костюме внимательно рассматривал испорченный чемодан. Стряхнув пепел на стол, спросил:
— Таможня, надеюсь, оплатит стоимость чемодана?
Я словно язык проглотил. Настала моя очередь отмалчиваться. Крыть нечем. За чемодан придется платить.
Придвинув к себе протокол турка, проверял, не напутал ли чего, лихорадочно размышлял, что делать с пассажиром в светлом костюме. Уличить его показаниями турка? Нет на это прав. Досмотр могу, устраивать же очную ставку...
— Володя, — повернулся я к Никитину. — Что дальше?
Никитин взял со стола паспорт и декларацию пассажира в светлом костюме, увел его с собой.
Я торопливо заканчивал протокол, не смея поднять голову. Так опозориться! Вот непруха! Фокусник! Но турок тоже хорош. Обманул, как ребенка.
Возвратился Никитин, ведя пассажира, который нехотя тащил чемодан. Не такой красивый, как японский, но вместительный, привлекательный.
— Как сардины в банке, — сказал Никитин. — Вскрывай, не бойся!
Через четверть часа на столе, как солдаты на смотре, стояли столбиками монеты.
Я сидел, подсчитывал, взвешивал, давал подписывать, морочился с копиркой — подложил не той стороной и пришлось переписывать, а в комнате стояла абсолютная тишина. Сейчас главным был я! Ну и Никитин!
Пассажир в светлом костюме мрачно рассматривал турка, держа сигарету на отлете. Я посмотрел на окурки в мусорной корзине. Шесть или даже больше. Раскурился — не продохнуть.
Неожиданно пассажир в светлом костюме сказал что-то такое турку, от чего тот вскочил и пошел, брызгая слюной, захлебываясь словами, выкрикивая проклятия, угадывающиеся даже на незнакомом языке.
— Сядьте и успокойтесь! — попросил Никитин турка.
Турок неохотно утихомирился, сел на свое место, успев плюнуть под ноги пассажиру в светлом костюме.
Прокорпев над столбиками монет с час, проверив пробу кислотой, я упрятал кувшин в сейф и пошел с греком и пассажиром в светлом костюме в досмотровый зал.
На турка, завязывавшего шнурок туфель, напустилась жена. Она толкала его кулачком в бок, ругалась, и я спросил Серопяна, хорошо знавшего восточные языки:
— Сероп, что она ему говорит?
Сероп послушал и с удивленной улыбкой доложил:
— Ругает! Понимаешь, смелая женщина! Ругает мужа! Говорит, что будет благодарить бога за то, что наказал его за жадность. Говорит, им ничего не надо было, а он впутался в это дело, что ей и мальчику будет тяжело, если с ним что-то случится. Ругает его страшно! Послушай, какая смелая женщина! Такое говорить мужчине!
Я чувствовал, что не довел дело до конца, но не мог вспомнить, что упустил. С чего все началось? Ах, да!
— Послушайте, — спросил я турка, — золото в туфлях ваше?
— Мой, — обреченно ответил он. — Золото туфли мой. Он платит мне за чемодан.
— Там было семьдесят девять монет. Правильно?
— Да.
— А почему не восемьдесят? Почему не ровный счет? Где восьмидесятая монета?
Жена опять запричитала, а турок ткнул пальцем в золотую коронку.
— Что она говорит? — спросил я Серопяна.
— Говорит, что хотела сделать из монеты золотой крестик мальчику, а он пожадничал, сделал себе золотой зуб. Вот бог его и покарал. Ах, какая смелая женщина! Люблю таких женщин, но как жена она мне не нравится.
Серопян в свои сорок не был женат.
— Ну, что у вас? — спросил Тарасов, подходя к моему столику. — Хорунжий, заканчивай — и на проходную. Кобец звонил, говорил, что уже почти все прошли. Постоишь там с Никитиным немного, подежуришь.
Отправлял отдохнуть. Правильно. Справедливо.
Я сдал багаж и заглянул в досмотровую комнату.
Пришедший Кобец фотографировал изъятые ценности. Никитин помогал Серопяну определять стоимость массивного золотого браслета. Тарасов проверял оформленные дела.
Мы с Никитиным отправились на проходную.
— Слушай, Володя, — спросил я Никитина на лестнице, ведущей к двадцать третьему причалу, — зачем они возят к нам золото? Что, у нас своего не хватает?
— В золоте надежней держать ворованное. И потом... Не у всех ведь сознательность на уровне. Не маленький, понимать должен. Золото постоянно повышается в цене, им легко спекулировать.
— А на какие шиши о н и покупают там золото?
— Кто — они?
— Контрабандисты.
Никитин досадливо посмотрел на меня.
— На свободно конвертируемую валюту, — раздельно произнес он. — Что за вопросы?
Охранник открыл нам ворота, и мы пошли по территории, граничащей с трансфлотовскими складами. Так было ближе.
— А наши? Наши за что покупают?
— Опять за свое? Еще одна версия? Можешь считать, что дело закрыто. И закрыли его мы. Ты в основном. Возят пассажиры! Понятно?
— Но и наши возят! Ведь возят официально?
— Ну, кто как... Кому удается достать валюту на черном рынке, тот на нее. Бывает, и совзнаки в ход идут.
— Рубли не конвертируются.
— Есть узконаправленные специалисты по скупке наших банкнот.
— А что они потом с ними делают?
Никитин долгим взглядом посмотрел на меня, и я понял, что сморозил глупость.
— Странно, что на этот раз, — заметил я, — контрабандисты сами решили вынести. Помнишь монеты, которые нашел Кобец? По-моему, их должен был вынести кто-то из команды или из посетителей судна. Как ты думаешь?
— Наше дело четкое — нашли, сдали. Не морочь себе голову.
Шли по сумеречному переходу под зданием морвокзала. Я решил признаться.
— Не хотел раньше говорить... Мнительным становлюсь, что ли... Один тип с «Амура» предлагал свои услуги. Я отказался. Что-то он мне не понравился.
— Кто предлагал?
— Механик Кучерявый.
— Знаю такого, — кивнул Никитин. — Мозгов у него — только для наблюдения за мотористами. Вечно «под мухой». Это он тебе на проходной кровушку пил?
— Он.
— Вот видишь. Подлизывается... Я его хорошо знаю. Труслив, в пьяном виде — хам. Нет, Юрка, золото возили пассажиры. Ты сам это только что доказал. Может быть, есть еще... Не знаю.
Опять мы с Никитиным работали на проходной — досматривали последних моряков с «Амура». Проверяли ввиду чрезвычайного происшествия. Досмотр проходил гладко — никто поперек слова не сказал, не чертыхался. Моряки «Амура» были подавлены исчезновением Суханова, открывали чемоданы и сумки без лишних слов.
— Привет, Юрчик! — поздоровалась со мной Наташа, входя в комнатушку. — Опять двадцать пять?
— Опять. А где Морозов? Да выключи ты его!
— В туалете портовом застрял. Живот схватило.
Наташа выключила стереомагнитолу.
— Не любите нас, моряков, — улыбнулась она Никитину. — Или чересчур любите — каждый рейс дважды встречаете — на судне и на проходной.
— Сумочку и паспорт, пожалуйста, — попросил Никитин.
— Володя, — шепнул я ему на ухо. — Может?
Никитин недовольно дернул плечом, и Наташа, поняв, что является яблоком раздора, примирительно сказала:
— Не стесняйтесь, ребята. Пожалуйста, смотрите!
Она открыла сумочку.
Никитин заглянул внутрь, спросил:
— Что на дне?
— Сугубо женское, — смутилась Наташа. — Интересуетесь?
— Приемник ваш?
— Мой.
— Включите!
— Только что просили выключить.
Наташа нажала клавишу воспроизведения.
Никитин послушал, потом попросил:
— Разрешите?
Он переключил тумблер, поймал «Маяк», послушал. Осмотрел заднюю стенку.
— Новенький. Был в ремонте?
— Да вроде нет.
Никитин вынул планку, скрывавшую батареи, осмотрел их. Потом поставил все на место.
— Извините за проверку. Сами понимаете...
— Понимаем. Ты заходишь к своей подопечной? — спросила меня Наташа, — Как она там?
— Нет. Зайду как-нибудь. Когда она бывает дома?
— Ты меня спрашиваешь? Тебе лучше знать. Ты на берегу, а не я. По-моему, эту неделю она должна работать днем. Так что заходи вечерком. Ее не застанешь, со мной чайку попьешь.
Она ушла, а Никитин вытаращил глаза.
— Хорунжий! Да ты ловелас! Сразу за двумя ухаживаешь?
— Отстань! — промычал я. — Нужны они мне!
С чего это Наташка взъелась? Глупая выходка. Тут я увидел Морозова, ковылявшего к проходной.
— А ты почему не с Наташей? Поссорились? — спросил я, принимая от него паспорт.
— Да нет. Шли, шли, тут меня и прихватило...
Морозов вымученно улыбался.
— Пришлось забежать в гальюн. Слышал, какое «чп» у нас на судне?
— Да.
— Вот несчастье! Как это произошло, не слышал?
— Вещи какие у вас? — вмешался в наш полусветский разговор Никитин.
— В этом рейсе ничего не брал. В портфеле бельишко и жвачка.
— Что такой взъерошенный? — спросил я, приглядываясь к его напряженному лицу. — Болен, что ли?
— Да я ж объясняю... Из гальюна не вылажу. Юра, прошу тебя, побыстрее!
— Зачем вам столько жвачки? — спросил Никитин, осматривая пакет. — По-моему, в прошлый раз вы везли столько же.