— Да не бойся, Мэй. Есть дело. Зайди.
Секунду-другую Мэй колебалась, потом бочком вошла в каюту чифа, остановилась на пороге, не закрывая дверь.
— Мэй, — негромко, мягко сказал чиф, кладя кольт на письменный стол. — Ты уже большая и очень неглупая девушка. Я хочу поговорить о твоем будущем. В твои годы надо иметь хоть какие-нибудь документы, жить на берегу, иметь семью... А что с тобой делает кэп?
— Капитан — добрый человек.
— Добрый? Разве? Держит тебя взаперти и полтора года не пускает на берег.
— Меня полиция не выпускает ни в одном порту, — поправила Мэй.
— Вот видишь! А у меня к тебе предложение... Если ты убедишь капитана сменить курс, куда я укажу, у тебя будет много денег и документы. Настоящие, с печатями. Не захочешь — в любой стране, в любом порту куплю тебе вид на жительство. По выбору. Ну, как? Согласна?
Мэй колебалась. Предложение было очень заманчиво.
— Я не обманываю, Мэй.
— Сейчас поговорить с капитаном?
— Нет, моя умница. После того, как погрузимся в Парамари. Обдумай хорошенько, как преподнести нашу просьбу капитану.
Мэй кивнула и ушла.
Чиф закрыл за ней двери, спрятал кольт в ящик письменного стола, сел, закурил. Он прикидывал, правильно ли поступил, заговорив с Мэй о деле до захода в Парамари. Конечно, рискованно, но, в случае чего, можно убедить капитана, что Мэй не так поняла. Убеждать придется запасным вариантом.
В досмотровом зале недавно делали ремонт, привезли новое оборудование, поэтому наши столы находились впритык друг к другу.
Я стоял на своем месте, смотрел, как старший смены Женя Стенько, изрядно пополневший в последнее время благодаря заботам жены, работает на досмотре.
Из созерцательного состояния меня вывел носильщик, подвезший очередную порцию багажа. Отвернувшись, я подавил зевок.
— Зеваешь? — негромко спросил расположившийся за соседним столиком Никитин. — Не выспался?
— Кто зевает днем, — парировал я, — тот не зевает ночью.
Никитин головой лишь покачал. Не одобрял, значит.
Я посмотрел на паспорт, протянутый холеной рукой мне через стол, на его владельца — чопорного англичанина средних лет с аккуратно подстриженными усиками. Изучив декларацию, попросил:
— Саквояж откройте, пожалуйста!
Англичанин повиновался.
Мой наметанный глаз сразу увидел несоответствие таможенным правилам.
— Четыре бутылки водки нельзя. Превышение нормы.
— Но... понимаете... Я всем купил подарки, — стал оправдываться англичанин. — Балалайка — начальнику. Матрешку — детям. Жене — самовар. Одну бутылку себе, вторую — брату, третью — другу. Четвертую себе про запас. Я вас прошу!
— К сожалению, нельзя.
— Я вас очень, очень прошу!
— Нельзя!
— Сделайте исключение!
Я развел руками.
Англичанин со вздохом взял злополучную бутылку, повертел в руках, поставил на маленький столик у моего колена.
— От щедрой Великобритании русским таможенникам.
— Уберите! Что за манеры!
Мы уставились на бутылку. Ни я, ни англичанин не знали, что с ней делать.
Англичанин взял бутылку с маленького столика, откупорил и, приставив ко рту, стал пить.
Я в крайнем изумлении смотрел, как содержимое с легким бульканьем исчезает на глазах.
Англичанин допил бутылку, поставил на столик.
— Все дело в практике, — задумчиво произнес он. — Интересно, осилю вторую?
— Забирайте все и уходите! — заторопился я. — Идите быстренько на судно!
— Господи, помоги добраться до каюты!
Англичанин вознес глаза к плафонам и пошатнулся.
Я торопливо поставил печать на декларацию и подал ее на глазах пьяневшему англичанину.
Он четко повернулся, не сгибаясь, присел, взял саквояж, так же аккуратно встал и по прямой пошел к выходу. В проеме, ведущем в зал накопления, остановился, повернулся направо и прошествовал дальше.
Меня привела в чувство наплывающая гора багажа, за которой не было видно носильщика.
Я работал, ставил печать, оформлял документы, искал и порой находил предметы контрабанды, поражаясь самому себе — с такой легкостью все получалось. В самом начале моей практики в таможенной службе, я переживал, трясся от страха забыть что-то, вглядывался в глаза контрабандистов, пытался постичь их заблудшие души, а теперь меня не интересовали ни причины, побудившие заниматься грязным делом, ни заискивающие взгляды. Все свершалось как бы само собой, без моего полного участия.
Во-первых, никак не продвигалось дело с орденами. Поиски «коллекционера» сводились к нолю.
Вовчика я пристроил с грехом пополам к знакомому тренеру в группу начинающих боксеров, но малому там не понравилось — бьют, видите ли, по физиономии. Бокс — не его стихия! Без моей помощи он в два счета перевелся в секцию фехтования и теперь успешно сражался со всеми корешками своего двора, вооружившись выбивалкой
Во-вторых, с Юлей у меня произошла закавыка. Мы вовсю целовались в самых неожиданных местах, бродили за полночь по улочкам и аллеям парка, но к себе в гости она не приглашала — в общежитии слишком много глаз — и ко мне не торопилась.
Размечтавшись, я едва не пропустил пятидесятирублевую купюру.
— От, черт! — ругался побагровевший мужчина. — Все жена! Она спрятала! Специально подстроила!
Не обращая внимания на оправдания, я стал заполнять протокол, думая, что вечером, если не задержат на работе, надо пойти с Юлей или в бар, или в дискотеку. Авось расшевелю ее.
— Подпишите, — протянул протокол контрабандисту. — С женой дома поговорите о ее моральном облике.
Вечером, когда солнце раскрашивало последними мазками нежную стайку облаков, на корме «Сансета», облокотившись на фальшборт, стояли двое — стюард в затрапезной, некогда белой, куртке и Хосе Феррачи. Смотрели на кипевшую внизу воду, перебрасывались замечаниями по поводу вчерашней погрузки в Парамари.
— Странный рейс, — сказал Хосе. — Тащимся в балласте в такую даль, затем берем сущую ерунду ночью и опять топаем черт знает куда.
— Дела у боссов, — сплюнул в воду стюард. — Не наше это дело, вот что скажу. Чем меньше знаешь, тем спокойней живешь.
— Эх, ты! В кают-компании крутишься, а ничего не рассказываешь. А помнишь тот день, когда нас наняли?
— Ну.
— Говорят, той ночью пришили кого-то в порту. И в море сплавили.
— Подумаешь! В Бимбао и не такие истории случаются.
— Пришили на причале, где стояла наша старуха-развалюха.
— А ты откуда знаешь? — искоса посмотрел на Хосе стюард. — Такие дела вроде без свидетелей обделываются.
— Да знаю уж.
— Сообщил полиции?
— Что я — идиот? По мне, что полиция, что те, кто убил... Лучше держаться и от тех, и от других подальше. Но о себе тоже подумать надо. Я сразу сообразил, что мы что-то такое везем... Посмотреть бы на ящики, которые грузили в Парамари, а? В них что-то ценное, как ты думаешь?
Стюард инстинктивно оглянулся.
— Тише. За такое можно угодить в тюрьму. Капитан арестует и сдаст в первом же порту.
— Капитан занят своей девчонкой. Боишься?
Стюард неопределенно пожал плечами.
— Пойдешь со мной? — осторожно спросил Хосе.
— Нет.
— Тогда я тебе ничего не говорил.
— А я ничего не слышал. И все же не советую.
— Я твой совет в кошелек не положу. Если в ящиках что-то стоящее, можно хорошо заработать. — Хосе помолчал и добавил, оправдываясь: — У меня дома четверо. И у всех вот такие рты и вот такие желудки, — развел он руки.
— А если поймают?
— Не поймают. Других ловят, не меня.
Стюард стоял и смотрел на тающий за кормой пенный след. В густом, насыщенном влагой воздухе разливались аппетитные запахи приправ.
— Пакистанец готовит, — принюхавшись, заметил стюард. — Ну и команду набрали! Половина сама себе еду готовит.
— Потому что платят нам половину.
— Да нет. Вера у них такая.
— И вера, и деньги — все по разным углам людей распихивает.
Хосе посмотрел на небо, на море, уверенно заметил:
— Будет шторм.
«Сансет» тяжело переваливался на волнах. Он то исчезал в неожиданных провалах, то его выталкивали мощные толчки свирепо-грозных бугров. Взрыхленная поверхность, однако, только поигрывала, забавлялась. Схватка была впереди.
Чиф поправил лампу на кронштейне и склонился над ярко освещенной картой, лежавшей на штурманском столе. Тонко зачиненный карандаш, зажатый сильными, короткими пальцами, чертил паутинку линии, пересекавшую бледную поверхность бумаги. Чиф поставил точку, отметил ее крестиком, разогнул спину. Посмотрев на часы, направился в рулевую рубку.
Завтра Мэй должна поговорить с капитаном.
Чиф приблизился к рулевому, неслышно ступая по протертому коврику, и увидел, что человек, отвечающий за правильность курса, за сохранность судна и людей, дремлет, привалившись спиной к переборке.
Стрелка компаса ощутимо виляла из стороны в сторону. Прямая линия на карте превращалась в извилистую дорогу «Сансета» на поверхности злобствующего моря. Если неожиданный поворот руля совпадает с мощным ударом волны, то...
Чиф с размаха влепил рулевому оглушительную пощечину, разразился ругательствами и, оттолкнув записного алкоголика, положил судно на курс. Ткнув кулаком в физиономию виновато сгорбившегося растяпы, обдал его виртуозной бранью и, продолжая ругаться, вышел из рубки. Оставив дверь открытой, вынул сигареты, раздраженно закурил, загораживая спиной огонек от ветра. Щелчком избавился от плохо загоравшейся сигареты, взял из пачки еще одну, перешел на противоположную сторону, чтобы взглянуть на ют.
Едва чиф исчез, Хосе, пригибаясь, скользнул к носовому трюму. Бак скудно освещался одними ходовыми огнями, так что вряд ли можно было увидеть его фигуру в кромешной тьме.
Чуть слышно охнул запор двери, ведущей в тамбур лаза, и Хосе протиснулся в щель. Закрыв дверь, вынул из кармана фонарик, включил его, повесил за веревочку на шею, прислушался.