Никитин тщательно вписывал в протокол названия орденов и медалей.
Я посмотрел на чифа. Он поспешно отвел глаза.
Внезапно чиф поднял голову, улыбнулся:
— Тяжелая у вас служба. Ни днем, ни ночью нет покоя.
— Володя, — сказал я Никитину, — ты заканчивай, а я на минутку.
— Угу, — промычал Никитин, поглощенный протоколом. — Только недолго.
Под внимательным взглядом чифа я вышел в коридор, еще толком не зная, что делать дальше. Что-то беспокоило меня. Я миновал гальюн, вошел в умывальник. Отчего психовал второй? Температурил? Кто избил матроса? За какие-то финансовые недоразумения? Каргоплан с пометкой... А в бумагах показано, что судно в балласте. Мне снова пришли в голову слова матроса. В первое наше посещение судна он хотел что-то рассказать, но ему помешали. Успел только произнести: «Сэр, на нашем судне груз. В ящиках...»
Я двинулся по коридору, вышел из надстройки, остановился.
Может, у меня просто развивается комплекс подозрительности?
Юркий катеришка, подрабатывая винтом, разворачивался неподалеку от «Сансета». Его три разноцветных ходовых огня менялись местами. Издалека чуть слышно ветерок донес ритмичную мелодию. Танцы в парке. В любую погоду!
— Сэр! — шепнул кто-то мне в спину.
Я оглянулся. Никого.
— Сэр! — опять донесся шепот, и теперь я понял, откуда он доносится — кто-то находился за занавеской открытого иллюминатора жилой каюты.
— Сэр, не смотрите в мою сторону. Я еще в прошлый раз хотел сказать... Нам помешали. А сейчас запретили выходить из кают. Дело в том, что в первом трюме — груз без...
В каюте вспыхнул свет, и человек за занавеской отпрянул от иллюминатора.
Тут же иллюминатор захлопнулся. Я подождал немного, потом спустился на грузовую палубу.
Хосе едва успел закрыть иллюминатор, как за его спиной вырос лысый с бакенбардами. Он с подозрением уставился на Хосе.
— С кем это ты тут шепчешься, обезьяна? Заговариваться стал?
Лысый подошел к иллюминатору, увидел удалявшуюся спину в форменном кителе, обернулся, схватил Хосе за отвороты рубашки, слегка придушил.
— Ну, ты! Желтомордая образина! Признавайся, ублюдок, какие у тебя шашни с таможней! Что ты ему шептал?
Хосе понял, что еще немного — и он потеряет сознание. Он ударил лысого ногой в пах, потом ребром ладони по кадыку, ладонью с зажатыми пальцами в челюсть.
Лысый впечатался спиной в переборку и стал медленно оседать на палубу.
Хосе подошел, перевернул лысого, связал ему руки за спиной, сунул в рот кляп из грязного полотенца.
Рассчитывал, что все будет развиваться несколько иначе, но теперь приходилось менять план.
Наступала пора решительных действий.
Стоявший у борта грузчик не обратил на меня внимания.
Он подтягивал трос, и мышцы его рельефно перекатывались в свете, падавшем с верхушки мачты. Я подошел поближе к носовому трюму.
В твиндеке два грузчика разматывали рулон сепарационной бумаги. Двое на палубе, подтянув концы тросов, прошли мимо меня к трапу.
— Начинаете грузить?
— Не мы. Для другой смены готовим.
Нахлобучив фуражку, я спустился к работавшим в твиндеке, проверил, как настелена бумага, убедился, что борта сухи, без ржавчины.
— Все в порядке, таможня, — хмыкнул один из грузчиков. — Не первый день замужем, Юрка!
Я узнал в нем бывшего напарника по бригаде, хотел поговорить, но они как-то разом закончили и поднялись наверх.
В это время мое внимание привлек лаз, ведущий ниже.
— Разве уже сюда грузили, Валера? — спросил я поднимающегося по трапу.
— Сказали в твиндек, — ответил мой старый знакомый и исчез за коммингсом.
Меня слегка задело нежелание бывшего знакомого общаться, но вскоре стало не до него.
Я присел на корточки у лаза. Значит, есть груз?
Посмотрел на часы. Скоро пересменка. Пойти в таможню, рассказать о своих подозрениях Тарасову и Никитину, потом вернуться? Но за это время фанера уже будет в твиндеке. Не станут же ее выгружать! Остановить погрузку? На каком основании? Сколько стоит час простоя? А что, если сейчас самому посмотреть?
Я поправил фуражку.
Сверху послышался шорох. Я поднял голову. Показалось, что над коммингсом на секунду показалась чья-то голова.
— Эй!
Ответа не было.
Я унял неприятное чувство, похожее на страх, и наперекор здравому рассудку, вопреки всем инструкциям, стал отвинчивать заскрипевшие винты.
Шли они туго, я пыхтел, но все же справился быстро. Откинул крышку. Черный зев, ничего не видно. Тут я вспомнил о висевшем на связке фонарике-брелоке. Зыбкий свет вырвал из темноты ряд каких-то ящиков. С чем ящики?
Тут-то меня и ударили.
Лежал внизу на ящиках и не слышал, как крышка носового трюма с легким шумом наползает и наглухо закрывает зияющее отверстие.
Никитин, сидевший в одиночестве в кают-компании, встал, стал прохаживаться взад и вперед у стола, посматривать на часы, поглядывать на двери. Решившись, взял рации, портфель, вышел в коридор, заглянул в гальюн, в умывальник.
Хорунжего нигде не было.
Никитин постучал в двери каюты, где жил чиф.
Ни звука в ответ.
Судно казалось вымершим. Никто не разгуливал по коридорам, не слышались разговоры.
Даже у трапа не было вахтенного.
— Часовой! — позвал Никитин. — Таможенник не сходил?
— Только стивидор и грузчики.
Никитин вернулся в кают-компанию. Он был вне себя от злости. Надо же! Пошел на минутку, а отсутствует добрых четверть часа.
— Ты с ума сошел! — прошипел чиф. — Ну, Раджа, это уж!..
Он уставился на стюарда, стоявшего у двери.
Кто-то постучал. Чиф и стюард замерли. Услышали удалявшиеся шаги.
— А что оставалось делать?
— Как ты-мог додуматься напасть на таможенного чиновника? Кретин!
— И мне, и вам платят за доставку груза не в этот порт. Я шкурой отвечаю за груз.
— Но ведь это не какой-то грязный матрос! И даже не агент «Интерпола»! Через несколько минут его начнут искать. С судна он не сходил. Значит... Сюда хлынет толпа полицейских, или кто там у них, с собаками... Его в два счета найдут. И груз тоже. Что тогда?
— Как он догадался? Впрочем...
— Ты его убил?
— Не знаю. Падал он вниз головой. Если и жив, то находится под двойным запором. Ему оттуда не выбраться.
— Что будем делать?
— Ну... Не знаю.
— Я умываю руки! — взорвался чиф. — Наделал дел и не знаешь, что дальше!.. Кто знает? Кто? Провернули такое, и вдруг ты, кретин, мясник, которому было велено никого не подпускать к трюму!..
— Заткнись! — озверел стюард. — Помолчи, если не хочешь, чтобы я и тобой занялся. Я все устрою! Затолкаю таможенника в бочку с мусором и сплавлю за борт.
— Можешь теперь хоть съесть его! Сам напутал, сам и распутывай! Ты забыл о часовых! Их трое! Все! Хватит с меня! Я бросаю все и перехожу на другое судно. Сейчас же! Пассажиром! Я знать ничего не знаю!
— А чек? — насмешливо спросил стюард. — Думаешь, тебе оплатят невыполненную работу?
Чиф обмяк, поник.
— Вот что, — глухо сказал он, — сделаешь так... Возьмешь в каюте второго бутылку со спиртным, спустишься в трюм и вольешь ее в глотку таможеннику. Для запаха. Потом вытащи его наверх, оставишь на палубе у трапа. На грузовой палубе. Подальше от носового трюма. Таможенник должен быть мертв на сто один процент! Все должно выглядеть так, будто он пьяным свалился с трапа и сломал себе шею.
— Позвоночник, — поправил стюард.
— Тебе видней. Надо, чтобы его обнаружили грузчики вовремя погрузки в первый трюм. Команду держать в каютах. Пусть твои бандиты присмотрят за этим. Перекрыть ход на бак. Все. Теперь быстро, быстро! Нет. Постой. Еще одно... Может начаться расследование, всплывут и капитан, и Мэй. Они расскажут... Капитана и Мэй надо убрать. Сейчас. Дашь им обоим сверхдозу. Что возьмешь с наркоманов!
— Веселенький рейс, шеф. Целый морг получается, — усмехнулся стюард. — Подвалило работки. Это не Ортопед, которого даже не было в списках команды. Это подороже...
— Иди, иди, не торгуйся.
— А вы?
— Что — я?
— Чем будете заниматься вы?
— Отвлеку второго таможенника. Потом займемся тем... в трюме. Тебе одному не вытащить тело на палубу.
— Хорошо. Я к капитану, вы — в трюм. Если не сделаем все быстро и чисто, не скоро выберемся из этого порта. И из этой страны.
Они вместе вышли из каюты.
Я застонал, перевернулся на бок, открыл глаза. С таким же успехом можно было не открывать их — черная стена темноты начиналась у самого зрачка. Нестерпимо ныла шея. Попытался поднять голову, и что-то хрустнуло в шейных позвонках. Потом немного полегчало. С трудом, как младенец, поворочался и сел. Сколько я здесь нахожусь? Час? Сутки? Судя но тому, что кровь, сочившаяся из носа, не совсем засохла, не так уж давно.
Кто ж меня так? За что? Ах, да, ящики... Неужели из-за них? Кто же все-таки меня треснул? Лысый в желтой куртке?
Я стал на колени, пошарил в карманах и к своей радости нащупал брелок-фонарик. Так. Глянем-ка, из-за чего весь сыр-бор разгорелся.
Я зажег его, с трудом поднялся, осмотрелся. Сполз в узкое пространство между бимсами и стеной ящиков. Ни на одном нет маркировки. Пошатываясь, подошел к скобам, полез наверх. Крышка не поддалась, хотя я жал ее изо всех сил. В бессильной ярости стукнул ее кулаком и окончательно уяснил, что заживо погребен в трюме. Где Никитин? Найдет ли меня здесь? Не окажусь ли я в роли того мальчика, который прокладывал ход в трюме корабля среди вещей и продуктов? Что ждет меня? Увлекательное путешествие в заморские края? Или только до границы территориальных вод?
Я спустился, чтобы передохнуть и собраться с мыслями. Вот так влип! А все из-за своей дурости! Надо было просто позвонить в таможню, и вся недолга. Неужели «они» и в самом деле намереваются свернуть мне шею? Но за что? Или у «них» так наказывают таможенников, нарушающих инструкции по досмотру? Но я же спускался в трюм в присутствии грузчиков! Хотел проверить укладку сепарации, влажность... Выполнял, так сказать, свои функции. А если «они» не шутят? Если — за борт? Но за что?