— Этот ансамбль демонстрирует Регина. Пелерина с высоким воротником типа «Мария Стюарт», из меха горностая… С ним отлично гармонирует «рембрандтовский» берет из меха темно-коричневой норки…
В тишине неожиданно громко издала стон одна из корреспонденток, смехом и аплодисментами ответил зал на чисто женскую реакцию.
— Владислав показывает мужской комплект. Полупальто из телячьих шкур, шапка и рукавицы отделаны мехом зайца… Просто и нарядно!
Стихли немудрящие перезвоны балалаек и, выдержав паузу, комментаторша провозгласила:
— Демонстрирует Маргарита! Пожалуйста, Риточка… Модель «Русский сувенир». Манто, покроя «ротонда», выполнено из меха норки различных оттенков… Начиная от абсолютно белого, мех с каждым ярусом меняет цвет, переходя от белого к сливочному, затем к песочному и паламиновому. Риточка, зафиксируйте позу!
Послушно замерев в классической позе манекенщицы, Рита из-под ресниц посмотрела на Васина…
…А Шувалов заметил движение в заднем ряду: пожилые мужчина и женщина не сумели удержать молодую соседку. Она вырвалась и почти выбежала из зала.
— Теперь, — продолжила ведущая, — вы увидите модель «Северное сияние». Пожалуйста, Рита!
Небрежно сбросив манто, девушка осталась в вечернем платье.
— Платье синего бархата, рукава покроя «колокол» я подол отделаны мехом голубого песца…
Рита выходила еще дважды, раскланивалась, и каждый раз вспыхивали аплодисменты.
Поднимавшаяся по лестнице Русанова видела, как из зала начали выходить слегка обалдевшие зрители и как, выйдя, заспешил наверх Шувалов. Её он не заметил.
А войдя в подсобные помещения, подошел к успевшей переодеться Регине, развел руками:
— Нет слов… Выступали, будто пава.
— Да оставьте! В последний момент все переиначили, нам с Жанкой выходы поменяли, а я совсем другие движения с музыкой репетировала… Как вам наша Рита?
— Тоже отменно, — признал Шувалов. — Аплодисментов ей не жалели.
— Зато сейчас сплошные овации получит, — хихикнула Регина, кивая на соседнюю комнату. — Слышите? Я пошла, от греха.
Оставшись один, Шувалов прислушался.
В соседней комнате взволнованно вибрировал женский голос, слов было не разобрать, но он подумал, что оно, может, и к лучшему.
Затем ближе застучали каблучки, дверь распахнулась, и молодая женщина, недавно так поспешно оставившая зал, встав на пороге, бросила напоследок:
— Предполагала, что дрянь! Но не думала, что такого разбора!
Шувалов подождал, пока она выбежала на лестницу, подошел к порогу задней комнаты, и взбешенная девица, в которой трудно было узнать Риту, выкрикнула злобно:
— Сама ты дрянь! Поманила отцовыми деньгами… — А увидев Шувалова, закрыла лицо руками, задохнулась сухими рыданиями.
— Ну стоит ли так расстраиваться по пустякам, — сказал он. — Что-нибудь с выходами перепуталось, да?
— С выходами… замуж! — взорвалась манекенщица. — Он мне все плел про курортный роман… Пустяковое увлечение! А сами уже в ЗАГС собрались:.. Конечно, хорошо, когда папаша гомеопат-миллионер, а мне из всей родни одного дядьку поднесли, и тот черт знает кто оказался.
— Да перестань ты выть! — заорал Васин от двери. Лицо его исказило бешенство настолько явное, что Рита смолкла. — А ты-то что здесь ошиваешься? Твоя мадонна там, внизу, глазами хлопает, ищет, куда ее рыцарь делся!
— Просто зашел выразить благодарность и восхищение, не более. — Шувалов покачал головой. — И я предупреждал, что не люблю базарного лексикона… С этого момента можешь считать, что мы незнакомы.
Странную смесь чувств выражало лицо Васина, пока смотрел он в спину уходившему. Но уважение в этой смеси наличествовало.
Старший сержант ввел в кабинет Черенкова.
— Садитесь, Черенков, — предложил Таболов, и тот сел. — На этот раз прошу отнестись к нашей встрече со всей серьезностью.
— А я вообще несерьезно только с дамами общаюсь, — усмехнулся Черенков. — Поскольку они от серьезного подхода скучные становятся.
— Тогда начнем. — Подполковник включил диктофон. — Откуда шкурки?
— Я же сказал: взял у ротозея в «Пассаже».
— Ясно. Когда?
— А с месяц назад… Сразу как в Питер вернулся.
— Точнее не можете?
— Я в численнике свои скромные дости жения не отмечаю. Может, больше месяца на денек-другой.
— Вы не забыли, что откровенность и искренность смягчают наказание?
Могу напомнить.
— Не стоит. Эту азбуку мы хорошо затвердили.
— Тогда объясните следующее. — Таболов подвинул к нему листок бумаги. — Вот справка о том, что эти шкурки поступили на склад десять дней тому назад. Так что месяц тому их в городе быть не могло… Это — раз. А два: вы давно знакомы с Маркиным, Тимофеем Ильичом?
— Не знаю такого, — мрачно отвернулся Черенков.
— Странно. А ведь в свое время отбывали с ним срок в одной колонии и даже в одном бараке. Вот его фотография, узнаете?
— Не имею чести, — даже не взглянув на фото, покачал головой Леша-Нахал.
— Несолидно, Черенков. Было это давно, но жили вы бок о бок, что подтвердить не составит труда… — Таболов встал, прошелся по кабинету и остановился за спиной сидящего. — А со Шмелем вы знакомы?
— Это еще кто? У меня в знакомцах насекомых не бывало.
— Это Шмелев Олег Борисович, убитый вами в ночь с семнадцатого на восемнадцатое в складе «Союзпушнины», — тихо сказал Таболов. — Могу предъявить фотографии.
Черенков вскочил, и некоторое время его губы шевелились беззвучно.
— Не-ет… Не убивал. Христом-богом клянусь… Не было такого, гражданин начальник! Темно было, правда, столкнулись мы… Потом я рванул оттуда. За что мокруху шьете? Я этим от века не марался, поверьте!
— Сядьте, Черенков. Сядьте и расскажите по порядку. Я буду верить вам, пока не соврете.
Тяжело опустившись на место, очень изменившись лицом, Леша-Нахал начал хрипло:
— Я с этим… с Дедом, про какого говорите, случайно встретился. Он, видно, слыхал про меня, но не виделись, а тут зашел в пивбар и встретил…
— В какой?
— В «Прилив»… Сижу, пиво пью, а он и подходит…
Старик, пытавшийся купить чай в продуктовой палатке, приволакивая ногу, подошел к столику и заговорил с Черенковым.
За соседними столами громоздили одна к другой кружки, ломали воблу… Кто-то разбавлял пиво водкой из четвертинки.
Разговор у двоих шел напряженно, по-видимому, Маркин в чем-то убеждал собеседника.
— Он дело предложил, этот мех взять, — слышится голос Черенкова. — Сулил чистую работу, а долю себе ерундовую просил. Сказал, будто все подготовит, склад сам откроет и без никого. Я порыпался, порыпался и согласился. Договорились, что он после к моей Зинке на квартиру придет. И телефон-чик один мне оставил.
Искуситель поднялся из-за стола и ушел, прихрамывая…
Оставшись один, Черенков задумчиво тянул пиво из кружки.
— Как было дальше? — спросил Таболов, делая очередную пометку в блокноте. Затем показал собеседнику квадратик бумаги. — А телефон — этот? Изъято у вас.
— Этот, — всмотрелся Черенков. — А как было? Он сказал, чтоб я туда в три ночи заявился… Я, правда, малость задержался, но дверь была отперта, как обещано, кругом никого… Только в подсобке всего двадцать три шкурки оказалось. Гляжу, еще рядом дверь, и там шкурки, но тоже мало. Я и эти собрал. Уже рвануть намылился, к выходу тяну, — Черенков облизал губы, — из-за угла кто-то и вывернулся… Ну, я вгорячах его за грудь и в сторону кинул! А сам — ходу. Верьте, гражданин начальник, при мне, кроме фонарика, ничегошеньки не было, ну чем я мог заделать кого? Чистодел я, убеждения у меня такие.
— Вы говорите, что кинули его в сторону… Сильно кинули?
— Я же вгорячах был, и темновато еще, — лицо Черенкова задрожало. — А вы думаете…
— Я пока ничего не думаю, а суммирую факты, Черенков… Убитый Шмелев — ваш… коллега, можно сказать. И умер он в результате удара затылком о стенку складского помещения. Допускаю неумышленное убийство, и чистосердечный рассказ вам на пользу. Но сейчас и нам и вам главное — встретиться с Маркиным… Он не появлялся у вашей сожительницы?
— Нет… И звука об себе не подал. Я ему по этому телефону звонил, а там и нету такого, — Черенков с отчаянием посмотрел на Таболова. — Что же мне теперь будет, а?
— Вы успокойтесь, Черенков. Вспомните еще свою встречу с Маркиным, разговор, сейчас все имеет значение. Если вспомните существенное — просите встречи со мной. — Таболов нажал кнопку. — Уведите задержанного.
Завтрак у Барковых всегда происходил совместно. Прибежав из кухни с фырчащим двухсекционным кофейником, Зоя Георгиевна пододвинула чашки, осторожно разлила кофе.
— Тебе молока сколько? Володя… Да Владимир же! Оставь ты свои газеты, у вас политчас по понедельникам!
— Извини, мамочка, я чтоб отвлечься. — Владимир Семенович отбросил пачку газет на диван. — Хватит, не лей больше… Понимаешь, не идет эта куница из головы. И дернуло шефа торжественно заявить, что она обязательно будет! Четыре дня осталось, и то неполных.
— Значит, у него имелись данные, — авторитетно рассудила жена. — Евгений Николаевич ничего спроста не бухнет, не возьмет ответственности!
— Это все так. — Барков поднял чашку от блюдца, но, глядя поверх нее, забыл отхлебнуть. — Однако, если что — позору не оберемся… Русанова тоже говорит, что ей не по себе, словно случится что-то.
— А ты с ней все разговоры говоришь, да? Хотя, — Зоя Георгиевна утерлась салфеткой, — когда ехали с дачи, она мне понравилась… У нее, говорят, с мужем какая-то романтическая история вышла?
— Хорошая романтика! Ухлопали человека браконьеры, картечью из двух стволов… На Дальнем Востоке, они там вместе после пушного института работали.
— О-ой, бедная! — Баркова взглянула на часы и, на ходу перекалывая волосы, вышла в соседнюю комнату. — А с Васиным у нее что было? — донеслось оттуда.
— Ничего и не было… Что ты, Лешку не знаешь? Он юбки не пропустит, как собачка, у каждого столбика ногу поднять готов! Да тут и обжегся… Ты мне рубашку голубую выстирала?