И только поздно вечером Тихона повели на допрос к начальнику районного отделения гестапо. Кроме майора Демеля, в кабинете были следователь гестапо старший лейтенант Гердер и переводчица из комендатуры Наташа. Тихон предстал перед начальством настороженный и жалкий: волосы растрёпаны, на лице засохли глубокие царапины, один глаз заплыл, нижняя губа сильно распухла и беспомощно отвисала. Всё это раздражало и смущало, Тихон не знал, куда деть руки, на чём остановить взгляд. Напряжённый, озирающийся, он напоминал загнанного собаками зверя — взъерошенного, уставшего, но готового в любой момент продолжать смертельную борьбу.
Демель спокойно сидел за широким полированным столом и не спускал с арестованного изучающего взгляда.
— Садитесь, пожалуйста, — вежливо сказал он после длительной паузы.
Тихон осторожно сел на стул.
Наташа внимательно посмотрела на партизана, и сердце её защемило от жалости.
Опять наступила тяжёлая пауза, и Тихон, постепенно успокаиваясь, подумал: «А, чёрт с вами, что вы мне сделаете! Двум смертям не бывать, а одной не миновать!» Эта старая поговорка мгновенно воскресила в памяти Тихона далёкую картину. Вот он стоит на вершине крутой горы. Лыжи-самоделки крепко привязаны ремнями к подшитым валенкам. Никто из ребят ни разу не спустился с горы в этом месте: обрывы и коварные природные трамплины подстерегают смельчаков на пути. Тихону страшно, но обратного пути нет. Десятки восхищённых ребячьих глаз с любопытством смотрят на него. Не поворачивать же лыжи обратно! Звонко выкрикнув эту же самую поговорку — двум смертям не бывать… — он лихо сдвигает на затылок старенький, видавший виды треух и, чуть живой от восторга и страха, летит вниз, в неизвестность…
Воспоминание детства, как молния, вспыхнуло и пропало, но Тихон почувствовал себя несколько увереннее. Он встретился глазами с Наташей и еле заметно подмигнул ей:
— Что сидишь такая грустная? Меня ещё рано оплакивать, кралечка. Пожалей лучше себя и вот этих ощипанных павлинов.
Наташа вздрогнула от неожиданности, удивившись прозорливости парня. Она заметила вопрос на лице Демеля и, помня, что он понимает русскую речь, перевела:
— Арестованный не себя, а нас считает достойными сожаления.
— Почему ты так считаешь? Почему заговорил об этом? — с интересом, живо спросил Демель.
Прежде чем ответить, Тихон взглянул на Наташу и, усмехаясь, сказал:
— Да вот, барышня ваша уж очень ласково смотрит на меня, жалеет.
Демель всё понял по-своему, он решил, что этот странный парень не очень удачно иронизирует, и снисходительно сказал:
— Ты покушался на её жизнь, как же она ещё может смотреть на тебя?
— Вот это-то и удивительно, — ответил Тихон и от души рассмеялся.
Демель не понял истинной причины смеха, но он ему не понравился. Начальник гестапо хорошо знал людей и видел, что разговор с этим дерзким партизаном получится едва ли. С самого начала допроса смертник вёл себя вызывающе, будто не майор Демель, а он был здесь хозяином положения. Майор начинал злиться, а это было опасно для арестованного. Наташа за короткий срок хорошо изучила манеру Демеля играть с обречёнными на смерть в демократию. Он убивал свою жертву не иначе, как вдоволь наговорившись с ней «по душам». Арестованных, намеченных для этих фарисейских бесед, не разрешалось бить, их немного кормили — они должны были выглядеть более или менее прилично.
Франц Демель считал себя глубоким психологом и всесторонне образованным человеком. Он старался разобраться в мотивах поведения людей, пытающихся бороться против нового порядка, приобщение к которому он чистосердечно считал великим благом для всех народов, населяющих не только Европу, но и весь земной шар. Но люди своего счастья понимать не хотели. Правда, не все. Сталкивался он и с такими людьми, которые, попадая в безвыходное положение, быстро меняли свои взгляды, держали нос по ветру. Считая себя человеком глубоко порядочным, Демель относился к таким субъектам без особого уважения, однако охотно сотрудничал с ними. Но таких были единицы. Другое дело — этот непонятный парень, который и перед смертью чувствовал себя хозяином на своей земле. Их миллионы. Они стали глыбой, непреодолимой стеной на пути его армии, бесстрашные и непоколебимые. Посмотрите на этого сорванца — сидит ухмыляется. Интересно, какие мысли бродят в его буйной голове? За покушение на офицера рейха его ожидает смерть, и он знает это. А попробуй, предложи ему сотрудничать с гестапо или пойти служить в полицию, обещая за это сохранить жизнь и сделать её обеспеченной, красивой… Да он просто либо плюнет тебе в лицо и умрёт, как говорят русские, с достоинством и честью, либо, «смирившись», возьмёт из твоих рук оружие, чтобы при первом же удобном случае выстрелить тебе в спину. Удивительный, непостижимый народ! Но никто не знал, кроме самого Демеля, что русские люди не только поразили его воображение своей неподкупностью, твёрдостью, но и заставили думать. До России он жил легко и просто: кто-то решал за него, он брал готовое, и ему иногда казалось, что это его собственные мысли. Теперь Демель думал сам. Процесс этот оказался мучительным и тяжёлым. Демель иногда не находил себе места. Его стали посещать сомнения. Что-то тяжело перевернулось в его голове, забитой сознанием сверхъестественной исторической роли арийцев, фашистской белибердой, эмоциональными театрализованными истериками Гитлера. Демель начал хандрить. В оболочке майора СС как бы стали сосуществовать два человека. И этот, второй Демель, беспокойно ютившийся в глубине сознания первого, негромко, но настойчиво твердил, что война за мировое господство и сам фюрер со своими приспешниками — всего лишь авантюра, обречённая на провал и осуждение историей. Демель ощущал в себе философа, он чувствовал рождение мыслей глубоких, охватывающих одновременно всё вокруг и способных перевернув, поставить с ног на голову устоявшееся, привычное.
Демель внимательно посмотрел в лицо Тихону, будто там хотел найти ответы на мучившие его вопросы, постучал по столу большим зелёным карандашом и спросил:
— Как тебя зовут?
— Тихон.
Наташа, внутренне собранная, с равнодушной маской на лице, понимала, что начиналась игра, причём неравная игра в «кошки-мышки», где кошка ничем не рискует, разве только мышь каким-то чудом словчит и скроется от страшных когтей в своей норе. И такое бывает иногда…
— Фамилия? — продолжает Демель.
— Иванов, — зачем-то соврал Тихон.
— Партизан?
— Партизан.
— Кто командир отряда?
— Ваш хороший знакомый — Иван Иванович.
— Где он сейчас?
— В лесу.
— Сколько в отряде людей?
— Много. Тыща, а может, и больше. Разве всех сосчитаешь.
— Сколько пулемётов?
— Это смотря каких. Станковых, например, — пятьдесят, а ручных ещё больше — много, я их не считал. А про пушки тоже сказать?
Тихон издевается. Он почти спокоен и готов к любым испытаниям. А гестаповец всё видит, всё понимает. Поведение Тихона раздражает его, но он сдерживается. Пусть этот мальчишка корчит из себя героя, это Демель может ему позволить.
— Хорошо, — вкрадчивым голосом говорит Демель, — а теперь скажи, как зовут посыльного из отряда Мартына?
— Откуда я знаю? Мне о таких делах не докладывают, я рядовой — необученный, — ответил Тихон, удивлённый осведомлённостью Демеля.
— Тебе нельзя отказать в логичности, но это только по последнему вопросу. А о составе отряда и вооружении ты наврал, ничего подобного там нет.
— А если вы всё знаете, зачем спрашиваете?
— Хотел проверить твою совесть.
— И как?
— Нет её у тебя!
— Это как сказать, — серьёзно возразил Тихон. — Получается красиво: вор залез в дом, а хозяин не должен замечать его, иначе ему скажут, что он дядя нехороший.
Демель снисходительно улыбнулся.
— Это значит — я вор?
— Это точно.
Гердер сдержанно улыбнулся уголком рта.
Наташа была непроницаема. Казалось, она переводила, не вникая в смысл разговора. Но это только казалось. Она знала, Демель скоро сорвётся. Концовка этих «душевных» разговоров была всегда одна и та же.
— Скажи, Тихон, — сказал Демель, — зачем ты так вызывающе себя ведёшь? По-моему, ты имел возможность убедиться, что мы можем быть великодушными.
— Что-то я не припомню такого случая.
— У тебя короткая память, а это не есть хорошо, — сказал Демель по-русски и продолжал на своём родном языке: — Ты ударил немецкого солдата и не понёс за это наказания.
— Вы это серьёзно?
— Конечно. Старший лейтенант Гердер предотвратил расправу, а он мог этого не делать.
— Пожалел волк кобылу — оставил хвост да гриву.
— Всё паясничаешь, а мне хочется поговорить с тобой серьёзно. Почему ты так непримирим, на что ты надеешься?
Тихон удивлённо посмотрел на майора и, потирая больную губу, тихо сказал:
— Хочешь серьёзно? Слушай!
— Со старшими нужно говорить вежливо.
— Но любовь хороша, когда она взаимна.
— При чём тут любовь! Я говорю о вежливости и воспитании!
— Вы о воспитании? А случайно это не шутка?
— Нет.
— И палач может быть вежлив и воспитан?
— Конечно.
— Убийца — есть убийца! Как он ни рядись, лучше от этого не станет!
— Но тогда и коммунисты тоже убийцы?
— Нет! Мы убиваем палачей — значит, боремся со смертью.
— А разве ты коммунист?
— А вы этого ещё не поняли?
— А конкретнее.
— У нас все коммунисты.
— Это только громкие слова.
— Нет, это не только слова, это — факт, только он вам не по нраву, вот вы и не хотите его признавать.
— Хорошо, Тихон, это пустой разговор: мы останемся каждый при своём мнении. Ты лучше ответь на мой вопрос: на что ты всё-таки надеешься?
— На что я надеюсь, да? Я не надеюсь, а твёрдо уверен, что очень скоро мы погоним вас со своей земли, и всем вам будет крышка!
— Стоп! — резко перебил его Демель. — Ты слишком увлёкся! Кроме того, я совершенно не разделяю твоего мнения, я уверен в обратном. Я тебе разрешаю, — уже с откровенной злобой продолжал он, — докажи свою правоту.