— Если сейчас зарезать, еще можно есть.
— Все равно, — повторил Джанмурчи.
Проезжий спрыгнул с седла на землю и быстро подошел к лошади. Это было простое движение, но почему-то от него Будаю стало не по себе. Он хотел отвернуться и не мог. Киргиз поднял с земли рыжую голову коня и подпер ее коленом. Будай увидел, как маленький острый нож что-то проворно сделал около горла. Киргиз отскочил: Зияющая черная рана разлезлась по шее коня, и голова безобразно откинулась назад. Остальные всадники слезли с коней и тут же начали свежевать еще дрыгающуюся тушу. Будай увидел белые жилы на красном и отвернулся. Только тут он понял, что лошадь зарезали. Черная кровь широкой лужей разлилась по желтому песку. Под самой лошадью она была ярко-красная, а поодаль впиталась в песок. Покоробленное заскорузлое темное пятно на земле было страшным и отвратительным. В небе закружился орел. Путники срезали все мясо и завернули его в шкуру. Потом самый старый обратился к Джанмурчи и коротко спросил:
— Сколько?
Джанмурчи даже не ответил и молча пожал плечами. Тогда старик сказал:
— Нехорошо обидеть в дороге путника. Мясо, кожу, седло я продам на базаре. Деньги оставлю чайханщику, — знаешь, около дунганской чайханы.
— Хорошо! — ответил Джанмурчи.
— Себе я возьму немного, — сказал старик и подошел к своему коню.
Они все сели и поехали в город.
— Лучше бы эго была моя кровь! — сказал Джанмурчи, указывая взглядом на лужу.
Будай молчал. Джанмурчи продолжал:
— Тюра курит опий. Его душа беседует с аллахом. Он видит всякие сны. Он не виноват. Мариам украл Байзак. Зачем молодая женщина смеется? Нехорошо, когда ребенок подходит к золку, а Джанмурчи повинен смерти, Джанмурчи забыл, что Калычу тоже увезли неизвестно куда. Калым пропал. Сердце Джанмурчи пусто. Для кого будет его юрта? Но Джанмурчи повинен смерти. Тюра спит. Джанмурчи должен беречь Мариам. Айда!
Он взял Будая под руку и поднял с земли. Они оставили лужу крови на земле, разряженный револьвер и пошли к городу. Будай застонал. Он вспомнил, что на берегу осталась юрта. Там были платья Марианны и ужин, который она ему приготовила.
Глава V ЗОЛОТОЙ РОТ
Карагач в целую сажень в обхвате покрыл своей тенью угол двух улиц базара. Выбеленная печь чайханы выбрасывала облака пара и дыма. Навес за углом оперся на карагач. Кора дерева почернела от копоти и лоснилась от жира. В чайхане с земляным неровным полом стояли длинные скамьи и столы. В углу — бочка с водой, белые бутыли с кумысом. На маленьком столике возле печи работали несколько человек. Один размешивал тесто для пельменей, другой заворачивал в тесто мясо с ловкостью фокусника. Сделав два пельменя, он щелкал ими в ладонях как кастаньетами и с криком бросал третьему. Повар месил тесто, как будто хотел развеселить весь базар. Большой, тяжелый ком он схватывал за концы и взмахивал им, словно хотел выбросить на улицу в грязь. Тесто вытягивалось в воздухе. Повар размахивал руками, и глядел то вверх, то вниз, как жонглер. Тесто белыми петлями развертывалось над его головой, кружилось у самих ног внизу и плавно пролетало кругом него. Это был какой-то танец с тестом.
Вся готовка сопровождалась выкриками и пожеланиями здоровья посетителям. В чайхане было радушно и весело. Всех встречали с достоинством и благожелательством. Проворно, почти бегом разносили посетителям пельмени, плов, кавардак (мелкие куски мяса). Тонко нарезанная редиска, томленная в китайском уксусе, зеленый накрошенный лук и целое блюдо красного перца подавались в виде приправы.
Разноплеменный говор с утра до позднего вечера не замолкал в чайхане. Приветливость хозяев задерживала: всех. Киргиз, который полгода не видел людей, глазел на пеструю толпу базара. Русский ел палочками рис с ловкостью заправского китайца. Две бабы в пестрых платьях выпили бузы и решили сплясать под гармонику. Все они старались пробыть в чайхане как можно дольше. А большая беленая печь варила прямо на улице, на виду у всех посетителей, и с утра до вечера выбрасывала из-под навеса клубы дыма и вкусного пара. Перед чайханой стояли нары, покрытые коврами. На них каждый проходящий мог сесть и сидеть, сколько ему вздумается. Дощатая оштукатуренная чайхана не имела окон. Свет и люди вливались в двери, которые были открыты круглый год. На улице был непрерывный крик и толкотня целый день.
Арбы, пешие и конные сновали, теснились, пробирались кое-как, чуть не давя друг Друга, но каждый перешагнувший чайхану с улицы был как дома. Базарный нищий целый день молча стоял с протянутой рукой рядом с зеленщиком. Он обедал поздно. Но когда у него набиралось достаточно денег, он важно входил, и ему подавали как всем. В чайхане обычно знали про всех все. В это раннее время почти никого не было. Поэтому три человека, сидевшие в углу, свободно разговаривали между собой.
Они все-таки сдерживали голоса, но зато смеялись очень громко. В самом углу, где сходились две скамьи, сидел Ибрай. Его борода была типична для настоящего правоверного. Длинная и жесткая, как конский хвост, она была такая редкая, что подбородок просвечивал сквозь нее. Бледные щеки были выбриты, и борода казалась приклеенной. Она придавала его желтому лицу и тусклым глазам жестокое выражение. В чайхане хорошо знали, что Ибрай промышляет контрабандой.
Второй собеседник, по имени Шавдах, пил бузу. На днях он должен был выступить в Китай с большой контрабандой. Это был красный толстяк с бабьим тоненьким голосом. Третий был одет под европейца. Поперек френча тянулась медная цепочка от часов — знак культуры. Он был известен под кличкой «Золотой Рот». Обычно никто не называл его по имени. Робкий и несмелый, он никогда не был замешан ни в одну историю. Он дружил с контрабандистами, но умел молчать и потому получил свое прозвище. Было известно, что когда-то, до революции, он промышлял контрабандой по ореховому наплыву в Фергане. Он спиливал наросты и вывозил их в Китай. Золотой Рот так умел делать свои дела, что лесообъездчики и даже лесничие были у него на жалованье. Богатство его окончилось тем, что он пришел полуголым и избитым в Каракол. Теперь Золотой Рот занимался странным, но доходным делом. Когда он узнавал о большой контрабанде, то ехал в горы за лошадьми. Там выхаживал брошенных, загнанных коней и пригонял их в город на базар. Бывало, что иной раз за лете ему удавалось продать целый десяток. Толстый Шавдах долго и убедительно говорил своим бабьим певучим голосом. Он доказывал, что Золотой Рот должен ехать с ним в Китай.
— Ты знаешь дороги. Ты даже не будешь охранять караван. Если настигнут пограничники, я дам тебе пьяную лошадь. Давно я уже даю ей опий. Иншаллах! Она не боится выстрелов и никакой дороги.
— Зато я боюсь, — коротко отвечал Золотой Рот.
Ибрай и Шавдах покатились со смеху.
— Он хороший человек только потому, что всего боится, — сказал Ибрай.
Золотой Рот медленно ответил:
— Однажды, вы помните, я получил в дороге подарок.
— Это правильно, — перебил толстый Шавдах. — Если не дать встречному подарка, то аллах не даст счастья. Нельзя нарушать обычая. Я сам испытал это.
Золотой Рот продолжал:
— Вместе с подарком они отдали мне свою беду. Меня встретили пограничники и обыскали. За один джин (600 грамм) опия я целый месяц просидел в тюрьме и подметал двор комендатуры.
— Ты поедешь в Китай и привезешь оттуда целый фунт золота, — продолжал убеждать Шавдах. — Целый год ты будешь как бай. Но, конечно, ты привезешь больше.
— Шавдах, — сказал Золотой Рот, — если тебя поймают, что ты будешь делать?
— Я буду отставать, — Шавдах оживился. — Когда меня поймали два года назад, пограничники были молодые и неопытные. До города было двадцать три дня пути. Меня поймали на Пикиртыке.
Слушатели кивнули головой. Шавдах выпил полчашки бузы и продолжал:
— Мы затянули подпруги как можно туже. — Слушатели расхохотались. — Мы хотели, кроме того, забить гвозди в копыта лошадей, но это нам не дали сделать. Довольно было и того, что мы сделали. Мы пошли быстро и хотели показать, что спешим вместе с пограничниками.
Золотой Рот и Ибрай хохотали, закатывая глаза под лоб. Шавдах захлебывался от удовольствия.
— Через два дня полного пути от рассвета до ночи у всех лошадей на животе было вот…
И он протянул свои ладони, чтобы показать, какие раны были у лошадей. Шавдах отдышался от смеха и запищал дальше:
— Я думал, что подпруги перережут наших лошадей пополам.
Слушатели помирали со смеху.
— Товар переложили на казенных лошадей, а всех наших пограничники бросили. Они думали, что лошади заболели, потому что мы торопились. Кроме того, они не умели привязывать вьюки. Поэтому мы сами грузили товары на их лошадей. Через неделю дороги из пятнадцати казенных лошадей десять остановились. Товар и коней мы бросили на дороге. Еще через неделю лошадей не было. Ночью мы все убежали. Кто стал бы догонять нас? На каких конях? Мы шли назад и собирали товар и лошадей, которые тихо паслись на траве. И мы спокойно продолжали наш путь, — закончил Шавдах.
Золотой Рот подмигнул, и толстяк побагровел.
— Берегись, — сказал он, — в прошлый раз я бросил в Аксайской долине восемнадцать лошадей. Я знаю, что там волков нет. Кто увел их, когда к ним вернулись силы?
— Найди! — невозмутимо отвечал Золотой Рот.
— Шавдах, — сказал Ибрай, — когда ты поедешь?
— Через неделю, — гневно отвечал толстяк.
— Шавдах, сегодня ты богатый. Судьба! Завтра ты будешь ободранный, как вот этот нищий, — с лицемерным участием сказал Золотой Рот.
Шавдах важно покачал головой.
— Ты знаешь, манап никогда не теряет. Я — манап. Если я стану нищим, завтра придут пастухи и приведут скот. Ты знаешь обычай: пока я богат, обо мне никт9 не помнит. Но если меня посадят в тюрьму, сотни людей продадут последнюю корову, чтобы помочь мне убежать. Ведь это уже было не один раз. Я — маленький человек, по когда я попадаю в беду, то весь мой род вспоминает, что я — манап. Поэтому я ничего не боюсь. Кроме того, если меня три раза поймают, но один раз я пройду — и то все будет хорошо. Сейчас дают за пять фунтов опия полфунта золота.