— А, так, так…
— А-а, ворона… — дружно подхватили несколько человек, прожевывая конину.
Через минуту началась погрузка, и отряд бодро тронулся дальше.
— Ишь ты, — сказал молодой пограничник, задирая голову кверху, — ежели с той скалы, да как жжакнуться вниз, вон на тот камень, так мячиком и подскочишь.
— Под тым каменюкам одним чертям издыть, а не добрым людям, — неодобрительно проговорил украинец, оглядываясь назад.
Все ехали не спеша и болтали друг с другом. Хорошая дорога, ясное небо, теплое солнце, бодрые кони — все способствовало хорошему настроению всадников. Огромная земляная гора была прорезана поперек узенькими канавками. Они были не шире конского копыта. Эти канавки назывались дорогами и, как большие пути, были отмечены на карте. Веками проходили здесь караваны и всадники. Одним нравилось ехать выше, другим — ниже. Двое, желая поговорить, ехали по верхней и нижней канаве. Голова одного всадника была у стремени другого. Некоторое время ехали по ровной долине. Роскошная мягкая трава была по колени коням. Оса прибавил ходу, и отряд пошел рысью. Зеленые стебли шумели под ногами, и подковы сверкали серебром в зеленой траве. Молчаливый и печальный Будай ехал позади всех. Вот уже четвертую неделю в хорошую погоду он видел одну и ту же картину.
Седой полосой убегала вперед примятая трава. Человеческие спины в красных чапанах мерно покачивались. Могучий круп, украшенный ремнями с серебром. Серые и черные лошадиные ноги, иногда рыжие, и волнующийся длинный хвост как будто были продолжением тела всадника. Казалось, впереди бежали кентавры. Весь день до самой вечерней зари они неутомимо перебирали в своем беге высокими конскими ногами, странно качая острыми суставами конских колен. Монотонно сверкали кони подковами копыт, напрягали круп, прыгая через канаву, и обмахивались хвостами от мух. Впечатление усиливалось тем, что люди и кони вполне понимали друг, друга. Никто не правил поводом. Не давая себе отчета, всадник давил коленами, и лошадь повиновалась. Иногда кони капризничали или мстили. За несправедливый удар конь топтался почти на одном месте или рвался в сторону и, нагибая голову на ходу, старался захватить траву. Всадник отъезжал в сторону. Можно было видеть, как бледный от бешенства, потерявший всякое терпение человек полосовал животное куда попало. Упрямство скакуна хуже ослиного. Остальные всадники, как будто не замечая, проезжали мимо. Это была семейная сцена, и никому не было интересно вникать в чужие домашние дела. Потом всадник кричал:
— Ну, полюби!
Конь клал ему голову на плечо и ласкался, как будто просил прощения. Всадник прыгал в седло и снова присоединялся к этому неукротимому бегу, который тянулся неделями. Никто не говорил: «Твой конь хромает».
Люди и кони как бы составляли одно целое, пока человек — был в седле. Иногда Будай слышал, как кентавры переговаривались:
— Гляди, у тебя правая задняя пошкрябана, кровь идет.
Передний кентавр спокойно отвечал:
— А это я вчера на перевале поскользнулся. Дай покурить, что ль?
И на скаку бережно вынимался кисет и сворачивалась цигарка из газеты. Ни одна крупинка махорки не просыпалась зря. Сизый ароматный дымок вился следом, и неукротимые люди с конскими ногами продолжали свой бег перед ним.
Оса смотрел вперед около часа. Он старался поймать в бинокль далекий луг впереди, но бинокль прыгал на ходу, и он ничего не мог рассмотреть. Алы приблизился вплотную, так что звякнули стремена, и спокойно протянул руку вперед.
— Лошади! — сказал он.
— Стой! — коротко скомандовал Кондратий.
Кони осели на полном скаку на задние ноги и остановились. Оса передал бинокль.
— Ну, да! — сказал Будай. — Белая, черная, рыжая, только очень далеко.
Оса слез с седла и приказал оставить вьючных лошадей. Говор и смех оборвались. Суровые тени близкой схватки пробежали по лицам. Сосредоточенное внимание и твердо сжатые губы обострили смеявшиеся веселые лица пограничников. Торопливо развязывали и сбрасывали на землю притороченные позади седла чапаны и кожухи. Каждый упорно смотрел вперед. Видно было плохо: там надвигалась проза. Впереди небо было черное от туч. Как будто распространилась ночь. В спину ярко светило солнце.
Развалины мазара высились недалеко на низком холме впереди. Стены и камни сверкали бело-розовыми пятнами на черном грозовом небе.
Вдруг рядом с мазаром показались два всадника,
— Разъезд! — крикнул Оса.
Команда прозвучала, как удар бича, когда выпускают гончих. На приказание ответил бешеный, сорвавшийся топот коней. Пять всадников рванулись вперед.
— А-а! Пошли, пошли! Нет, теперь не уйдет, врешь! — заговорили кругом.
Всадники, как тень, исчезли за бугром. Оса оставил коноводов и крупною рысью тронулся вперед. Когда он въехал на перевал, местность открылась перед ним как на карте. Короткий горный день уже клонился к закату. Склонившееся солнце наполнило медным светом грозовые тучи. Вдали прояснилось, и стало видно, что по зеленому склону потянулась вереница коней. Теперь их было видно без бинокля. До них было верст шесть. Неизвестные всадники двигались к черным скалам, которые были впереди. Кони пограничников чувствовали общее возбуждение и рвались с места.
— Айда, товарищи! — весело сказал Кондратий.
Все повода ослабли. Отряд пошел вскачь. Далеко впереди разбросанными пятнами неслись всадники разъезда. Еще дальше мелькали два наездника в черном.
— Вон, вон, ихние уйдут! — тревожно кричали кругом.
Кондратий не успел ответить. Впереди слабо цокнул выстрел, и было видно, как конь одного из беглецов сделал несколько прыжков и потом вместе с всадником покатился по земле. Второй несся как ветер. Раздались несколько выстрелов, но он продолжал скакать.
— Будай, — сказал Кондратий, — возьми половину и гони налево к скалам, чтоб не ушли.
На полном скаку отряд разделился пополам. Все упорно смотрели вперед, хотя от ветра слезы закрывали глаза. Равнина окончилась. Оса приказал перейти на рысь. В небе стало темнеть. Кони шли галопом все время и теперь задыхались. Широкая тропа пошла в гору. Будай исчез в стороне далеких черных скал, и там загрохотали выстрелы.
— Как бы разъезд не напоролся, — ворчал Оса. — Зарываются, прохвосты.
Тропа стала широкой и свернула за утес. Оса глянул и бешено погнал коня. Разъезд погибал. Несколько коней, на которых сидели пограничники, по-видимому, раньше принадлежали контрабандистам.
Они упорно поворачивали сами назад, боясь выстрелов. Один горячо понесся вперед, и одинокий пограничник врезался в толпу контрабандистов. Оса видел, как его сорвали арканом с седла и как обнаженный клинок бесполезно сверкнул в воздухе. Пограничник грохнулся на землю, и несколько человек навалились на него.
— Убивают! Голика убивают! — закричали четверо.
Они старались справиться с обезумевшими конями. Но из толпы контрабандистов частым градом посыпались выстрелы, и один конь завертелся на месте. Кони расстилались в карьере, но Кондратий видел, что остается еще не менее двух минут ходу. Позади контрабандистов вдруг часто забили выстрелы.
— Ур-ра! — вырвалось у атакующих.
Все поняли, что Будай зашел сзади. Кондратий подал команду. Холодная сталь обнаженных клинков красными зеркальными полосами сверкнула в лучах заходящего солнца. Разведчик впереди спрыгнул с коня. Под выстрелами он поправил подпругу и хотел вскочить в седло, но в коня хлопнула пул. Конь рванулся вперед, пограничник зацепился за переднюю луку деревянного седла ремнем шашки, и конь поволок его карьером к толпе контрабандистов.
— Плоц, Плоц пропал! — раздались крики. — Убьют!
Второй пограничник влетел в толпу контрабандистов, но следом вломился Оса. Несколько торопливых выстрелов прогремели в упор. Несколько страшных, размашистых ударов клинка обрушились на кого-то. Потом раздался взрыв разноголосого вопля, и все было кончено.
— Сдались! Голик жив?
— Щеку прорезали.
— Плоц?
— Ничего, отделался.
— Та-ак, разворачивай тюки! Сколько вьючных лошадей?
— Забирай прежде винтовки! Мало тебе еще?
— Давай, дьявол!
Торопливо обезоруживали и считали задержанных. Алы протискивался сквозь толпу своих и чужих и быстро заговорил:
— Когда мы бросились вперед, я видел след, который пошел в сторону. Туда ушло лошадей пятьдесят.
— Будай, возьми десять человек и карауль, — возбужденно сказал Кондратий.
— Сидай, скорей, черт! Уйдут, дьявол! — торопил кто-то товарища. — Увезут все твое лекарство к черту!
Ближайший контрабандист бросился с ножом на Алы, но беззвучно упал вперед от страшного, хряснувшего удара прикладом.
— Не зевай! — холодно сказал Саламатин.
Алы засмеялся, приложив руку к сердцу, и вскочил в седло. Кондратий и почти весь отряд тронулись за Алы и Джанмурчи. Тьма сгустилась. Тропа под ногами коней разделялась на каждом шагу. Белые полотна тропинок уходили в сторону за утесы, скрывались в кустарнике и иногда ползли куда-то вниз, в пропасть. Алы ехал впереди всех. Он впился глазами в тропу и, тихонько посмеиваясь, уверенно сворачивал то на одну, то на другую тропинку. Они ехали недолго. Перед ними открылась ложбина, и Оса закричал от радости: больше сотни вьючных животных, из которых многие были нагружены опием, связанные поводами, стояли тесным табуном.
— За это он хотел меня убить, — засмеявшись, сказал Алы. — Вот! — И он приблизился к табуну.
Стали считать коней.
— Восемь, девять, десять.
— Саламатин, сколько тут опия?
— Сейчас! Десять, пятнадцать! По двадцать фунтов считайте!
Оса боялся внезапного нападения в темноте и потому приказал вести коней немедленно. Когда он вернулся, уже горели костры. Поодаль сидели задержанные. У другого огня весело болтали пограничники. За десять последних дней в первый раз встретился кустарник. Оса выставил караул около задержанных и лег спать. Сквозь сон он слышал, как пограничники переговаривались о чем-то и хохотали. Как только стало светать, Оса вскочил на ноги. Более тридцати пограничников с тревогой смотрели на своего командира. Никто не хотел ехать назад с задержанными.