Зотов широким шагом пошел от двери к столу и вдруг остановился, увидев каминные часы. Под ними, подсунутая заботливой рукой Сотниченко, лежала стопа стандартных бланков с крупным заголовком «ПОСТАНОВЛЕНИЕ О ВОЗБУЖДЕНИИ ДЕЛА». Все было в рамках закона, мне оставалось исподтишка наблюдать за тем, как менялось выражение лица посетителя: его губы сжались в жесткую прямую линию, глаза забегали от окна к столу и двери. Рука с протянутой повесткой застыла в воздухе.
– Что же вы? – Не глядя в его сторону, я кивнул на свободный стул.
Он нерешительно потоптался на месте, потом втянул голову в плечи и уселся напротив.
– У меня заявление, гражданин следователь, – глухо сказал он.
– Занято и занято, – пожаловался я и начал снова набирать номер: пусть у него не сложится впечатления, что его поймали на слове.
– У меня заявление, – несколько громче повторил он. – Я, гражданин следователь, с повинной пришел.
«Вот теперь самое время», – определил я и повесил трубку.
– Слушаю вас.
– Два года назад, – торопливо начал Зотов, – будучи командированным в поселок Красино и находясь в состоянии алкогольного опьянения, я разбил витрину ларька и похитил часы. Совесть замучила – решил признаться в совершенном преступлении и понести заслуженное наказание.
Протокольный слог Зотова резал слух.
– Не так официально, – попросил я. – Сидели, что ли?
– Сидел, – с готовностью подтвердил он. – Двести шестая, часть вторая. Хулиганство.
– Хорошо, что запомнили.
– Запомнишь! – Зотов быстро освоился с новой ролью. – Полтора года в общем режиме план давал, а в личное время Уголовный кодекс изучал. «Мои университеты» читали?
– Веселый вы человек, – заметил я.
– Так ведь в песне как поется? «Не надо печалиться – вся жизнь впереди», – оживился он. – Я, гражданин следователь, как рассудил: сам признаюсь – суд учтет. Часы, – Зотов кивнул на стол, – много не стоят, сто рублей им красная цена. Явка с повинной – вещь серьезная, по нашим советским законам обязаны учесть. В итоге мелкое хищение. Ерунда. Разве что характеристику с завода отрицательную могут дать, так ведь я раскаяние и чистосердечное признание подброшу. Ставку на них сделаю. Пусть правосудие разбирается, взвешивает на своих весах. Авось не обвесит.
– Так-то оно так, если признание полное и правдивое, – вставил я.
– Не сомневайтесь, гражданин следователь, – заверил Зотов. – Все как на духу выложу. Мне теперь стесняться ни к чему. – Он закинул ногу за ногу. – Развитие событий, значит, такое. Выпили мы с ребятами в общежитии, прямо в красном уголке. Вы пишите, я и номер общаги скажу, чтобы суду легче частное определение выносить. Значит, употребляли мы спиртные напитки, отъезд мой обмывали, я через час-другой уезжать собирался. Оприходовали три бутылки водки и пошли проветриться. Красино – поселок маленький, улиц – раз, два и обчелся. Как я умудрился заблудиться – ума не приложу. Видно, алкоголь этот, будь он проклят, виноват. Товарищей своих, то есть собутыльников, растерял. Иду один, столбы телеграфные считаю, вдруг вижу – светится. Магазин не магазин, ларек вроде. А на витрине часы. – Зотов снова показал пальцем на стол. – Они самые. Стоят себе, блестят, прямо как золотые, загляденье да и только. И тут меня по пьяному делу качнуло и об витрину стукнуло что есть силы. Стекло не железное, сами понимаете, разбилось. Вокруг никого. Соблазн большой. Руки, я вам скажу, прямо сами ухватили этих амурчиков, я и опомниться не успел – чувствую, бегу что есть мочи. Гляжу, наперерез кто-то кинулся. Дружинник, наверное. Да я повыше оказался, ноги у меня подлиннее. Убежал. Вещички у меня с собой были, командировочное отмечено, дел в Красине никаких. Сел на попутку и скрылся с места преступления.
Хитрые, глубоко посаженные глаза-буравчики так и сверлили меня. Зотов старался угадать, верю ему или нет. Отсюда и ернический тон и нога на ногу. Конечно, в любой момент я мог оборвать его циничную браваду, но по ряду соображений, которые в совокупности принято называть тактикой допроса, не делал этого. Пусть выговорится.
– Потом, как водится, начались угрызения совести. – Зотов вдохновенно заиграл раскаяние. – На амуров этих с трубами смотреть не мог, чуть не выбросил. Поверите, гражданин следователь, ночами не спал, сновидения всякие мерещатся. Гляну на мать-старушку, сердце кровью обливается. Иду на работу – вокруг честные граждане, едут в троллейбусах, автобусах...
– ...трамваях, – подсказал я.
– И в трамваях, гражданин следователь, – невозмутимо подтвердил он.
– Я запишу это в протокол, не беспокойтесь, – пообещал я. – А кому вы часы продали?
– Обижаете, гражданин следователь. – Зотов проникновенно посмотрел мне в глаза. – Не знаю, правда, от кого они к вам попали... – Последовала секундная заминка, в течение которой он ждал ответа и закончил, не дождавшись: – Но я их попросту потерял. Вез на почту, чтобы в милицию посылкой отослать, без указания обратного адреса, конечно, и забыл в такси.
– Это тоже в протокол записать? – спросил я. – Мне нетрудно.
Пора было вернуть его из мира фантастики на твердую почву реальности.
– В каком смысле? – поинтересовался Зотов.
– В том самом, что от вашего чистосердечного признания ничего не останется.
– Это в каком смысле? – повторил Зотов.
– В том, что мы знаем о вас гораздо больше, чем вы представляете.
– Например? – спросил он и подозрительно уставился на меня.
– Вспомните Щелканова, своего одноклассника. Вспомните, как избили его восемь лет назад.
– Неподсудное дело. – Зотов облегченно вздохнул. – Это несерьезно, гражданин следователь.
– Вы правы. Только не советую попадаться ему на глаза. Сейчас вам с ним не справиться – здоровья, пожалуй, не хватит.
– Плевать мне на Щелчка.
– А как у магазина досталось от знакомого Вышемирского, помните?
– За это его, а не меня судить надо, – огрызнулся Зотов.
Он все еще не понимал, для чего я перечисляю его юношеские подвиги.
– А Вышемирского Юру не забыли?
– Вы что, с детства за мной слежку ведете? – кисло улыбнулся Зотов, но внезапно улыбка сбежала с его лица, сквозь загар проступила восковая бледность. – Понял! Постойте... выходит... Так вы из-за Юрки меня вызвали? Получается, что я, дурак, сам на себя наклепал?! – Он даже привстал со стула. – Наговорил я на себя! Неправда! Не крал я часы! Не крал!
– А как же явка с повинной?
– Отменяется явка, – рявкнул Зотов. – Оговорил я себя.
– И часы не вы крали?
– Первый раз их вижу. – От его напускного добродушия не осталось и следа.
Я не спеша дописал страницу протокола и протянул его Зотову. Он прочел и размашисто расписался.
– А теперь, – пряча бумагу в папку, сказал я, – довожу до вашего сведения, что часовщик из красинского ларька вместе с понятыми сидит в соседней комнате и ждет вызова на опознание. Может, начнем?
Глаза-буравчики снова метнулись к двери, потом к окну, потом с нескрываемой злобой на меня.
– Ладно, ваша взяла, – сказал он и махнул рукой.
– Наша всегда берет, – ответил я. – Явку с повинной вы отменили, но чистосердечное признание осталось. Пользуйтесь.
Зотов сгорбился, достал надорванную пачку папирос.
– Курить можно?
– Потерпите, – сухо отказал я. Время беседы в нейтральном тоне прошло.
Зотов спрятал свой «Беломор».
– Вы и так все знаете, – простуженным, хриплым голосом начал он. – Купил я Юрку на эти часы. То есть формально продал их ему, а фактически получил возможность тянуть из него деньги. – Он поднял глаза. – Пишите, пишите, гражданин следователь. Будет вам чистосердечное, а мне – смягчающие обстоятельства. Все по упэка. – Он помедлил, собираясь с мыслями. – Вернувшись из Красина, я решил как можно быстрее избавиться от часов. В комиссионку, известное дело, не отнесешь, сослуживцам продавать – тоже рискованно. Случай сам подвернулся. Юрка Вышемирский искал подарок для отца на день рождения. Я предложил ему часы за сто пятьдесят рублей, а уступил за семьдесят.
– Надпись сами стерли? – спросил я.
– Напильником, – утвердительно кивнул Зотов.
– Дальше?
– Недели через две после продажи у меня на заводе обнаружилась недостача. Так, ерунда, сто рублей, а покрыть денег, как назло, не было. Стал ломать голову, где достать. Выхожу вечером на балкон и слышу, внизу пацаны из-за мяча ссорятся. Один другому грозит: «Не дашь мяч, я твоим предкам скажу, что по подъездам куришь». Меня сразу осенило. На следующий день пошел к Юрке...
Вышемирский вышел из дома и отвел Зотова в беседку.
– Чего тебе? – спросил он, стирая с указательного пальца пятна масляной краски.
– Все рисуешь, художник от слова «худо»? – Зотов постучал папиросой по коробке и сунул ее в рот. – Дай огоньку, живописец.
Он прикурил от зажигалки и выпустил из ноздрей дым.
– Часы где?
– А тебе что? Я за них заплатил.
– Заплати-и-ил, – передразнил Зотов. – Отдал, что ли, папаше?
– Подарил.
– Сколько ему стукнуло?
– Шестьдесят.
Зотов отодрал зубами кончик бумажного мундштука, пожевал его и выплюнул.
– Шестьдесят, говоришь? – Он хохотнул.
– Все шутишь? Не надоело?
– Кончились наши шуточки, Юрочка. Крышка нам с тобой. Не рисовать тебе большее картин. Разве что стенгазету в колонии выпускать будешь.
– Перепил, что ли, а, Зот? Так иди, проспись.
– Вместе отоспимся. В следственном изоляторе. Там спать можно. Я сидел – знаю.
– Ты что, обалдел? Какой еще следственный изолятор? – встревожился Вышемирский.
– Тюрьма, по-вашему, – объяснил Зотов. – Пока следствие да суд, там посидим, а потом в колонию, хорошо, если в общий режим попадем...
– У меня, Зот, чувства юмора нет, чтобы твои остроты переваривать, занят я. Говори прямо, что нужно, а то я уйду.
Зотов лениво потянулся, зевнул во весь рот, но стоило приятелю сделать шаг в сторону, он схватил его за плечи.