Неподалеку от подъезда его ждал Кухалейшвили. Увидев Ликвинадзе, он пошел вслед за ним. Потом они вышли на магистраль и поймали такси.
Ликвинадзе пребывал в хорошем расположении духа. Наконец-то он сорвал банк, о котором мечтал всю жизнь. Когда они вошли в комнату Кухалейшвили, он дрожащими руками вытряхнул на стол облигации. Вместе с облигациями выпали золотые вещи, которые он в кабинете даже не заметил. Глаза ею горели.
— Ты посмотри, сколько здесь! — воскликнул Ликвинадзе и начал делить облигации на три части.
Вскоре приехал Одинцов.
Кухалейшвили и Одинцов получили по сорок тысяч, а остальные облигации, деньги и золотые вещи получил Ликвинадзе.
Разделив добычу, Ликвинадзе как бы невзначай сказал:
— Пришлось пришить старика, не хотел, но он кинулся на меня, как кошка.
Радостное настроение собеседников сразу же изменилось. На кражу они пошли смело, но теперь они были соучастниками убийства, а это уже куда более серьезное дело.
Побыв еще пару дней в Москве, Ликвинадзе отправился в Харьков.
Кухалейшвили тоже стал подумывать о поездке на юг. Его могут найти в первую очередь, — ведь он студент. Уехать быстро он тоже не мог. Догадаются, будут искать. И он решил, что доживет до каникул, а деньги пока переправит в Абхазию. На днях в Сухуми должен был уехать Визба.
— Знаешь, старик, — сказал он ему, — возьми вот этот сверток и спрячь где-нибудь до моего приезда.
— Давай, — согласился Визба.
Визба тоже был причастен к краже. Он писал анонимные письма. Теперь, когда стало известно об убийстве профессора, он догадался, что это дело рук Кухалейшвили, но не подал вида.
«Еще и меня прибьют, — думал он, — лучше помолчу».
Сев в поезд, Визба поинтересовался, что лежит в свертке. Глаза его, и без того горящие, разгорелись еще больше, когда он увидел кучу облигаций. «А что, если пропить их?»
На ближайшей остановке он сдал в сберкассу несколько облигаций и через двое суток в хорошем настроении прибыл в свой город на берегу моря. Здесь было не по-зимнему жарко. На горе у вокзала расцвели мимозы, на клумбах горели большие красные канны.
«Вот здесь я погуляю. Черт с ним!»
Он поехал к своему закадычному другу Назаряну.
Теплый ветер врывался в открытое окно. Безоблачное небо синело над головой Визбы. Назаряна дома не оказалось, и Визба поехал в бильярдную. Назарян, как всегда, играл.
— Дуплет в правый угол! — заказал Назарян, и шар, отскочив от левого борта, со свистом вошел в лузу. Визба невольно залюбовался красивой игрой товарища. Когда Назарян через весь стол положил труднейший шар, Визба не выдержал и воскликнул:
— Вот это я понимаю — техника!
Назарян повернулся к Визбе, и несказанная радость расплылась по его лицу.
— Каким ветром, Визба!
— Северным, — ответил тот и отозвал товарища в сторону.
Назарян не стал доигрывать партию, хотя это была явно его игра, и предложил противнику разойтись, на что тот с удовольствием согласился.
Назарян и Визба пошли к порту. Там в небольшом садике был уютный ресторанчик, где в холодке можно было выпить холодного имеретинского вина. Они шли по набережной, залитой абхазским солнцем, радостные от встречи и довольные, что сейчас выпьют.
Заказав зелени и по солянке, они взяли несколько бутылок вина и бутылку водки.
— Ну, как Сухуми живет? — поинтересовался Визба.
— По-старому, приезжих мало, рестораны свободны! — весело сказал Назарян.
— А ты выиграл, что ли, или наследство получил? — поинтересовался Назарян.
— Как тебе сказать — скорее наследство.
И Визба рассказал ему, что это деньги Кухалейшвили, но он решил их пропить, чтоб восторжествовала справедливость.
— Зачем прятать богатство, — поддержал его Назарян. — Лучше пропить.
— Приедет Кухалейшвили — скажем, что вытащили в дороге.
Чтобы не попасться, они попросили знакомых получить за них деньги. Если облигации рассовать по разным кассам, думали они, это не будет так заметно.
И вот с карманами, набитыми деньгами, они начали свое турне по Черноморскому побережью.
Начали кутить в Сочи, а кончили у себя дома. Сухуми город небольшой, все друг друга знают.
В управление милиции Абхазии был запрос из МУРа, естественно, работники розыска заинтересовались, на какие средства гуляют названные братья.
Одинцов старался после убийства профессора избегать встреч с Кухалейшвили. Даже на футбол он теперь не ходил. Страх перед расплатой словно пришиб его. Он стал тихим и вежливым.
Однажды Кухалейшвили, встретив Одинцова в институте, поинтересовался, как идет расследование, но Николай сказал, что он не знает и что старается не спрашивать об убийстве ни у кого. По настроению Одинцова Кухалейшвили понял, что пора ему подаваться в теплые края. «Уеду в деревню, — думал он, — поживу годок, а там, глядишь, все забудется».
Теперь и Кухалейшвили не был так спокоен, как тогда на стадионе, когда он рассказывал Одинцову о море и беззаботной жизни на юге.
Однажды, когда кончились наличные деньги, Визба сам пошел обменивать облигации. И нужно же случиться — одна из облигаций выиграла.
— Заполните квитанцию, — сказала кассирша.
— Через несколько дней зайдете и получите деньги.
Обрадовавшись, что денежный запас пополнился новыми доходами, Визба заполнил протянутый ему лист. Когда он вечером встретил в ресторане «Рица» Назаряна и рассказал ему о выигрыше, то тот тоже пришел в неописуемый восторг.
— Еще год безбедной жизни! — воскликнул он и, подозвав официанта, заказал большой ужин, пригласив за свой стол всех соседей.
Был среди соседей и Василий Иванович, работник сухумского розыска. Он выпил «за компанию» бокал сухого вина и, поблагодарив угощающих, быстро вышел из зала.
Сличить украденные облигации с номерами, сданными Визбой, не составляло никакого труда. Так Визба и Назарян познакомились с милицией. Может, это было им не очень приятно, но что поделаешь. На первом же допросе Визба рассказал, откуда эти облигации попали к нему, и, когда Кухалейшвили с радужными надеждами приехал домой, его встретили здесь работники уголовного розыска.
Тем временем в Тбилиси вернулся Ликвинадзе, Побывав в Харькове и Ростове-на-Дону, в Баку и Ленинграде, он решил отдохнуть дома, но и ему не суждено было остаться в Тбилиси.
И вот из разных концов поехали в Москву, но уже не в мягких вагонах, а в вагонах специального назначения «путешественнички». Невесело было у них на душе. Отдых не пошел впрок.
Не удалось уйти от расплаты и Одинцову. Пистолет, который он взял у Макеенко, не сослужил ему службу.
ВЫРОДКИ
Детскими шалостями считали выходки своего сына зубной врач Пантелеев и его жена. Шалостью считали они и его беспробудное пьянство. И рос никем не сдерживаемый негодяй.
К двадцати годам Александр Пантелеев имел уже солидный уголовный стаж. Судимости за хулиганство и за угон машины, частые приводы в милицию Александра Пантелеева не насторожили ни родных, ни общественность. Отец и мать ни в чем не отказывали своему единственному сыну. «С годами пройдет», — бездумно рассуждали они.
Вечером 25 марта 1950 года собрались приятели Пантелеева в его комнате для очередной выпивки. Два студента — Хотинский-Сибиряк, Волков и бросивший учебу Попов.
Чтобы не мешать молодежи, родители Пантелеева ушли на вечерний сеанс в кино.
Выпито вино и водка. Стало скучно.
— Хорошо бы покататься на такой, — сказал один из собутыльников.
— Вообще, конечно, — ответил другой, — но денег ведь ни шиша!
— Ерунда, — вскочил Пантелеев, — техническую сторону беру на себя. Я и сработаю шофера!
— Ну нет, — ответил Волков. — Мы на это не пойдем.
Волков и Попов распрощались с Пантелеевым и с Хотинским-Сибиряком.
— Давай, пошли! — скомандовал Пантелеев и, захватив с собой пистолет и финку, вышел из дома с Хотинским.
Не знали двое детишек шофера Блюмельфельда, что в ночь на 26 марта 1950 года два выродка убьют их отца. Не знала и мать их, что подлые убийцы отнимут у нее мужа. Не знали и в седьмом таксомоторном парке, что в эту ночь они лишатся честного и трудолюбивого работника.
У Никитских ворот приятели сели в машину. Рядом с водителем — Хотинский, Пантелеев — сзади. Поехали на Арбат, затем машина въехала во двор дома № 20 по улице Погодинке. Здесь выстрелом в затылок был убит шофер. Пантелеев выскочил из машины и вместе с Хотинским выбросил труп во двор. За руль сел Пантелеев и поехал с Хотинским «кататься». Испугавшись на Смоленской площади свистка орудовца, заметившего ярко горевшие фары, преступники доехали до Собачьей площадки и бросили машину. Выбросив по дороге в Яузу пистолет и финский нож, убежали домой.
Рассказав отцу, что он совершил убийство напавшего на него ночью человека, Пантелеев просил помочь ему уехать из Москвы в Ташкент. Туда он решил ехать вместе с Хотинским. Отец обещал достать три тысячи рублей и купить билет. Но путешествие в Ташкент не состоялось.
Зная, что рано или поздно преступление будет раскрыто, Хотинский рассказал своей матери об убийстве шофера и по ее совету явился в отделение милиции с повинной.
Был арестовав и Пантелеев.
Следствие в МУРе было быстро закончено, утверждено обвинительное заключение прокурором, и дело перешло в суд.
12 июля 1950 года Московский городской суд приговорил Пантелеева к 25 годам лишения свободы, а Хотинского, как явившегося с повинной, — к 10 годам.
Но адвокаты не согласились с этим суровым приговором. Задета была их профессиональная «честь». И вот из совершенно ясного дела они стали строить воздушные замки, вытаскивать на свет всякого рода заключения психиатров. Цитируются выдержки из многотомных трудов знаменитых профессоров. Казуистически опровергаются заключения психиатрических экспертиз о «вменяемости» Пантелеева и Хотинского.
Гнусное, заведомо сознательное убийство объявляется «безмотивным». Формулировка «безмотивное убийство» склонялась и спрягалась во всех кассационных жалобах адвокатов Котова, Казначеева и Липскерова, как основная база для смягчения наказания. Они выискивали любые лазейки для того, чтобы не применять меру наказания.