— Виноват он или нет? — спросил я Лидочку.
— Рабочие рудника говорят, что не виноват, — и она взяла на прощание мою руку.
Я стал выполнять обязанности судьи. Прочитал уголовный и процессуальный кодексы, многочисленные разъяснения и почувствовал себя подготовленным, полноценным судьей.
В начале недели я стал рассматривать дело «бандита» из лагеря. Этот человек за месяц до освобождения из лагеря разбил голову одному заключенному. А потом, когда его поместили в изолятор, сломал решетку и попытался бежать. Вроде, на первый взгляд, Лидочка правильно вынесла приговор. Но меня смущала анкетные данные и приговор, по которому Х. отбывал предыдущее наказание. Он был бригадиром транспортной бригады под Казанью, никогда ранее не судился. Имел двоих детей.
«Странно», — подумал я и снова стал перечитывать дело.
Небольшой зал судебного заседания был наполнен до отказа. Здесь были и местные жители и только что прибывшие на работу шахтеры.
— Подсудимый, встанете!
Он нехотя поднялся и с ненавистью посмотрел на меня.
— Не хочу я комедию ломать, — сказал он. — Судили раз, что вам еще нужно?
В зале воцарилась тишина. Лишь конвоиры ближе придвинулись к подсудимому.
Заседание народного суда продолжалось. Я снова стал допрашивать свидетелей и обвиняемого. Но обвиняемый окончательно отказался от показаний, и я не мог его убедить, что нужно отвечать на вопросы. Шло время, наконец, я все-таки добился своего.
— Да, я оскорбил начальника, за что получил пять суток ареста, но я не выламывал решетку и не совершал никаких преступлений.
— Ваше дело рассматривается по законам военного времени, — сказал я подсудимому.
— Никакого дела нет. Все это липа, — закончил свое выступление Х.
Все допрошенные свидетели были на стороне подсудимого, никто его ни в чем не обвинял. Х. просто допустил небольшой проступок, за что понес административное наказание. И мне ничего не оставалось делать, как вынести оправдательный приговор. Х. был освобожден и выпущен прямо из зала суда.
— А как же с теми, кто создал дело? — спросил я.
— Они были строго наказаны.
— Вот так я и стал судьей, Иван Васильевич. — Но эта работа меня не привлекала, и скоро меня освободили по моей личной просьбе.
— Да, — сказал я, — не украли бы у тебя чемодана, может, и не увиделись бы никогда. Что ж, давай простимся. МУР — это не та организация, где можно долго сидеть, — пошутил я на прощание.
Николай Петрович уехал в Кисловодск. С тех пор мы не виделись, но я еще долго вспоминал наш разговор.
ПУШКИНСКАЯ, ДОМ 4
Умер профессор Баклаев. Умер внезапно, сидя с женой и сыном за обеденным столом.
Еще полчаса назад шутил и смеялся, горячо жестикулировал и разыгрывал сына, высмеивая футбольную команду «Спартак». Сам он был фанатично предан динамовцам.
Сын мелкого ремесленника, Баклаев еще босоногим мальчишкой каждый день гонял на задворках тряпичный мяч, а когда подрос, купил на сэкономленные деньги настоящий. Ну и праздник был для ребят в тот день!
Шли годы, но раннее увлечение футболом не покидало Георгия Александровича ни во время учебы, ни потом, когда он, всеми уважаемый инженер, стал преподавателем авиационного института. Но не было случая, чтобы он пропустил матч любимой команды.
Его двадцатитрехлетний сын закончил тот же институт, что и отец, но футбольные симпатии отца не унаследовал.
И в этот погожий день, желтый от осенних листьев, когда солнце уже не слепило, но еще изрядно грело, когда природа, казалось, еще не хотела расставаться с теплом, на этом кусочке планеты вечный спор отца с сыном о преимуществе любимой команды был, как всегда, в самом разгаре.
Вдруг Георгий Александрович сильно изменился в лице, схватился со стоном за сердце и сполз со стула на пол.
— Папа, папа! Папочка, что с тобой? — в ужасе закричала Марья Андреевна, бросившись к мужу.
Окаменело стоял сын, и только трясущиеся губы выдавали его смятение.
Умер Баклаев, любимец студентов и всех, кто знал его.
Семнадцатого сентября траурная процессия начала свой печальный путь к Ваганьковскому кладбищу. Сотни людей с обнаженными головами грустно стояли у дома. Одни близко знали Георгия Александровича, другие слышали о нем и печально размышляли о превратностях бытия..
Смерть! Какое страшное слово! Страшное и неотвратимое. И, соприкасаясь со смертью, люди отбрасывают мысли о делах.
Но в толпе было несколько человек, которых смерть профессора нисколько не огорчила. Зорко приглядывались они ко всему происходящему и с нетерпением ждали начала процессии. Эти люди, казалось, не были подвластны ни смерти, ни человеческому горю. Они жили только для того, чтобы насыщать свою утробу, удовлетворять свои низменные инстинкты за счет людей труда. Это были рецидивисты Малютин и Дубов. И воровские клички, данные им собратьями по грабежу, как нельзя лучше подходили к ним: Дубов — Чума, а Малютин — Шакал.
Стоял здесь в толпе и третий, который был всегда на стреме. Здесь же с ними стояли и барыги, и наводчики, и даже скупщики краденого. Словом, здесь была чуть ли не вся шайка, совершившая уже до этого немало преступлений.
Похоронная процессия подходила к концу. Заканчивались речи. Гробовая могила зияла своей темной глубиной. Сухая песчаная земля осыпалась вниз двумя тонкими струйками. И вот гроб начали тихо опускать под молчаливый стон Марии Андреевны и сына, похудевшего, осунувшегося Игоря. А в это время.
— Дежурный по отделению милиции Грязнов слушает!
— Боже, боже, какие безжалостные люди, какой ужас! — Мария Андреевна сообщала, что в то время, когда она была с сыном на последних проводах мужа, квартиру ограбили. К страданиям осиротевшей семьи добавилось еще такое горе. От охватившей меня злости я крепко сжал подлокотники кресла. Нужно срочно принять меры к поиску грабителей. Я немедленно отправил на место преступления оперативную группу.
Люди уже покинули кабинеты, когда раздался телефонный звонок.
— Что случилось в квартире народной артистки Яблочкиной? — спрашивал министр.
Я обстоятельно доложил.
— На розыск отправить самых опытных. Включитесь и сами, — распорядился министр.
Шли дни, мучительные, долгие дни поисков.
— Почерк один, — докладывал руководитель группы Дерковский. — Ограбление квартиры Баклаева и ограбление квартиры Яблочкиной совершено одними и теми же людьми.
Допрошены десятки людей. Проверены вокзалы, рынки, магазины. Есть догадки, смутные предположения. Но видимых успехов нет.
Поиски продолжались с удвоенной энергией.
Вывеска на стене дома № 60 по улице Герцена привлекала многих, которые хотели сшить платье или хороший костюм. Окна специалиста-частника были, зарешечены.
В этот вечер пьяная компания праздновала удачу. И Маргарита Баканичева в украденном бархатном платье отбивала чечетку под звуки баяна.
Невеселым явился я на работу. Все это время я сам следил за ходом розыска. Ограбление квартиры Яблочкиной вызывало беспокойство затянувшимся поиском.
Бесконечные звонки начальников всех рангов отнимали драгоценное время. И я укрылся от всего этого в 50-м отделении милиции. Но и там находили меня дотошные секретари. А нам пока не удавалось напасть на след грабителей. Розыск продолжался.
Из осмотра квартиры Яблочкиной и рассказов потерпевших картина ограбления рисовалась следующим образом.
Звонок в квартиру заставил домашнюю-работницу Замшину приоткрыть дверь, не снимая цепочку, как это она обычно делала. Мужчина средних лет, хорошо одетый, предложил передать знаменитой артистке присланную из театра пьесу. Замшина открыла дверь, и двое грабителей ворвались в квартиру. Быстро повалив на пол Замшину, они связали ей руки телефонным проводом, закутав в простынь, уложили на тахту и приказали молчать. Через некоторое время из соседней комнаты послышался крик самой Яблочкиной, но оторопевшая Замшина не могла произнести ни единого слова. Бандиты завернули в простынь и знаменитую артистку и уложили в кровать. Долго глумились они над ней, требуя выдачи денег и ценностей. Захватив полторы тысячи рублей и две пары часов, бандиты скрылись через черный ход, так как их работу прервал продолжительный звонок у входной двери. Огорошенные внезапностью, Яблочкина и Замшина не запомнили даже лиц грабителей.
День и ночь продолжались поиски преступников.
— Так, значит, пока никаких следов. И это докладывают ответственные работники столичного уголовного розыска. Среди ясного дня ограбили святыню русского театра, а вы, как беспомощные цыплята, барахтаетесь. Или раскроете это дерзкое преступление за три дня, или. Судить за бездеятельность, жестоко судить, и никакой пощады, — закончил министр свое выступление на совещании.
С этим напутствием мы удалились из кабинета министра.
После совещания у министра я не то чтобы испугался, а просто лишился сна. Ну, а если случалось засыпал, то мне снились всякие кошмары. Рано утром я пришел на работу. На моем столе стояли какие-то лакированные туфли. Сергей Дерковский доложил мне, что эти туфли были похищены из квартиры Зои Васильевой и что вместе с ними при обыске у задержанного Зырянова на скупочном пункте были найдены остальные вещи.
Настроение у меня сразу поднялось, и я долго сидел с Сергеем Дерковским, обсуждая дальнейшие действия, А тем временем в другом кабинете шел допрос Зырянова.
Оставленные в засаде в квартире Зырянова работники розыска задержали Дубка и Малюту, о которых давал показания Зырянов.
В седьмом часу вечера Дубок и Малюта сидели уже передо мной и валяли Ваньку. Разукрашенные татуировками, они в полупьяном состоянии доказывали свою невиновность, но чувствовалось, что их опьянение было наигранным.
— И чего, гражданин начальник, прицепились, — ворчал Чума.
Ему вторил Шакал:
— На самом деле, привязались к нам. Подавайте старшего, жаловаться будем.
— Одно слово — милиция, — твердил Дубок.