тра в поле. Да и вещи может размотать. Хорошо бы встретить кого-нибудь из знакомых с разъезда Малышкино. Помогли бы отыскать Волкова, если он здесь, на вокзале…
— Николай Стратонович тоже куда-то едет? — вдруг донеслось сзади.
Терентьев оглянулся. За спиной стоял и добродушно улыбался Анатолий Боровский, сын продавца на разъезде Малышкино. Николай обрадовался, подмигнул Боровскому, молча крепко сжал руку и шепнул:
— Вот кстати. Мне тебя надо позарез. Ты хорошо знаешь в лицо малышкинских?
— Знаю. А что?
— Ивана Волкова знаешь?
— Кто его не знает, забулдыгу. Где-то здесь отирался. Недавно видел. А что, Николай Стратонович?
— Покажи мне его, а?
— Можно. А что?
— Да нужен он мне.
— Зачем, Николай Стратонович? — допытывался Боровский.
— Когда-нибудь расскажу. Длинная история. Сейчас некогда. Скоро прибудет поезд. Пойдем поищем.
— Пошли.
На перроне Волкова не оказалось. Не было его и в пристанционном буфете. Когда паровоз, тяжело дыша, медленно подтягивал хвост поезда к платформе, Боровский увидел Волкова. Он сидел на ящике за углом магазина и жадно глотал вино из горлышка.
Поблагодарив Анатолия за помощь, Терентьев направился к магазину. Боровский бросился к поезду. Николай на ходу расстегнул ворот рубашки. Квадратное лицо его окаменело. Мысль работала лихорадочно. Никаких вещей около Волкова не было. «Где они? — думал Терентьев. — Неужели успел продать? Хотя не такой он, наверное, глупец, чтобы рисковать… Да и кто их купит в нашем поселке, даже за бесценок? А если не виновен? Если не он? Если кто другой? Нет, он! Во всяком случае, проверить надо. Ведь Боровский рассказывал о его беспутной жизни. Столько времени не работать и так часто пить? Деньги с неба шока никому не сыплются, калачи на березах не висят. Жаль, что Малышкино не на территории нашего отделения находится. Мы бы давно такого прохвоста поставили на место, заставили работать. Брать его сейчас, без вещей? Бессмысленно. Значит… Значит, выход из положения один: попытаться сделать ход конем, как в шахматной партии…»
Николай Стратонович надвинул серую кепку на широкие сросшиеся брови, решительно подошел к Волкову и молча остановился. Не вставая, Волков поднял мутные пьяные глаза, буркнул:
— Чего уставился? Хошь заглотить? Приземляйся. Потом скинемся.
— А ну-ка, встань, паскудина! — почти выкрикнул Терентьев, засовывая обе руки в карманы серых брюк. Волков крякнул, тяжело поднялся, удерживая в правой руке недопитую бутылку.
— Ну, шо тебе надо? Ну, шо? — зарычал он, выпячивая грудь.
— Где тряпки?
— Как-кие? Ты шо, стерва, рехнулся?
— Заткнись, дешевка! И мне мозги не компасируй! Понял? Ты же мою матушку обобрал, паскудина! Понял? Отдай, говорю, тряпки, или…
В голосе Терентьева звучала такая неподдельность и угроза, что Волков заколебался, а потом дружеским тоном залепетал:
— Извини, кирюха. Не знал, чья хата. Я не здешний. Но ты будь потише, могут услышать… Сплавить не успел. Решил малость отлежаться… Все цело.
— В надежном месте оставил? — уже более снисходительно спросил Николай Стратонович и улыбнулся. — Получается здорово: вор у вора дубинку… а? Потеха.
— Быват. Приземляйся, заглотнем.
— В надежном месте оставил? — переспросил Терентьев. — А то, пока мы здесь базарим, уплывут.
— У одной шлюхи.
— Она не размотает их?
— Не-е. Не знает, что темные. Думает, мои.
— Ну, ладно, хватит базарить. Идем, — миролюбиво позвал Николай Стратонович.
— На, заглоти малость, — настаивал Волков, протягивая бутылку и немного покачиваясь.
— Там, на месте, по-человечески, — категорически отказался Терентьев, разглядывая тусклые, с короткими ресницами глаза вора. — Там обмоем…
— А матушка твоя не брякнула в угрозыск? — забеспокоился Волков, отдирая от толстых мокрых губ горлышко бутылки.
— Не-е, ко мне притопала.
— А как ты узнал, что это моя работа?
— Потом расскажу. Пошли.
— Ладно. Ты, видать, тоже битый…
День морщился. Солнце ныряло в облаках. Ветер усилился. В воздухе висела пыль.
Шли молча. «А если Волков схитрил и ведет куда-нибудь в удобное место, чтобы свести счеты? — думал Николай Стратонович. — Если он разгадал мой ход и ответил таким же ходом? Но нет, шалишь! Игра в самом разгаре, конца не видно. Посмотрим, как она будет разворачиваться».
Волков еле тащил ноги, покачиваясь из стороны в сторону. Вдруг он качнулся влево, свернул за угол старенького пятистенка и остановился у калитки.
— Здесь. Заходи, — промямлил, уступая дорогу Терентьеву.
— Извини, братуха, меня тут не знают, первому не с руки…
— Понятно. Только при шлюхе о тряпках ни гу-гу. Зайдем, полбанки допьем, чемоданы на горб — и вся любовь. Лады?
Николай Стратонович понимающе кивнул головой.
Волков первым шагнул в калитку.
На кухне, за столом, сидела хозяйка, разбрасывая атласные карты вокруг червонного короля. Увидев вошедших, она встала и застыла на месте. Терентьев приложил палец к губам. Хозяйка бойко сверкнула глазами, шаловливо спросила:
— Кому погадать?
— Тряпки целы? — зло спросил Волков, упершись пьяными глазами в карты, удерживаясь обеими руками за стол. — А то тебе вини навалились.
— Куда они денутся, — ответила хозяйка. — Надо — забирай. В горнице под койкой лежат.
— Ладно. Давай стаканы.
— Давно бы так. А то тряпки, тряпки… Будто все счастье в тряпках.
— Хватит, стерва!
— Только не злись, — с упреком сказала хозяйка, ставя стаканы на стол.
Пока Волков разглядывал карты и разливал вино, Терентьев, стоявший позади, на листке из блокнота быстро написал: «Вещи крадены. Срочно понятых. Поняла?» И, перегнув листок, жестами дал понять хозяйке, чтобы она прочитала записку, а сам сказал:
— У кирюхи противная кислятина. Вот записка. Отдай продавцу Зине, она меня знает, получи «Столичную» и обратно. А мы пока перекинемся в картишки.
— Ладно, — на ходу обронила хозяйка и выпорхнула в заставленные сундуками, бочками и ведрами сени.
Волкову явно не везло. Первый кон выиграл, а потом несколько раз подряд проиграл. Он нервничал, не выпускал папиросу изо рта, но с азартом продолжал играть.
Дверь, скрипнув, распахнулась. За хозяйкой в дом вошли две пожилые женщины. Николай Стратонович встал. Волков продолжал сидеть, недовольно косясь на незнакомок.
— Игра окончена, Волков. Я — Терентьев, из уголовного розыска. Вы задержаны. Эти женщины — понятые. Встаньте! Спиной ко мне. Руки поднять. — Оперативник обыскал задержанного.
Хмель у вора вышибло из головы. На лице — противная гримаса.
— Что я наделал? — Он обеими руками схватился за голову, готовый вырвать вздыбившиеся волосы.
— Мария Николаевна, — обратился Николай Стратонович к хозяйке дома, — найдите, пожалуйста, листа два чистой бумаги. На вещи протокол надо составить.
— Бумаги? Можно, — ответила Мария Николаевна, с недоумением поглядывая на Терентьева. — А разве у вас, товарищ старший лейтенант, отпуск кончился?
— Откуда вам известно, что я в отпуске?
— Земля слухом полнится. Вот и знаю.
— Тоже верно, — согласился Терентьев.
— Тогда почему вы работаете?
— Такая должность.
— Вот как, — уронила хозяйка и скрылась в горнице.
Только сейчас Николай Стратонович вспомнил о гостях, о Лидии. Он взглянул на часы. Стрелки показывали 16.00. «Наверно, уже собрались, — думал Николай. — Суббота — день короткий. Ждут. Нехорошо получилось, нехорошо…»
Мария Николаевна принесла тетрадь и два чемодана.
— Вот вещи, которые принес Иван, — негромко сказала она.
Николай Стратонович торопливо начал писать протокол.
ПОСТОВОЙ БУЛАТОВ
Был июль. Ночью на город упал дождь. Утро стояло прохладное, тусклое. Почернело полотно асфальта. Тихо шумели клены.
Виктор Павлович Булатов остановился у распахнутых железных ворот, задумался. В асфальтированной низине шумел колхозный рынок. Это его новое место службы, его пост. Он отвечает здесь за общественный порядок, за происшествия, большие и малые.
Рынок наполнялся людьми. Слева, под полосатым навесом, стояла женщина в белой куртке и кричала:
— Беляши! Горячие беляши!..
Ее голос перебивал репродуктор:
— Уважаемые покупатели! Говорит радиоузел колхозного рынка!..
Раньше Виктор ничего этого почему-то не замечал. Просто приходил сюда по воскресеньям, покупал необходимое, не обращая внимания на шумный людской прибой.
«Справлюсь ли? Такая уйма людей! Попробуй, угадай, кто с хорошими, а кто с плохими намерениями заявился сюда», — думал он.
Рынок шумел. Сержант шагал медленно, спокойно поглядывая по сторонам. Его бесхитростные доверчивые глаза иногда задерживались то на прилавках, то на очередях, то на прохожих. Во взглядах сержант улавливал доброту, доверчивость и уважение. Но замечал и иные взгляды, косые, боязливые. Такие глаза он старался всегда запомнить…
Первые месяцы доставили Виктору Павловичу немало хлопот: на рынке появлялись хулиганы, мошенники, карманные воришки, иногда случались кражи с прилавков.
— Пришлось работать без выходных, — вспоминает Булатов. — Сколотил я своеобразный актив из продавцов, работников рынка. Не пропускал ни единого случая нарушения. Всякое дело доводил до конца.
Разговаривая со мной, сержант Булатов не отрывает внимательного взгляда от окна, из которого просматривается часть рынка.
— Ну, а покупатели как, помогают? — интересуюсь я.
— Помогают. Особенно, когда надо задержать нарушителя.
Шло время. Креп общественный порядок. Преступлений на рынке не стало. Но постовой Булатов не успокаивался, не отсиживался в служебной комнате, по-прежнему находился среди людей, у всех на виду. Люди обращаются к нему постоянно: одни наводят какие-нибудь справки, другие просят совета, третьи — помощи. Многим он здесь нужен.