е ему отказать».
Куда только не подавал жалобы неопознанный отец, но решение народного суда все инстанции признали правильным…
Прошло два года. Я почти забыла об этой истории, но совсем недавно из далекого города мне пришло письмо от одной из дочерей истца. Женщина писала: мучает ее совесть, что не согласилась платить по десять рублей.
«Живу обеспеченно, все у меня есть. Чужим людям даю больше. Очень прошу разыскать истца и сообщить его адрес».
Разыскала я квартиру на улице Курчатова в Челябинске. Постучала в дверь, надеясь встретить старика с мешками под глазами и большой палкой в руке, но дверь мне открыла еще шустрая женщина, последняя жена его. Она мне и рассказала, что умер ее муж и что никто из десяти детей от двух прежних жен не приехал его хоронить.
…Прожил человек жизнь, походил по ней кривыми дорогами, украл детство у своих детей и себя обворовал.
Здравствуйте, я Куку!
Дверь правления колхоза шумно отворилась, и в комнату ввалились два молодца.
— Здравствуйте, я Куку! — представился один из них. — Кто хозяин? Ты хозяин? Какой ты хозяин, когда вон три кучи борон ржавеют?
Поскольку на представителей народного контроля гости не походили, заместитель председателя колхоза не растерялся:
— Паспорта есть?
— Тебе что, паспорта нужны или бороны? — обиделся один из пришельцев. — Если бороны, то по рукам. Наш ремонт — твой рупь двадцать за штуку. Бригадой мы мигом сделаем.
— Без договора — ни копейки! — отрубил бухгалтер колхоза.
— Зачем без договора? Только с договором! — поддержал финансиста Куку, доставая из фуражки два стареньких паспорта.
С трудом разобрали, что старший Плешков, а у второго фамилия действительно Куку… Составили договор на ремонт борон, и никому в голову не пришло составить дефектную ведомость, чтобы точно было известно, сколько борон надо отремонтировать и какой ремонт требуется.
Не прошло и десяти дней, как все 682 бороны вышли из ремонта.
— Хозяин, принимай работу! Назначай комиссию! Акты уже составлены, — постучал в окно правления Куку, протягивая листы исписанной крупными неровными буквами бумаги.
Назначили комиссию. Председатель — главный агроном, члены — главный инженер, механик, три бригадира и три их помощника. Пересчитали количество борон и, не глядя, подмахнули росписи под длинной помятой бумагой, именуемой актом.
Главбух колхоза схватился за голову, когда ему поднесли ведомости для оплаты:
— Ведь я своими глазами видел, что работало не больше десяти человек, а в ведомости значится сто двадцать три. Не буду платить!..
Тогда Плешков с Куку стеной пошли на зампредседателя:
— Договор подписывал?
— Вы же говорили, по рубль двадцать за борону, а требуете почти по тринадцать рублей! — возмутился тот.
— Что мы говорили — никто не услышит, а что ты подписал — любой грамотный увидит! — резонно заметили члены бригады Куку.
Потом на вопрос суда, как он, руководитель колхоза, подписал платежную ведомость на зарплату, в которую были включены даже грудные дети, заместитель председателя колхоза только руками развел:
— Какое-то затмение нашло. Подумал, не подпишу — так цыганский табор, который расположился за деревней, не только правление разнесет, но и колхозный табун угонит.
Экспертиза показала, что от деятельности Куку и его компании колхозу причинен значительный ущерб. При стоимости бороны в 4 рубля 73 копейки за ремонт было выплачено по 12 рублей 83 копейки за штуку. Всего «бригада» положила в карман 11 471 рубль.
Оказалось, что записанный в ведомость грудной ребенок того же Куку «заработал» за десять дней больше, чем иной профессор за месяц.
Вот и вся история. Может, и не стоило бы о ней писать. Но подумалось, а вдруг и сейчас где-нибудь в правлении колхоза с шумом раскроются двери и прозвучит знакомое:
— Здравствуйте, я Куку…
Ведь растяп на его век у нас еще с избытком.
Возмездие
Вначале они разводились. Он просил народный суд расторгнуть брак с женой, так как она встречается с другим, а дочку Ниночку, двух лет, передать ему. У него порядочная мать, хорошие характеристики с работы и из вечернего института, и он, конечно, лучше воспитает дочь.
Что можно ждать от женщины, которая в своем письме к подруге пишет, что тогда, когда муж с подарками ждал ее 8 марта дома, она «напилась вусмерть, танцевала до утра, а потом целовалась и где бы ты думала? В стенном шкафу. Знаешь, милая, везде меня целовали: и на балконе, и на лестнице, и в парке, и в саду, но чтобы в шкафу… Ха-ха-ха! Вот такого еще не было!»
Муж подруги прислал это письмо ему и красным карандашом наложил резолюцию: «Неужели и такое простишь, олень северный?»
После очередного скандала решили разойтись.
— Возьми машину, все вещи возьми, только оставь мне Ниночку! — говорил он уже охрипшим голосом.
— Никогда!
— Ты же молодая, и у тебя еще будут дети, а я уже больше не женюсь. Хватит, обжегся. Ты же знаешь, что у нас все в роду однолюбы.
— А я тут при чем! Претензии предъявляй к своим предкам. И не ори так громко! Опять ребенка разбудишь.
— Завтра я иду в суд.
— Зачем завтра? Можешь даже сегодня. Я не буду возражать против развода. Такой муж, как ты, — не большая ценность!
— А чем я хуже других?
— А чем лучше? Днем у тебя работа, вечером — институт, в воскресенье ты пишешь контрольные, а я сижу с твоей мамой дома. Я за нее или за тебя замуж выходила? Тебе-то что? А мне двадцать три года. Я хочу жить! Хочу на каток, в компанию, на танцы, ну просто хочу сходить в кино… Имею я на это право или нет? Я тебя спрашиваю? — сжала она кулаки.
Мужа передернуло от ее перекошенных глаз. Впервые пожалел, что не курит. Хлопнув дверью, он вышел в сени в одной майке. Сразу продрог, а возвращаться не хотел. Мать вынесла теплый пиджак.
— Накинь, Сереженька, а то опять воспаление легких схватишь!
— Иди, мама, спи! Я сейчас…
…В суде их примирили. Когда же Сергей узнал, что в отпуск она поехала с Рустамом, с которым встречалась, то решил разойтись окончательно.
— Нечего людей смешить! Любишь его — уходи к нему! — кричал он вне себя, выбрасывая чемоданы и вещи в прихожую.
…Прошел месяц, за ним другой. Раз двадцать подходил Сергей к дому родителей жены. Хотелось узнать: у них ли живет его супруга или к Рустаму ушла. Да и о Ниночке соскучился. Купил дочке сандалики и плитку шоколада. Опять пошел. Постоял у калитки, войти не решился. Еле-еле повернул домой. Хоть бы уснуть… Раньше времени не было на сон: только коснется голова подушки — и сразу как проваливается в бездну, утром жена добудиться не могла. А теперь за всю ночь хоть бы на часок сомкнул глаза.
На работе ругали его:
— Да ты что? Свет, что ли, клином сошелся на твоей вертихвостке? Ты моли бога, что отделался от нее легко. Горе-то не у тебя, что она ушла, а горе тому, к которому пришла. Месяц-другой — и ему рога наставит.
— Не наставит… Она его любит! — заступился Сергей за жену.
— Сергей Иванович! — крикнула секретарша. — Вас к телефону!
Сердце у него забилось. Может, она… Звонила не она, а ее отец:
— Сергей! Ты что на меня, дружок, сердишься, что ли? Почему не заходишь? Давай в выходной на зайца сходим, а?
— Можно, да вот только ружье барахлит.
— А ты приноси, я посмотрю, и в субботу мы с тобой пару зайчишек Ниночке на дошку принесем. Она о тебе соскучилась. Как только дверью стукнут, со всего духа бежит: «Папа плисол! Плисол папа!» Приходи, ладно!
— Ладно, если выберусь, — пообещал Сергей.
Он подошел к чертежной доске, присел. Уставился в одну точку, да так и просидел до конца рабочего дня. Медленно убрал чертеж. Закрыл шкаф. Отдал ключ от кабинета уборщице тете Нюре и пошел домой. Заниматься в институте уже не было сил.
Мать встретила новостью:
— Любкина мать приходила. Выпивши немножко. Говорит, почему Сергей не приходит. Ниночка-то тоскует так, что сердце разрывается. Только и разговора: «Где папа? А баба та, моя баба, где?»
— А ты ей что сказала?
— Сказала, чтобы трезвой приходила.
— Зачем так резко? Она-то в чем виновата?
— А у тебя все не виноваты! Давай, беги снова! Обрадовался, что позвали… Ты ведь не волчица, чтобы тебя ребенком приманивать.
Ночью побрел Сергей к Любиному дому, заглянул в окно. Люба в одной сорочке накручивала бигуди. В трусах и майке, мурлыча что-то под нос, с одеялом в руках прошел из одной комнаты в другую Рустам.
В голове застучало… Как открыл дверь, как произвел один за другим три выстрела из охотничьего ружья — не помнит. Даже последнего крика жены не слышал. Опомнился на полу, закрученный в одеяло.
…А потом был суд и — лагерь за колючей проволокой. Очень боялся сойти с ума. Лучше бы расстреляли, чем эти давящие на голову думы, чем бессонные ночи и редкие тяжелые сны. Стоит закрыть глаза, как приходит она, Любка, не та, что ругалась с ним до исступления по ночам, а та, что сидела в последний вечер своей жизни с другим. Сидела такая счастливая, а то накручивала бигуди в одной сорочке, что он привез ей, когда в последний раз ездил в командировку в Москву. И дочка снилась, как он ее на руках нес из родильного дома. Люба потом еще упрекала:
— Жмот! Не мог на такси приехать.
Тогда они еще на очереди стояли за машиной «Москвич».
Прошло шесть лет. Он вернулся домой. Глазам не поверил, какой в Челябинске выстроен вокзал, Дворец спорта, бассейн. А рядом с их полуразвалившимся домом стоял девятиэтажный. Еще незаселенный, но готовый встретить жильцов.
— Такой город стал, что и уезжать жалко! — вздохнул Сергей.
— Что ты, Сереженька, куда же мы поедем отсюда! — запричитала мать, гладя седую голову сына. — Здесь могила отца, да и с завода уже два раза приходили, о тебе спрашивали. Говорят, возьмут тебя снова в конструкторский отдел, только пониже должность дадут. Да уж, бог с ними, лишь бы взяли… И дом наш снесут, а квартиру мне обещали в этом доме. Только вот я не соглашаюсь на девятый этаж, хоть и лифт будет работать. С такой-то высоты голова закружится в окно смотреть. Привычная я к земле.