— Галочка, папочка уехал. Он скоро приедет и привезет тебе самую красивую говорящую куклу. А сейчас пойдем домой.
В это время раздался телефонный звонок. Воспитательница ушла в соседнюю комнату и сняла трубку. Когда вернулась, ни девочки, ни той, которая пришла за ней, не оказалось. Почему отдала ребенка? Да потому, что работает в садике только третий день и еще не знает всех родителей в лицо.
Начались поиски женщины, приходившей в детсад.
Мать Галочки, когда ее привели в чувство, уверяла, что ни у нее, ни у мужа, уехавшего в командировку в Киев, нет недоброжелателей.
Женщина, опознавшая умершую девочку, сказала, что семью Галочки знает плохо, но однажды был случай…
— Впрочем, случилось это давно и не имеет, очевидно, значения…
— Что вы имеете в виду? — насторожился майор милиции.
— Я бы не хотела и говорить, а то скажут — сплетничает. В прошлом году на дневном сеансе в кинотеатре я встретила отца девочки с одной женщиной…
— Она была в котиковой дохе? — прервал майор.
— Нет, в нарядном летнем светлом платье. Сидели они впереди меня, переговаривались. Даже сосед им замечание сделал. Кончился фильм. Я поздоровалась с Юрием Семеновичем. Он кивнул мне. Сделал вид, что не знает сидевшей рядом с ним, и пошел в другую сторону. Я удивилась. Даже мужу рассказала об этом.
— Что вы можете сказать о внешности женщины?
— Ничего особенного, если не считать, что в черных волосах седая прядь.
Работники милиции, несмотря на поздний час, встретились с начальником отдела кадров научно-исследовательского института, где работает отец девочки. Что можно сказать о Юрии Семеновиче? Ничего плохого. Сотрудники его уважают. Инженер он опытный. Полностью сдал кандидатский минимум. Скоро будет защищать диссертацию. Есть ли у него друзья в институте? Есть.
В двенадцатом часу ночи позвонили одному из приятелей Юрия Семеновича.
— Что? Из милиции? Безобразие! Какая седая прядь? Кто вам дал право беспокоить ночью? — раздался ответ и в трубке послышались короткие гудки. Пришлось позвонить вторично, а затем еще раз, пока человек, наконец, поверил, что ему действительно звонят из милиции по очень важному, не терпевшему отлагательства делу.
— Вас интересует преподаватель английского языка? Знаю, что она работает в институте и помогала моему другу подготовиться к сдаче кандидатского минимума по английскому языку. А вот как звать и где живет — точно сказать затрудняюсь. Если не изменяет память, имя ее, кажется, Валентина. У нее вроде бы седая прядь…
Вскоре удалось установить место работы и адрес этой женщины.
— Подсудимая! Кто-нибудь знал о ваших близких отношениях с отцом погибшей девочки? — спросил судья.
— Только сестра. А дети думали, что он приходит заниматься ко мне, что я ему даю уроки. Чтобы не мешать, сын всегда уходил из дома, а дочка была в садике, или я ее отводила к сестре.
Никто не догадывался, что Валентина живет второй жизнью, каждый раз с трепетом ожидая встречи с любимым, с нетерпением ждет от него писем, если он в командировке или с женой на курорте. Никто не мог предполагать и того, какие нежные письма пишет она и какие ответы приходят на эти письма…
Как-то, когда он успешно сдал кандидатский минимум, они поехали на озеро. Загорали, плавали, катались на лодке, А потом до рассвета сидели у костра. Сидели молча. Им было хорошо. В такие минуты не нужны слова.
Подбросив в костер хворосту, она мечтательно сказала:
— Вот так бы всю жизнь!..
— Можно бы и всю жизнь, если бы не Галочка. Ее я оставить не могу!..
Сказано это было так, между прочим, но ей запомнилось…
Потом в бессонные ночи ее сверлила мысль: «Если бы не Галочка…» Идя в институт, думала: «Если бы не Галочка…»
«Может, я схожу с ума? Может, необходимо обратиться к врачу? Невропатолог говорил, что надо подлечить нервы. Даже пошутил: «Бальзаковский возраст!» Посоветовал уметь владеть собой. Сказал, что человек сам может завести себя в такие дебри, из которых трудно выбраться…»
— Ты стал холодней ко мне! — все чаще упрекала она любовника. — Почему ты не разрешаешь проводить тебя в Киев до самолета? Ты боишься, да? Ты — эгоист! Думаешь только о себе, а не видишь, как я страдаю!
Он видел все, но не собирался оставлять семью. И не потому, что любил жену, а просто привык к уже заведенному ритму семейной жизни, когда все идет ровно и спокойно, как часы. Ему казалось, что так будет продолжаться очень долго, без конца… И, конечно же, при этом не приходила мысль о трагической развязке, которая может наступить в тот день, когда Валентина, придя в детский сад, уведет Галочку. Боялся он и того, что разрыв с семьей повлияет на его будущее — приближалось время защиты диссертации.
Суд приговорил Валентину Голенко к двенадцати годам лишения свободы. Верховный суд РСФСР отклонил протест прокурора на мягкость наказания.
ОДНА НА КАЧЕЛЯХ
«Здравствуй, мама! Твое письмо получила. Больше писем в таком духе не пиши. Отвечать не буду. Я веду себя хорошо: не балуюсь. Мою руки перед едой. Когда перехожу улицу, смотрю налево, потом направо. Не играю со спичками. Не пью холодной воды. Марина».
Это письмо мать передала судьям. Когда его читали, подсудимая, уставившись в потолок, усмехалась. Мол, стоило эту галиматью везти из Краснодара на Урал? Да и кто поймет, что вложила она, Марина, в эти строки? Надо было читать между строк, а не то, что написано черным по белому.
Марина перевела взгляд на мать. Зло сверкнули суженные глазки.
…Дочки-матери. И когда вы научитесь читать письма друг к другу, понимать взгляд и даже молчание? Ведь ближе вас двоих нет на свете людей. Близкие когда-то, далекие теперь. Когда вы стали чужими? Когда ошиблись? Может, тогда…
Марину из Краснодара отправили пожить у тети в далекое уральское село после того, как разошлись родители, пусть девочка придет в себя после пережитого. Все поначалу шло неплохо. Только вдруг по селу пополз слушок: ночевала в доме парня, с которым учится в одном классе…
Подружка, потупив глаза, сказала:
— Марина! Мама не разрешает мне дружить с тобой. Ей учительница по химии сказала: «Лучше бы ваша дочь держалась подальше от этой новенькой… Мало, что она хорошо учится. Про нее тут говорят всякое. А раз говорят — зря не скажут».
— Что же вы ответили подруге? — спросил подсудимую один из народных заседателей.
— Я ей сказала: «Дуры и ты, и твоя мама, и химичка тоже!» И сразу же, не заходя в, дом тетки, села на первый проходящий автобус и уехала в город на вокзал. Решила вернуться в Краснодар к матери.
— А почему не зашли попрощаться к тете, ведь вы прожили у нее больше двух месяцев? — поинтересовался заседатель.
— Вот еще! Чего с ней прощаться, если она на меня руку подняла. Да зачем вам все знать? Вы судите меня, что я украла транзисторный приемник и девчонку порезала. Виновной себя признаю… Что вам еще от меня надо?..
Марина замолчала. Длинной показалась ей эта минута. Кто знает, о чем она думала? Может, о том дне, когда отец, оставляя семью и уезжая на Север, пообещал привезти белого медведя. Не игрушку, а настоящего… Может, о том, как, получив письмо, мать приняла какие-то таблетки и, крепко прижав дочь, стала несвязно говорить:
— Мне плохо. Если я умру, не вздумай поехать к отцу! Он нехороший человек. Он бросил нас. Лучше иди в детский дом или к любой из бабушек, только не к нему.
— Отец не хуже тебя! Из-за того, что будет платить алименты, он машину купить не сможет.
— Доченька, я умираю!
Марина опомнилась, когда мать упала на пол. Вскоре прибыла машина «Скорой помощи».
Мать долго лежала в больнице. Ее навещали соседи и сослуживцы, даже свекровь приехала из другого города.
— Горюшко ты мое, горе! — ласково обращалась она к внучке. — Не раз говорила я отцу и матери, что если жизнь не идет — лучше разойтись, не мучить друг друга и дитё не калечить…
— Ну ладно тебе, бабушка, распричиталась. Папка тоже хорош! При мне мать ругал, и перед отъездом сказал: «Не слушай ее!»
— Да ты кушай, кушай! На вот тебе куриную ножку! Похудела-то как! Осунулась… Поди, и учиться-то стала хуже?
— Научишься с ними! Как они мне, бабуся, надоели, эти родители…
Мысли подсудимой прервал судья:
— Так почему же вы решили вернуться к матери, если перестали уважать ее?
— А куда мне было деться? Я обиделась на всех. И на тетку: нашлась воспитательница, кроме кулаков ничего не признает. Выдеру, говорит, тебя как сидорову козу. На все село кричит: «Я тебе покажу, как письма блатные получать!» Разве я виновата, что в письме мальчишки написали: «Мы тебя под землей найдем! Тебе осталось жить немного!» Если бы тетка хорошей была, задумалась бы, как меня от этих хулиганов защитить, а не бить… Вот и приехала я на вокзал, а денег на билет нет… Зима. Холодно… Хотела на вокзале погреться, да там дустом пахнет. Я этот запах не переношу. Решила пойти по квартирам с тетрадкой, будто выясняю, нет ли там первоклассников, а если хозяева отвернутся или в другую комнату уйдут, то украду денег на билет в Краснодар. В квартире, где живет потерпевшая девочка, я взяла транзисторный приемник. А когда она меня укусила, схватилась за ножик. Перед отходом поезда меня задержали…
Едва подсудимая закончила говорить, как подняла руку потерпевшая девочка:
— Я ее укусила потому, что она мне руки веревкой хотела связать.
Работники милиции, задержав Марину на вокзале, обнаружили у нее два письма. Написанные разными почерками, они начинались одинаково: «Здравствуй, Мурка!»
В одном письме угрожали:
«Не забудь про левую руку! Если ответа от тебя не дождусь, то будет то, что я обещал. Дормидон приедет после 2 февраля, только не знает, как найти тебя, девочку-паиньку, как до тебя добраться».
— Что вы скажете в последнем слове? — спросил Марину судья после того, как выступили прокурор и адвокат.
Она бы сказала о многом. Несколько ночей не спала, думая, о чем просить суд в последнем слове. Даже половину ученической тетрадки исписала. Соседка по камере советовала начать так: «Я прошу прощения у потерпевшей и у своих родителей».