Сильным рывком она высвободила руку и, поддерживая рукоятку левой рукой, снова прицелилась. Кирьян как в тумане видел, что Никитский обеими руками схватился за револьвер, навалился на женщину и, выворачивая руки, упер ствол ей в грудь. Анна успела крикнуть:
— Что ты делаешь, Гришка! Кирьяа-ан!
Глухо треснул выстрел, и Анна обмякла, соскользнула по стене на пол.
— Так лучше, без мучений, да и не сболтнет лишнего, — крестясь и отступая, проговорил старик.
Какое-то время охотник удивленно смотрел то на Никитского, то на женщину, потом, опрокидывая лавку, бросился к Анне, припал к ней, приподнял голову, и она попыталась улыбнуться. Едва шевеля губами, прошептала: «Прости» — и словно во сне потянулась и закрыла глаза.
Охотник, как раненый медведь, выпрямился. Изба вдруг закачалась, заходила под ногами. В каких-то радужных кругах завертелись окна, лавки, стол. По-медвежьи вытянув вперед длинные руки, пошатываясь, Кирьян, едва различая прижавшегося к печи старика, пошел на него. Инстинктивно, не отдавая себе отчета, словно игрушку, выбил из руки вора пистолет, схватил его за плечи и, точно слепой, перебирая пальцами, добрался до сухой жилистой Тришкиной шеи… Он не слышал, как в избу ворвались Фомин и Попов. Не понял, почему вдруг появились чужие люди и разжимают его пальцы, обхватившие ненавистную шею. Не заметил, как рухнуло на пол безжизненное тело Никитского. Оттолкнув плечом обоих работников уголовного розыска, Кирьян как во сне шагнул раз, другой и повалился на лавку.
Шли недели… Но Дорохов часто в мыслях возвращался к тому, что произошло в доме охотника. Пожалуй, только теперь он полностью осознал слова Фомина об опасности и коварстве старых преступников-рецидивистов. Опоздай они на несколько часов, и кто знает, может быть, и затянул бы Никитский охотника в страшное преступление, а если бы Кирьян не согласился да стал бы мешать — убил бы, убил, не моргнув глазом, так же, как Анну. Саше ничуть не было жаль Международного. Вот к Анне, или, правильнее, Ангелине, у него было какое-то двойное отношение. Конечно, женщина она порочная, но она все-таки ему нравилась настойчивостью, дерзостью или необычностью, что ли. Но он понимал, что Ангелина запутала бы и погубила Кирьяна. А может быть, смогла бы его полюбить и сама стала лучше? Тогда, в первый раз приехав на прииск, Саша не сообразил, что нет никакого Хозяина, а есть Хозяйка, смелая, самоуверенная и красивая. Отыскал Саша на приисковой почте телеграмму, что отправила буфетчица в Ленинград. Похоже было, что она сама торопила Никитского с ограблением приискового золота. Саша был рад, что официантка Олимпиада Никоновна и вся ее семья не имела отношения к преступникам. Оказалось, услужливая женщина просто-напросто из уважения выполняла просьбы буфетчицы. Она действительно проверяла его карманы, потому что Анна усомнилась в его, Сашиной, личности. Особенно жаль было Саше охотника. Правда, его не стали привлекать за убийство Никитского. Психиатрическая экспертиза признала, что его действия были совершены в состоянии аффекта — мгновенной невменяемости, и тем самым сняла с него ответственность. Было жаль, что сильный и решительный Кирьян надломился и уехал домой, после того как дело его судебное прекратили, глубоко несчастным человеком.
САПОГИ С БЕЛЫМ РАНТОМ
За делами, за мелкими заботами, беготней по поручениям Саша и не заметил, как подошла весна.
В уголовном розыске, особенно в группе Фомина, наступило затишье. Дела возникали несложные и раскрывались сразу или через день, через два. Несколько краж Саша распутал самостоятельно и был этим страшно горд.
Сегодня у него не было ничего срочного, и он рассчитывал пораньше освободиться и пойти к сапожнику. Наконец-то ему удалось заказать себе сапоги. Настоящие, из мягкого шевро, с белой шелковой строчкой по ранту. Такие есть у каждого уважающего себя сотрудника уголовного розыска. Вон Боровик сшил их сразу, как только они пришли в угрозыск. У Картинского, говорят, таких сапог целых две пары. Даже на работу в них ходит. А у него, Саши, только казенные, со склада. Правда, в грязь, в дождь они годятся. А в гости или там на вечеринку в таких уже не пойдешь. Саша в последнее время сумел приодеться, купил себе кожанку, не новую, но приличную, сшил бриджи, черную сатиновую косоворотку с белыми пуговицами, а вот с сапогами никак не удавалось. Получку почти целиком он отдавал матери, поэтому откладывать приходилось понемногу. Позавчера, наконец, отдал деньги дяде Косте Шульгину. Тот снял мерку и обещал сшить. Интересный человек этот Шульгин. Работникам уголовного розыска шьет бесплатно, деньги берет только за товар. Однако шевро, подошву покупает у спекулянтов, и все равно сапоги обходятся недешево. Но мастер дядя Костя каких поискать, шьет как рисует. Сейчас мода на утиные носы, так он их делает — одно загляденье. Заказчики по полгода в очереди дожидаются, а угрозыску — раньше всех. С одним условием: сапоги он шьет при тебе. Сиди, смотри, а он работает. Наверное, это неспроста. Может, для каждого визита нужно припасти выпивку и закуску? Саша пожалел, что не спросил об этом дядю Мишу.
Часа в четыре дня Дорохов в блаженном настроении вышел из управления и направился в ближайший магазин. В винном отделе взгляд его привлекла пузатая бутылка с заморским названием «Допель кюммель». Саша заплатил за нее деньги и помчался в рабочий поселок, где у сапожника был свой небольшой дом. Шульгин сидел за верстаком против открытого окна, мурлыча себе под нос, ловко затягивал переда новых сапог. Он брал кожу губами пассатижей, зажатых в левой руке, тянул, прижимал колодку к коленям, правой вынимал изо рта длинный гвоздь, вкалывал его в кожу и ловко, одним ударом молотка, загонял на нужную глубину. Потом переворачивал колодку и аккуратно разглаживал морщины черной глянцевой кожи. На глазах у Саши колодка обрастала торчащими гвоздями.
Он знал, что это не его сапоги. Его-то, наверное, еще и не кроены. Отложив сапог, Шульгин взял из пачки папиросу и, закуривая, глянул в окно. Его крупное лицо растянулось в улыбке. Он приветливо махнул Саше рукой — заходи.
В этом доме Саша был дважды. Первый раз они шли с Фоминым мимо, и дядя Миша предложил: «Давай зайдем, хорошего человека проведаем». Зашли, а жена сапожника сказала, что хозяин болен. Саша остался в одной комнате, а Фомин с хозяйкой отправились в спальню. Из обрывков разговора, что долетали до него, он не понял, о чем шла речь, но несколько раз Фомин произнес его, Сашину, фамилию. Уже позже Михаил Николаевич рассказал ему, что с Шульгиным и Борисом Картинским они начали вместе работать, так же как Саша с товарищами. Только их, коммунистов, мобилизовал крайком партии в самый разгар нэпа.
Второй раз они приходили с дядей Мишей к сапожнику недавно. Саша сделал заказ и отдал деньги. Разговора никакого с Шульгиным не получилось, так как к нему на извозчике приехали трое клиентов, и дядя Миша сразу заторопился уходить.
Саша так и не разобрался в том, что из себя представляет этот Шульгин. Здоровый, крепкий мужик, только без обеих ног. В доме чисто, уютно. Много книг. Не только в комнатах желтые застекленные шкафы, но и в прихожей, на стене, полки. И сейчас, войдя в дом, Дорохов не знал, как себя держать. Шульгин крепко пожал Сашину руку, сбросил со стула какие-то колодки, протер его рукавом и пригласил Сашу садиться. Дорохов вытащил из кармана ликер, поставил его на верстак. Шульгин повертел бутылку, зачем-то взболтал ее и посмотрел на свет. Крикнул куда-то в глубь дома, чтобы принесли стаканы и закуску. Вскоре солидная, степенная женщина — жена дяди Кости — принесла на подносе стаканы, ломтики сыра и колбасы. Шульгин ловко, одним ударом ладони, выбил пробку и почти до краев налил мутноватой и тягучей жидкости:
— Пей!
— Да не пью я, — смущаясь, промямлил Саша.
— Не пьешь?
— Как же пить-то? Раньше бокс, сейчас уголовный розыск. Я же от вас еще в управление к дяде Мише зайду.
— Зачем же принес?
— Да вот, — еще больше стесняясь, Саша развел руками. — Думал, пригодится.
— Все понятно. Раз сапожник, значит, горький пьяница, — криво усмехнулся Шульгин. — А тут еще и калека, значит, пьет без удержу.
Жена Шульгина, наблюдавшая всю эту сцену, подошла к верстаку, забрала поднос и бутылку.
— Зачем над парнем издеваешься? Не видишь, он к тебе с душой.
— Ладно, Саша! Подай-ка мне вон тот сверток. И скроил, и сшил я твои заготовки. — Шульгин показал гостю голенища с пристроченными передами. — Осталось придать им форму, пришить подошвы, каблуки — и все.
— Сколько же понадобится еще времени, чтобы они были готовы?
— Давай садись и рассказывай, — словно угадав Сашины мысли, сказал Шульгин, — а я над твоими чеботами немного помудрую.
— Что рассказывать, дядя Костя?
— Все, что хочешь. Начни с Ольги или с рябого, а лучше с буфетчицы. Когда-то я с ней лично хотел познакомиться, да не пришлось.
Саша растерялся вконец и не мог вымолвить ни слова. Шульгин взглянул на него и расхохотался:
— Да ты, брат, не красней. Я в вашем деле кое-что смыслю и постоянно в курсе. Это ведь Лелькин муженек меня сапоги шить заставил. Не понимаешь? Сейчас объясню. Сначала его банду разгромили возле Байкала. Но атаман с десятком головорезов ускользнул. Искали, искали и нащупали его под Александровом. Поехали брать. Завязался бой. Я и наткнулся на пулеметную очередь. Бандиты на лошадей, наши за ними следом, а мы с Борисом, ну, с Картинским, остались. Ему в правую руку, а мне по ногам полоснуло. Борис меня на себе версты три тащил. Упадет, отлежится и снова меня волочет. Упорный мужик этот Картинский. Только мне ноги-то все равно отрезали, а у него ничего, рука зажила. Так-то вот, дорогой товарищ Дорохов. Лелька-то, атаманова жена, все золотишко и драгоценности награбленные успела захватить и в Китай подалась. Ребята тогда отыскали проводников, что ее через границу перевели. Думали, она там и осталась. Ан нет, вернулась. Как говорится, царство ей небесное. Лихая женщина была. Перед революцией здесь, в Иркутске, гимназию окончила. Папаша у нее большими деньгами на приисках Бодайбо ворочал. В шестнадцатом году все свои капиталы за границу перевел и сам подал