— Что сидишь как неживая? Наливай людям чай, варениной попотчуй, проголодались, поди, с дороги.
— Благодарствуем. Чаевали под крутым отвалом. Познакомиться вот с тобой хочет наш начальник уголовного розыска, затем и приехали.
— Сам начальник? Так ведь он же еще пацан! — рассмеялся Слепнев. — Или у вас кого постарше на это место не нашлось? Ладно, побеседуем. Выйди, Степанида, на двор.
— Отчего же, пусть сидит, — спокойно сказал Дорохов. — Я действительно хотел с вами поговорить. Удивляюсь вот, вроде вы намного старше меня, человек, как говорится, в возрасте, а терпите, что все вас Юшкой зовут.
Степанида взглянула на мужа и на Дорохова и с явным интересом стала ждать, как повернется разговор.
— Меня хоть как назови, только выпить поднеси, — отшутился Слепнев.
— Ну так я вам сам объясню. Не уважают вас, Слепнев, люди. Председатель колхоза говорит, что вы плохо работаете. Соседи не дружат с вами потому, что вы к ним без почтения. Друзей, приятелей у вас нет.
— Ты, начальник, брось эту канитель разводить. Я ее в разных местах слышал. Раз приехал разговаривать, по делу говори.
— Я и говорю по делу, — спокойно продолжал Саша. — Вот никак не пойму: что, вас медом в исправительном лагере кормили, что вы туда снова проситесь?
— Зря, начальник, тот срок мой вспоминаешь. Мне суд пятерку определил, а я их за три года отбыл. Потому что вкалывал как лошадь. День за два считали, вот и выпустили досрочно.
— Вот видите, — обратился Саша к Степаниде. — За проволокой, да под охраной, ваш муж работал хорошо. Можно сказать, отлично, а здесь, в колхозе, за прошлый год у него всего семьдесят трудодней. Если считать в среднем, то всего один день за шестидневку получится. В лагере бы так работал, по такой арифметике только б через тридцать лет освободился.
— Нет такого закона, чтобы сверх срока держали.
— Ну хорошо, это я так, к слову. А сейчас о другом. Вот вы, Слепнев, сказали нашему инспектору, что по чужим кладовкам да по сараям лазить перестали.
— Что верно, то верно. Как пришел домой, еще и слуха не было, чтобы где что у людей нашкодил, — подтвердил Хлынов.
— И никто не скажет, не обижаю я людей, а если и выпью, дак за свои или за Степахины.
— Людей вы не обижаете, так это со страха. Чего доброго, заявят, а еще хуже — поймают да самосуд устроят. Поэтому вы и решили грабить тайгу. Но браконьерством заниматься не дадим. Не позволим выбивать под корень зверя и птицу. Считайте, что я вас предупредил. Будете продолжать безобразничать — арестуем. И еще — сдайте винтовки. Принесите добровольно.
— Нет у меня винтовок, и ты, начальник, не пугай, в тайге меня еще и поймать надо. Да вот скажи своему Тимохе, чтобы по пятам не ходил. Неровен час, где ни то поскользнется. — Слепнев уже оправился от растерянности и вел себя в своей обычной наглой манере.
— Зря вы угрожаете, Слепнев. Никто вас не боится, со всем сельским активом вам не справиться, а участковому я помогу. Хотелось, чтобы и ваша жена в стороне не оставалась. Для нее-то ведь лучше, когда вы дома, а не в тюрьме.
Женщина горько вздохнула и молча вышла из барака. Участковый инспектор, с интересом слушавший разговор, тоже поднялся.
— Я ведь знаю, Слепнев, почему ты на заимку подался. Решил пантачей погонять. Так учти, что и прошлогодних изюбрей тебе никто не забыл. А в этих местах я все солонцы знаю, и, если хоть где твой след найду, берегись. Ну, бывай, погостевали — и хватит. Поехали, товарищ начальник, солнце-то уж за сопку перевалило.
В километре от заимки Хлынов слез с коня, подождал Сашу, взял оба повода и привязал лошадей к березе.
— Здесь лучше пешими. Солонец тут отменный. Весь зверь с ближайшей округи на него соль лизать идет. Через месяц, а то чуть пораньше у изюбрей панты поспеют. Тогда и начнется отстрел. На наш сельсовет в этом году всего две лицензии дали. Одну Прокофию, а вторую Мишаньке Гостеву, тоже знатный охотник, и все. Слепнев просил, но ему отказали. Он под одну лицензию пяток зверей завалит. Если схватят с изюбрем, он сразу предъявит разрешение на отстрел. А поди узнай, первый это пантач или пятый?
Незаметно Дорохов и Хлынов вышли на небольшую лужайку. Посредине ее была неглубокая яма, заполненная талой водой. Вокруг ямы чернела земля с мелкой, едва пробившейся, но уже истоптанной травой. Мелкие двойные ямочки в форме параллельных запятых оставляли своими копытцами козы. Углубления чуть больше, подлиннее — следы изюбрей. Совсем большие лунки отпечатали раздвоенные копыта сохатого. Хлынов несколько раз обошел солонец, внимательно рассматривая землю, долго разглядывал почву под двумя березами, стоявшими неподалеку, и позвал Сашу:
— Смотрите сюда, побывал уж тут Юшка-то. Видно, собирается ладить лабаз на березах.
Действительно, под деревьями была отчетливо видна свежепримятая легкой обувью земля, вдавленные прошлогодние травинки, сломанные сучки.
— Значит, и винтовка у него где-то здесь, раз пантачей собрался добывать. Промашку мы с вами сделали, товарищ начальник, нужно было перед разговором хотя бы на этот солонец заглянуть. — Хлынов посмотрел на солнце, подкатившееся к горизонту, и предложил: — Если поспешим, то до темноты еще на один солонец успеем. Посмотрим, что и как там, и заночуем на речке. Когда сюда ехали, приметил стожок сена. Будем спать как на перине, и лошадки похрумкают вволю.
Второй солонец оказался почти на середине дороги к селу, в распадке, по которому резво бежал ручеек чистой ключевой воды. Небольшую болотину, окруженную кустарником и редкими елками, тоже истоптало зверье. На нижних ветках большой разлапистой березы, метрах в пяти от земли, Саша увидел помост из трех досок. К стволу березы поперек, как ступеньки, были прибиты короткие поленья. Блестящие шляпки гвоздей еще не успели и заржаветь. Дорохов влез на помост, на нем можно было свободно лежать, просматривая солонец. Повыше торчали коротко обрубленные ветки, специально для того, чтобы повесить на них сумку, телогрейку или еще что-то.
— Хорошо устроился, — решил Дорохов, — с комфортом. Как, Тимофей Спиридонович, разорим этот лабаз или оставим?
— Думаю, оставить надо, товарищ начальник. Если до дождя здесь Юшка не побывает, то потом и следа нашего не найдет. Может не догадаться, что все его труды нам известны. На ближнем-то к заимке солонце он специально ладить лабаз не стал, чтобы не заметили, а здесь, подале, сколотил. Наверное, думает, что про это место я не знаю. Ну, если потрафит, его можно тут прямо с винтовкой прихватить.
— А как это лучше сообразить, в селе обсудим. У вас найдутся ребята не из пугливых?
— У меня помощников много, а трусливых среди них нет.
— Ну вот и отлично.
К стожку подъехали уже потемну. Разворошив его, забрались в мягкое сено, чуть припахивающее прелью.
— Давайте утром послушаем глухаришек. Тут недалеко, на той стороне, в листвяге есть точок, — предложил Хлынов. — Десяток, а то и полтора петухов песни петь собираются. Моя старуха глухаря целиком тушит с картошкой да с приправой разной. Я собирался сегодня с вами, а она: «Возьми карабин, привези петуха». А мне совестно: колхозники в поле, а я за охотой. Не будешь же каждому объявлять, что по делу собрались. А у вас ружье. Пару собьем — и домой. Вы на глухарей-то ходили?
— Ходил с отцом и один. У нас их по Иркуту пропасть. Давайте заедем. Я, как в уголовный розыск поступил, ни разу на охоту не выбрался. В институте находил время. Бывало, едем на практику, так захвачу мелкашку, и в котле всякий раз дичь. Ружье отец почти полгода назад подарил, так поверите, я вчера с Прокофием Алексеевичем первый раз его попробовал, — уже сонным голосом говорил Саша.
Они проснулись до зари. Подседлали лошадей, ехали медленно и совсем недолго. Хлынов огляделся.
— Вот тут лошадей привяжем, там у тебя под седлом брезент сверху потника подложен, тащи его, я твоей кобыленке овсеца подсыплю, пусть завтракает, и пойдем.
Лиственницы еще только чуть залохматились, и сквозь ветви хорошо просматривалось небо. С востока, над сопками, оно посветлело. Тренькнула в кустах какая-то пичуга, ей ответила другая, выскочил почти из-под ног охотников бурундук и заверещал, заругался за беспокойство. Хлынов шел впереди, аккуратно ставил ногу на носок и ступал тихо, без треска. Саша за годы городской жизни разучился этому мудреному шагу и неосторожно сломал несколько сучков. Их треск резанул по ушам, и Хлынов пошел медленнее. Поднявшись на небольшой отвершек сопки, он остановился и шепотом объяснил:
— Здесь подождем. Где-нибудь тут затаились, света ждут.
Саша нащупал в кармане патроны, что еще с вечера отобрал из сумки, хотел зарядить ружье, но потом решил не торопиться. На дальних гольцах, покрытых вечным льдом, заискрился, зарозовел снег, и сразу посветлело. Словно по звонку, где-то рядом запела, засвистела птичья мелочь, а следом за ней внизу, где остались лошади, зачуфыкали тетерева, и вдруг, разрезая весь этот гомон, разнеслась над тайгой дикая, необычная глухариная песня. Она раздавалась близко, почти рядом. Подальше ответил второй петух, потом третий. Начался ток. Откуда-то сверху, с полгоры, на токовище подлетело еще несколько птиц. Прямо над Сашей, расстилая крылья, пронеслась на свадебный праздник глухарка. Ее серое перо даже в полумраке рассвета нельзя было спутать с черным нарядом петухов. Дорохов осторожно переломил двустволку, вложил патроны и закрыл, стараясь не подшуметь ток, но участковый его попридержал: подожди, мол, послушаем. И они замерли, наслаждаясь восходом, терпким таежным запахом, глухариным пением, раздававшимся под аккомпанемент всего пернатого населения. Когда совсем посветлело, на нескольких лиственницах на выстрел и подальше стали отчетливо видны таежные великаны. Они черными шапками развесились по деревьям. Одни сидели нахохлившись, прислушиваясь к току, другие, запрокинув голову, захлебываясь, пели, расхаживая по сучкам. Песни поднимались и откуда-то снизу, где петухи токовали прямо на земле. Сосчитав поющих глухарей по голосам, а молчунов «на подзор», Хлынов шепнул, что ток куда больше, чем он ждал. Указал