Аверкин с интересом посмотрел на Вершинина, помолчал, явно раздумывая над чем-то, а потом спросил:
— Значит, вы поставили перед собой цель разыскать лиц, пишущих анонимные письма?
Вершинин кивнул.
— Хорошо, Вы их найдете. Дальше?
— Если они окажутся клеветниками, вытащим их на белый свет, покажем окружающим. Судя по характеру анонимок, о которых мне рассказал сам директор, скорее всего они написаны людьми озлобленными, нечистоплотными, возможно, желающими отвлечь внимание от своих темных делишек.
— И все? Установим, покажем, а дальше?
— Дальше сами обстоятельства подскажут, как нам поступить — главное найти.
— Стоит ли заниматься старшему следователю такой мелочью, — вмешался внимательно прислушивающийся к разговору Бакулев. — Тем более что тут требуется заявление потерпевшего, а такая фигура, как Кулешов, вряд ли захочет связываться с судом и следствием.
— Ошибаетесь, — возразил Вершинин. — Именно с такой просьбой и обратился ко мне Кулешов, причем сначала устно, а потом оформил ее письменно.
— У вас есть его собственноручное заявление? — удивился Бакулев.
— Заявление лежит в моем кабинете, но я бы настаивал на своем мнении, даже при его отсутствии. Клевета-то здесь затрагивает интересы не только Кулешова, но и государственные интересы, и мы можем вмешаться без всякого заявления. Здесь именно такой случай.
— Смотрите-ка, Кулешов обратился к нам с официальным заявлением, — удивился Аверкин, пропустив мимо ушей последние слова Вершинина. — Серьезное решение для руководителя.
— Он попросил меня через жену навестить его в больнице и рассказал всю историю об анонимках, а потом прислал официальное заявление.
— Что с ним случилось?
— Инфаркт миокарда. Второй за последний год.
Вячеслав замолчал и внимательно взглянул в лицо прокурора, пытаясь уловить одобрение или осуждение. Молчание затянулось. Бакулев заметно нервничал, боясь, что сорвутся его планы в отношении Вершинина. Наконец Аверкин стряхнул с себя оцепенение.
— Помню, приятель был у меня — фронтовик, ногу на фронте потерял, — начал он, словно разговаривая сам с собой, — чудесной души человек, но вот поди ж ты — писать на него стали. Сначала писали, будто он на двух ногах, а документы подделал и получает большую пенсию. Пришлось ему костылять по начальству; показывать культю. Потом стали писать, что ногу он потерял по пьяному делу — попал под трамвай, проверяли — оказалось самое настоящее фронтовое ранение. Друг мой возмущался до глубины души, но в суд не обратился — махнул рукой. А Кулешов пошел по другому пути. Это, конечно, его право. Пишет, хоть кто у них склонность имеет к сочинительству?
— Умалчивает. Говорит — один раз ошибся, теперь боюсь. Пусть, мол, следствие объективно разберется.
— Ладно, молодые люди, поговорим позже, — сказал Аверкин и, надев шапку, направился к выходу.
— Николай Николаевич, а приказ как? — растерялся Бакулев. — Как решать с Вершининым?
— Оставьте, пусть полежит у меня до вечера.
— Зря ты вылез со своим директором, — буркнул Бакулев, выходя из кабинета вслед за прокурором. — Моли бога, чтобы твоя затея лопнула, а то сам первый и наплачешься.
— Странное дело, — засмеялся Вершинин. — Меня все стращают, как маленького, а что здесь страшного? Найти анонимщика, я найду, доказать его вину, понимаю, будет трудновато, но это интересно, и польза в случае успеха огромная.
Бакулев недовольно фыркнул:
— Ну тебя, Дон Кихот. Куда интересней и пользы побольше расследовать хозяйственное дело, да еще в бригаде Салганника. Весь белый свет объездишь.
Вершинин по пути заглянул к Салганнику. Бумаг у того прибавилось втрое. Везде, где только хватало глаз, лежали книги нарядов, квитанций и накладных. В кабинете, кроме запаренного Гриши, корпели над документами два пожилых ревизора.
— Привет начальству, — заорал Гриша. — Союз на вечные времена?
— Погоди с союзом. Думаешь, сварганили с Бакулевым приказ без моего согласия, и все? Шеф сам решит.
Салганник прыснул:
— Обижаешься, Славка, а напрасно. Ты пойми — ну кого еще из ребят я могу попросить. Фокина? Он молод для таких дел. Карташова? Митька по сей день в командировке. Остаешься ты — гроза расхитителей и… анонимщиков.
— Хватит тебе рассказывать сказки.
Гриша сразу посерьезнел:
— Давай, Слава, без шуток. Ты мне очень нужен.
— Я всем нужен, я такой, — гордо надул щеки Вершинин и выскочил от Салганника, оставив того в неведении.
«Действительно, я здорово отвлекаюсь от убийства Шестакова, — рассуждал Вершинин, зайдя к себе в кабинет. — Шеф тысячу раз прав, упрекая меня, какая-то несобранность напала, рассеянность. Сам себя не узнаю. Да и Кулешов со своим заявлением мешает сосредоточиться».
Он уселся поплотней, открыл материалы дела и стал намечать первоочередные вопросы для проверки. Их оказалось много. Часа через полтора к нему в кабинет вошла секретарь следственного отдела и положила на стол заключение криминалистического эксперта по идентификации найденного на вокзале клочка удостоверения. В распоряжение экспертов Вершинин еще раньше предоставил образцы всех служебных удостоверений, используемых на фабриках и заводах города, которые собрал ему дотошный инспектор уголовного розыска Пантелеев. Эксперты в своем заключении утверждали, что служебные удостоверения, аналогичные тому, кусок которого был обнаружен на перроне вокзала, употребляются на компрессорном заводе и заводе сельскохозяйственных машин.
«Это вносит дополнительные коррективы в мой план, — подумал Вячеслав, — и работенка предстоит большая. Надо поручить уголовному розыску установить всех уволившихся за последний год с этих заводов и не сдавших удостоверений или утерявших их. Возраст взять, наверно, лет до тридцати, ибо речь шла о молодых ребятах».
Вершинин сильно сжал пальцами виски.
«И все-таки не слишком ли часто попадается мне на пути этот завод сельхозмашин?» — с усмешкой спросил он себя.
Вечером от работы его оторвал звонок телефона прямой связи с Аверкиным.
— Не раздумал, Вячеслав Владимирович? — без предисловий спросил тот.
— Нет, не раздумал, — тотчас отозвался Вершинин.
— Хорошо, я согласен. Возбуждай дело, но советую одно — быть крайне осмотрительным. Вопрос тонкий, щепетильный. Тщательно продумывай каждое свое действие, каждое слово. С чего думаешь начать?
Вершинин секунду помедлил и ответил:
— Прошу командировку в объединение. Я начну с изъятия анонимных писем и ознакомления с материалами ведомственных проверок.
— Добро. Заходи, я подпишу командировку. Еще одно условие: дело об убийстве Шестакова не откладывай в долгий ящик, это преступление должно быть раскрыто в ближайшее время.
— Постараюсь, Николай Николаевич, приложу все силы. Вот только что продумал еще раз работу по всем версиям. Кое-что есть.
Аверкин отключился. Вершинин порылся на книжных полках, надеясь отыскать хоть какую литературу об анонимщиках, но не нашел и стал сам продумывать, с чего ему лучше начать.
В ОБЪЕДИНЕНИИ
Нащупав на рукоятке кресла пластмассовую кнопку, Вершинин нажал на нее и оказался в полулежачем положении. Он расслабился, вытянувшись на своем ложе. Вагон электрички мерно покачивался на мягких рессорах. Занавески на окнах были плотно зашторены, но через их тонкую ткань набегали и исчезали огни надвигающихся и уходящих станций. Тихо гудели лампы дневного освещения, отбрасывающие зеленоватый, мертвенный свет.
В поездах Вячеслав обычно спал плохо и завидовал тем, кто мог спать в любой обстановке. Как-то раз даже обратился к знакомому врачу с просьбой помочь ему — ведь времени в дороге приходилось проводить много, однако тот уклонился от совета, шутливо заметив, что в детстве родители, вероятно, не укачивали его и потому теперь приходится расплачиваться бессонницей.
Сейчас Вершинин закрыл глаза и пытался вздремнуть, однако убедившись, что это пустой номер, уткнулся носом в мягкую, рубчатую ткань висевшего на крючке пальто и вернулся к прежним мыслям: «Что же впереди? Что если Гриша Салганник прав? Может, зря отказался от заманчивого предложения? Все равно, пусть».
Сейчас, когда все решилось окончательно и бесповоротно, он признался себе, что, обратись к нему прежде кто-нибудь с подобным заявлением, отказался бы помогать. Однако, зная Кулешова и увидев, во что тот превратился за последние годы, не смог отказать. Только теперь Вершинин стал полностью осознавать всю опасность подобных клеветников.
«Как все легко сходит им с рук, — мысленно возмущался он, — из-за такой безнаказанности они расплодятся, как тараканы. Еще бы! Любой озлобленный неудачник, завистливый карьерист может избрать этот способ, чтобы потешить свою злобу или самолюбие».
Однако выработавшаяся с годами привычка анализировать факты погасила временную запальчивость.
«Стоп, Вершинин, — сказал он себе. — А если человек прав, его действительно волнуют интересы производства, ему хочется устранить недостатки, но он боится мести со стороны Кулешова? Вполне может быть, а я его заранее костерю по-всякому, взвинчиваю себя только потому, что знаком с директором завода и тот произвел на меня благоприятное впечатление. Но ведь, чтобы узнать человека, надо с ним пуд соли съесть, а у нас с ним — почти шапочное знакомство. Если же верить фельетону, то Кулешов выглядит далеко не с лучшей стороны. «Криминалист с сельмаша!»
Вершинин хмыкнул про себя, вообразив Кулешова в черном фраке, блестящем цилиндре и с трубкой в виде головы Мефистофеля в зубах.
Электричка мягко остановилась.
— …не забудьте свои вещи, — услышал Вячеслав конец объявления по радио.
Он быстро собрался и вышел. В справочном бюро узнал адрес объединения, выяснил, как побыстрей доехать, и вскоре без труда отыскал нужное ему учреждение. Дорогу ему преградила полная, приземистая женщина лет пятидесяти и грубовато потребовала пропуск. Вершинин показал красную книжку с выбитыми на ней золотым тиснением словами: «Прокуратура Союза ССР». По опыту он знал, какое впечатление производит его документ. Сейчас получилось, как и всегда. Увидев надпись на удостоверении, женщина даже не посмела взять его, а только молча посторонилась и проводила посетителя боязливым взглядом. Едва же он скрылся с глаз, она лихорадочно стала звонить в приемную директора, чтобы сообщить о визитере.