— Что заслужила, то и получить должна — папа прав.
Ее приговорили к четырем годам лишения свободы в колонии для несовершеннолетних.
Отец в тот же день уехал на Север. На свидание пришла мать.
Ничего не сказала ей дочь: ни здравствуй, ни прощай. Сидела молча, опустив глаза. Только когда конвоир позвал ее, сообщив, что свидание окончилось, мать увидела, как вздрогнули плечи девочки, как она закрыла ладонью рот.
Мать успела крикнуть:
— Я обжалую приговор! Я еще приеду. А ты пореви, легче будет.
Попросив адвоката написать жалобу и выступить с защитой в областном суде, мать осужденной вылетела с Урала в Краснодарский край. Областной суд назначил слушание дела через восемнадцать дней, а ее ждала работа.
Отец… Он пожал плечами: «Плачу алименты немаленькие. Причем аккуратно. А что там произошло между матерью и дочкой, пусть сами разбираются. Я-то тут при чем?»
…Признаюсь, дело Марины ошеломило меня. Ей четырнадцать лет! С одной стороны, одаренная девчонка, с другой — разбойница. Не укладывались в голове сплошные пятерки со строчками письма: «Здравствуй, Мурка!» Как будто она на качелях, то вверх полетит, то вниз и сердце замрет — вдруг оборвутся качели.
Если областной суд снизит наказание, что будет с ней дальше? К тетке в деревню она не поедет — даже на свидание к ней не вышла. Отец отказался чем-либо помочь дочке: «Пусть получает, что заслужила!»
Мать? Но между ней и дочерью стена отчуждения. Как разрушить эту стену?
С этими мыслями я шла в областной суд выступать по делу Марины. Очень волновалась, как будто она была не подзащитной моей, а дочерью, попавшей в беду. Мне хотелось не только подать руку ей и вытащить из болота, но и отмыть ее от грязи. Как это сделать?
Нас пятеро. Судьи, прокурор и я.
Прокурор считает приговор правильным. Говорит, что народный суд учел вину родителей, натравлявших осужденную друг на друга, учел и то, что девчонка совершила тяжкое преступление, учел и возраст, определив наказание минимальное.
Надо было отложить суд и вызвать мать. Может быть, когда она приедет к Марине и станет перед девчонкой с опущенными руками, тогда растает лед, и Марина скажет: «Здравствуй, мама!»
Нет, законных оснований просить отложить дело не было. Но что может быть важнее судьбы человека? Дело отложили на несколько дней, а я побежала на почту. Даю телеграмму женщине в далекий Краснодар. Прошу ее приехать, так как судьба дочери во многом зависит от ее приезда.
…Рано утром, в тот день, когда было вторичное рассмотрение дела в Челябинском областном суде, раздался звонок.
— Говорит мама Марины. Я из аэропорта…
И вместо того, чтобы толково рассказать, как проехать в областной суд, я, рискуя разбудить семью, кричу в трубку:
— Здравствуйте, мама!
…Через три дня Марина, длинноногая, в короткой юбке, с завиточками на лбу, ухватив мать под руку, подошла к зданию областного суда. Она несколько раз заглядывала в зал, чтобы посмотреть на судей, которые освободили ее, снизив наказание и применив указ об амнистии. Но зайти не решилась, боялась помешать. Ведь там, в зале суда, решалась еще чья-то судьба…
Быть может, навсегда.
Они уехали вместе, мать и дочь. У них впереди нелегкая дорога, и прежде всего — друг к другу.
Отец и сын
Не могу спокойно смотреть, когда на скамье подсудимых — подростки. Всегда волнует один и тот же вопрос: почему это случается? Подростки. Еще не мужчины, но уже и не мальчики. Иногда тупой взгляд исподлобья, чаще опущенные глаза. И почти у каждого одинаковое последнее слово перед тем, как судьи уйдут в совещательную комнату решать его судьбу.
— Я глубоко понял, что поступил неправильно. И больше так делать не буду.
И судьи тоже задумываются: почему этот парень оказался на скамье подсудимых?
…Шестнадцатилетний Николай Малин убегал из дому. Его возвращали, а он снова убегал. Последний раз задержали в Чебоксарах, поместили в Челябинский детприемник. Потом Николай избил человека…
Классный руководитель Коли в характеристике написала:
«Семья у Малиных большая — восемь человек. Отец с семьей не живет, постоянно нигде не работает. Приедет в месяц раз и пьянствует. Николай в шестом классе остался на третий год».
Мать подростка, оставив четырех детей в Карабаше, приехала на суд в Челябинск. Она пытается сдержать слезы, нервно мнет платок в руках: «Я хотела как лучше. А отец пил, гулял. Сына выгонял из дома. А теперь ревет, говорит: «Погубил Кольку».
Жаль, что нет закона, который дал бы право посадить вместе с сыном на скамью подсудимых отца. Если бы отец украл вещь, его бы наказали. Если бы он бил детей, тоже привлекли бы к ответственности. А этот детей не бил. Он «просто» украл у них детство.
Бывает и по-другому. Отец не обижает жену, не пропивает зарплату. Он даже любит сына. Иногда, по настоянию жены, сходит на собрание в школу. А в праздник посадит рядом с собой парня, похлопает по плечу, мол, помощник вырос, подаст рюмку-другую красненького. Посмеется при сыне над учительницей, что домой пришла пожаловаться:
— Делать нечего, вот и ходит. Подумаешь, вместо урока мальчишка сбегал в кино!
А вскоре сын не пошел в школу, пропустив все уроки. Однажды по каким-то причинам в классе не состоялся туристический поход. Ребята выпили в «честь» такого происшествия полбутылки водки. Валерию это было не вновь: пробовал с отцом, да и каждому досталось всего по половине рюмки. Кажется, мелочь. Стоит ли об этом говорить? Но на второй раз каждый выпил стакан, на третий — целую бутылку.
Поступил сын в техникум. Первая стипендия. «Надо обмыть! — сказал отец. — Пейте, ребята! Пейте! Взрослые уже, не малолетки!»
…А потом сын ударил прохожего в лицо. Только за то, что тот сделал справедливое замечание. И вот шестнадцатилетний подросток уже перед судом.
Говорят, до этого за Валерием ничего плохого не замечали. Даже музыкой увлекался парень. Семья хорошая… И отец как отец — в меру ласков, в меру строг. А почему все-таки сын ударил человека? Случайно ли это?
Обращаюсь к вам, отец. Давайте вернемся на несколько лет назад. Возможно, все началось тогда, когда впервые при сыне сказали: «Подумаешь, пропустил урок — вот трагедия!» И сын пропустил целый день. Это вы, отец, протянули первую рюмку вина. Первую — вы. Последнюю перед преступлением сын выпил уже без вас, сам с друзьями.
Конечно, ни один отец не хочет видеть на скамье подсудимых сына. Но только не хотеть — этого мало. Необходимо, чтобы каждый родитель, оставшись один на один со своей совестью, почаще спрашивал бы себя: «Все ли я сделал, чтобы сын мой был хорошим человеком?»
…Владимир Шевцов обожал своего отца. В свою очередь, Парфен Андреевич был доволен сыном, гордился его успехами. В пример его ставили в школе.
Так было до шестого класса. И вдруг… Как выстрел из-за угла прозвучала чья-то недобрая фраза:
— Вовка, чего ты их слушаешь? Они ведь тебе неродные!
Володя не поверил. Полез драться. А слух все полз и полз. «Неродной!» — говорили соседские ребята.
— Батюшки! — судачили кумушки у ворот. — Не кричит на парнишку — боится! На своего-то и прикрикнул бы, и подзатыльник бы дал, а чужого не смей!
«Неродной, неродной», — шептали вокруг. И захотелось Володьке узнать, где же его родные. Разузнал. И потянуло его в дом родной матери. В дом, где жили его сестры и братья.
Так и началось: если отец прикрикнет — уходит в другую семью. Жил на два дома, везде с ним заигрывали — боялись оттолкнуть.
Потом появились «дружки». Если перед ними Парфен Андреевич закрывал калитку, Владимир вел друзей в дом матери. Та принимала.
Вскоре «друзья» угнали автомашину. Володька попал в колонию. Когда вернулся, не захотел работать.
— Иди, сынок, устраивайся, — уговаривал Парфен Андреевич. А сын, лежа на диван-кровати, басит:
— Родного не посылал бы! А меня тебе жалко, что ли?
И опустились руки у Парфена Андреевича.
В шестнадцать лет Володька стал пить, бывать в ресторанах, встречаться с девицами нестрогого поведения. Словом, покатился вниз.
…Да, нелегкое дело быть отцом. И право носить это имя имеет не каждый. Ведь есть среди них и так называемые родные — платят алименты, живут спокойно в Тамбове, Воронеже или в Челябинске. Как живет сын, как учится, с кем дружит? Нет дела. Вызовут такого горе-папашу в суд, а он ухмыльнется:
— Меня-то зачем? Вызывайте мать! Она алименты получает, пусть и отвечает за него.
Имеет ли право называться отцом и тот, кто, как родитель Николая Ма́лина, крадет у детей детство?
…Сгорбился Парфен Андреевич, ночами не спит. Все думает, а не лучше ли было не заигрывать с парнем, не бояться, что уйдет к родной матери, а по-взрослому поговорить с ним:
«Разве тебе жилось хуже, чем кому-то из твоих одноклассников? Разве хоть раз я несправедливо поступил с тобой? Если плохо тебе у нас, иди к родным! Но раз и навсегда определи, где твой дом!»
Больно, если бы сын ушел, зато не сидел бы он сейчас перед судом.
Без белых роз
— Уродство — нетипичное явление, и писать о нем не следует, — заметил редактор газеты, подняв на лоб массивные очки.
Когда Владимир Туманов узнал, что газета о нем писать не собирается, он даже обрадовался. И не потому, что скромен от рождения и не любит славы. Он знал славу, любил ее и когда-то с гордостью читал свое имя в газетах и на афишах.
Протянув редактору на прощание руку, украшенную золотым перстнем и ярким маникюром с черной каемкой под ногтями, он с апломбом поблагодарил:
— Мерси!
И, раскланявшись с величием короля, небрежно захлопнул дверь кабинета.
Редактор в явном замешательстве поморгал глазами, поднялся со стула и долго стоял у окна, пока не скрылись из вида широкие плечи, помятая шляпа и стоптанные туфли. Образ ушедшего геркулеса, бывшего артиста, бывшего художника, стоял перед глазами, отвлекая от важных дел.