Кажется, картина ясна. И безупречна цепь доказательств. По крайней мере, в общих чертах. Но какова степень конкретности каждой улики? Бесспорным было показание свидетеля, слышавшего гудок и видевшего последние шаги Сидоровой, совпало и время — убитую зарегистрировали в больнице (она рядом) в 20.15. Нет основания не верить кондукторше: она хорошо знала Борисова и отлично его видела, даже перемигнулась с ним: он шел трезвой, уверенной, быстрой походкой. Но в какое время точно видела его кондукторша? Компостерная отметка на путевом листе свидетельствовала, что автобус в том месте, где видели Борисова, мог быть в 19.30, не позже. А до места убийства максимум 10 минут. Где же был в это время Борисов, если убил он? Нужно ли считать минуты? Ведь и признания есть, и показания? А все-таки, где он был?
Новые и новые допросы. И Борисов признается, что был у… Рытовой.
— Пришел я около восьми, раздавили мы поллитровку и вскоре я удалился.
— Был у меня Борисов, — призналась и Рытова, — не сказала почему? И так обо мне слава, хуже некуда. Когда ушел, не помню, но скоро. Выпили, он и ушел.
— Но вы сказали, что он убил.
— Ах, да не так все. Когда на другой день мы встретились, о Сидоровой заговорили. А милиция уже ходила. Я и пошутила: тебя, мол, записали, что ты убил. А он: «Раз записали, значит, я». — «Как так?» — спрашиваю. «А вот так, убил, и все. Пьяный был сильно». Когда милиция пришла, я сдуру и рассказала. Потом опомнилась, да слушать не стали. А как же он убил — уж полчаса-час мы у меня точно сидели: пока селедку чистила, пока то, се…
Так развернули дело несколько «лишних» минут, не вписавшихся в цепь событий, предшествующих убийству. Нужно ли устанавливать каждый килограмм, если зав. складом воровал годы? Ну, а нужно ли устанавливать каждую минуту, коль ясна «общая картина» преступления? Как ответить? Наверное, так: если есть хоть малейшая возможность прояснить каждую деталь, этой возможностью пренебрегать преступно.
— А если нет возможности? — спрашиваю Александра Михайловича.
— Теория, может быть, и ответит, а практика — практика заходит иногда в тупик.
— И пренебрегает деталями? В конце концов, главные улики собраны, признание к тому же? И пишется обвинительное…
— И опять вы забываете, что наша работа отразится в суде.
— Допустим. Но коль скоро вы так считаете, не логичнее ли допустить адвоката на предварительное следствие? Не в порядке исключения, а возвести это в норму. Не полнее ли проявится тогда принцип состязательности? И не избегнет ли следователь многих ошибок?
— Я целиком «за». Боятся, что это усложнит нашу работу. Ну что ж, усложнит. Но — на благо, — Александр Михайлович улыбнулся. — Только не думайте, что особенности предварительного следствия практически, подчеркиваю, практически делают обвиняемого бессильным, отдают его во власть следователя. Это заблуждение многих. Уверяю вас: от виновного не легче получить признание, чем от невиновного…
Думаю, что мой друг познакомил меня с очень хорошим следователем.
— Но, — спросит читатель, — было обещано рассказать об уникальном следователе. О таком, каких больше нет. А тут дела обычны, методы расследования не новы. В чем же уникальность? Скажу: в чисто «анкетном» моменте. В феврале 1971 года, двадцать лет спустя, от того момента, как вложили Ларину в руку шпагу Справедливости, старший следователь Калининской областной прокуратуры Александр Михайлович Ларин защитил диссертацию на соискание доктора юридических наук по теме «Проблемы расследования в советском уголовном процессе».
Кто хоть немного знает работу следователя, тот поймет, что значит защитить докторскую. Тот, кто не знаком с буднями следователя или знаком только по «детективам», пусть сделает вывод из того факта, что следователь — доктор юридических наук — у нас в стране пока что в единственном экземпляре.
История 12, в которой есть преступники, но нет сыщиков
У моего друга несколько пренебрежительное отношение к народным дружинникам. Дело в том, что Порфирий Зетов считал себя истинным и лишь не признанным криминалистом. Дружинники же не профессионалы. А всякое дилетантство в криминалистике, столь дорогой его сердцу, мой друг презирал.
Я не раз говорил ему:
— Вам бы и надо стать дружинником. С вашей интуицией и эрудицией вы бы очень помогли…
— Неужели вы думаете, что я стану заниматься различными душеспасительными беседами со всякой шпаной? Заниматься так называемой профилактикой?
— Позвольте, но это же главное!
— Главное? — со всем сарказмом, на который был способен, ответил мой друг, — но если все правонарушения предупредить, то что же будет с криминалистикой?
Я внутренне содрогнулся от этих слов и возблагодарил судьбу за то, что она бросила моего друга на сантехническую стезю. А дай ему волю…
Тут я вспомнил старый анекдот и не замедлил рассказать его.
В одном населенном пункте был задержан человек, который пытался поджечь старый заброшенный сарай. Привели его в милицию, стали выяснять личность. И оказалось, что злоумышленник состоит в местной пожарной команде. Что за ерунда?
— Не кажется ли вам, — спросили его, — что ваши обязанности несколько иного свойства?
— А что тушить? — ответил задержанный. — Не горит ничего, а мы обязательства взяли, у нас план.
Боюсь, мой друг ради того, чтобы был розыск, готов создавать преступления. Поэтому, когда я ему рассказал об измайловской дружине и он побежал в нее записываться, я уже стал раскаиваться, — лучше бы молчал. Его, однако, не приняли. Потому что туда всех подряд не записывают. Впрочем, уже сам рассказ об этой дружине рассеял скептицизм моего друга, — значит, это не обычная дружина. Исключительная. Но о ней стоит рассказать, ибо ничего исключительного в создании дружины, никаких особых условий, ни единой привилегии не было. Все основывалось на «трех китах», доступных каждому — энтузиазме, мужестве, долге. Эти слова вошли в геральдический герб этого ордена рыцарей охраны спокойствия трехсот тысяч граждан Первомайского района столицы. Все начиналось, как у всех…
И все-таки чуть-чуть по-иному…
23 октября 1963 года на стадионе выстроилось пятьсот человек. Тут были слесари, инженеры, электромонтеры, научные сотрудники — лучшие дружинники района, сведенные отныне в 1-й оперативный отряд народных дружин. Прозвучали для кого полузабытые, а для кого и вовсе незнакомые команды — «равняйсь», «отставить», «равняйсь», «смирно». Так началась жизнь этого общественного подразделения, завоевавшего ныне почет и уважение в огромном столичном районе. Официальная, что ли, жизнь!
Но сразу же началось то, что отличает первомайских дружинников от многих других. Командир отряда работник райкома партии Петр Андреевич Огурцов и начальник штаба радиомеханик НИИ автоприборов Владислав Львович Вандышев отнеслись к новому своему делу со всей серьезностью.
Мне хочется подчеркнуть эту формулу — «со всей серьезностью», ибо она, по многим моим наблюдениям, особенно в отношении общественных поручений, частенько прикрывает как раз малосерьезный подход. Те же дружины. Никто не скажет, что к их деятельности относятся несерьезно. И подкрепят соответствующими протоколами, сводками, планами, свидетельствующими о неослабном внимании к охране общественного порядка. Но знакомство со многими дружинами позволяет сделать вывод: очень часто дело здесь подменяется игрой в дело. Лишь выходили на дежурство, лишь бы был охват, только бы не упрекнули в недооценке.
Огурцов, Вандышев и другие зачинатели дружины с самого начала увидели в ней дело своей жизни — это не для красного словца. Они подошли к созданию дружины с самой высокой меркой и непререкаемыми требованиями. Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР об участии трудящихся в охране общественного порядка в стране, принятое десять лет назад, они восприняли не только как указание сверху, но как внутренний д о л г. Их э н т у з и а з м позволил осветить работу дружины огнем подлинного творчества. А м у ж е с т в о придало силы не только и не столько в борьбе с хулиганами, сколько в преодолении знаменитых «трудностей», которые встречаются в каждом новом деле.
Три выделенных мною слова — это официальный девиз дружины. Рабочими тезисами ее организации и, как говорят, повседневной деятельности стали: а) дружина должна заниматься настоящим делом; б) она должна строиться на строго добровольных началах, и этот принцип ни в малейшей степени не должен нарушаться, в) в дружине должен быть железный порядок и строжайшая организация.
Надо сказать, в осуществлении этих тезисов на практике, особенно двух последних, есть свои подводные камни. Некоторые склонны считать, что коль скоро кто-то участвует в чем-то добровольно, то может участвовать спустя рукава, и требовать большой отдачи-де неэтично, просто нельзя. Но ведь если я сам д о б р о в о л ь н о беру какие-то на себя обязанности, я непременно хочу их делать хорошо и не боюсь при этом замараться, не стану тяготиться делом — только бы оно было нужно людям и мне. Вот эту истину поняли руководители отряда. Каждому вступающему в дружину они честно говорили:
— Обязанности не легкие. И порой опасно. Придется иметь дело с не лучшими представителями общества. Придется подчиняться дисциплине. Выходить на дежурство строго по графику: раз в месяц-полтора от шести вечера до двенадцати ночи. Может быть, придется вступить в схватку с хулиганом. Но придется и мыть полы в штабе.
Может быть, эти слова и пугали бы, если бы с первых шагов не осуществлялся первый тезис, то есть если бы дружина сразу же не занялась бы настоящим, благородным и захватывающим души романтиков делом. А коль скоро такое дело было — дисциплина, дежурство и даже мытье полов почитались уже мелочами, о которых не стоило и говорить.
Первое задание, которое получил отряд, вряд ли могло кого-нибудь оставить равнодушным. Неизвестная шайка ограбила городскую школу ДОСААФ — была похищена аппаратура на 8 тысяч рублей. Сразу не удалось напасть на след преступников, и тогда был поднят только что созданный отряд дружинников.