ала от предрассветного холода.- Чего тебе?
- Выйди к нам на минутку, - прошептал Костя.
Втроем они уселись на лавочку, что стояла в саду под липой. В сумерках белое Милкино лицо смотрело черными глазницами.
- Здесь никто нас не услышит?
- Никто. Что случилось?
Наступило молчание. До сих пор им казалось, что все произойдет очень просто. Они скажут: «Тебе грозит опасность, мы явились тебя спасти, давай обсудим вместе план действий». Но теперь они оба не знали, с чего начать: все было гораздо труднее, чем они предполагали.
- Ну что же вы? - сказала Милка, трясясь от холода и растирая плечи ладонями.
- Скверное дело, видишь ты… - начал Костя.- Не знаю, как бы это…
Он замолчал. Милка, все так же дрожа от холода, смотрела то на того, то на другого.
- Вы поскорее, не то я замерзла как собака.
- Вот что, Людмила, - веско сказал Борис, - ты прости, что нам придется вмешаться в твои личные дела…
- А вам не придется, - вдруг выпрямляясь, ответила Милка.
- Боюсь, что придется.
- Боюсь, что нет.
Милка встала и пошла к дому. Разговор был окончен.
- Милка! - отчаянно зашептал Костя, бросаясь за ней и хватая ее за плечо. - Ты же на свою гибель идешь!
- Это я слышу каждый день, - ответила Милка, вырывая плечо и не оборачиваясь.
«Да, от прежней Милки, - подумал Борис, - не осталось и следа. Что ж, все правильно; нужно действовать, и побыстрей».
В одно мгновение он оказался лицом к лицу с Милкой.
- Минутку, - проговорил он. - У меня к тебе вопрос. Ты одна знала о Ленкином приезде. Зачем ты ее выдала?
Даже в предрассветных сумерках было видно, как побледнело Милкино лицо.
- Что ты, что ты… - прошептала она, слабо протянув к нему руку.
Он отступил.
- А ну, говори…
- Борька, - шептал сзади Костя, - Борька…
Милку вновь стала бить дрожь. «Ну, постой, гадина»,- подумал Борис.
- Умела воровать, умей ответ держать, - с тем же напором продолжал он, - не уйдешь, пока не скажешь.
Милка безуспешно пыталась обойти Бориса справа и слева, но каждый раз он ей преграждал дорогу, словно они играли в какую-то игру.
- Не слушай ты этого… - отчаянным шепотом говорил Костя, - слушай меня… Николай хочет тебя заманить, будет куда звать- не соглашайся…
Но Милка метнулась за кусты, и мгновение спустя дверь дома неслышно закрылась. Стояла глухая тишина.
Всю дорогу домой Борис с Костей тяжело ругались шепотом и укоряли друг друга.
Берестов тоже был очень недоволен таким оборотом дела.
- Боюсь, что оборвал ты эту нить, Борис, - сказал он. - Ну что бы тебе поосторожнее. - Он взглянул на Бориса очень серьезно, но не сердито, а скорее даже ласково.
Борис понял: «Если бы не вчерашняя ночь с Водовозовым, другой бы с тебя был спрос. Но все-таки давай подтягивайся - сейчас как никогда нам нужно держать себя в руках».
- Кстати, - продолжал Берестов, - посмотрите, что добыл Ряба.
И он передал Борису записку.
- «Дорогой мальчик, - прочел Борис, - сроки неожиданно изменились. Все будет гораздо раньше, чем мы предполагали».
- Это Левке от Левкиной мамы, - усмехнувшись, пояснил Берестов.
Ряба стоял тут же и скромно улыбался.
- Вот это да, - сказал Борис. - Как же это ты?
- Секрет мастерства, - ответил Ряба.
- Однако где будет Левка и что он будет делать, этого мы не знаем, - продолжал Берестов. - Поэтому проследить за девушкой нужно вдвойне, чтобы спасти ее и подойти поближе к банде. Словом, неотступно следите за Милкой и ее домом. Как бы здесь не было нового покойника, - прибавил он.
Костя добросовестно следил за Милкой и не мог понять, что с ней происходит. Она казалась более веселой, чем обычно, и держала себя еще более независимо. На Костю она не обращала внимания. Только раз подошла к нему и сказала вызывающе:
- Ты говорил, он заманить меня хочет. Что же не заманивает?
Костя обрадовался, полагая, что представился случай объясниться, но Милка исчезла за калиткой.
А придя домой, она бросилась на постель и заплакала.
Она чувствовала себя больной и совершенно разбитой после разговора с Борисом. «Что же это делается?- думала она. - Неужели нет на свете правды? Неужели же людям ничего не дорого, даже доброе имя? Да как вы смеете? Да кто же это вам позволил говорить, что я выдала кому-то мою Ленку? Кто позволил вам называть бандитом моего Николая? Вот она - вся цена вашей хваленой правды. Нет в вас сердца, вот что!»
Но так бунтовала она не часто. Ей была не под силу борьба со всем поселком. Робко, стараясь не поднимать глаз, перебегала она его улицами, зная, что из окон на нее смотрят. Тяжелее всего, пожалуй, было видеть Дохтурова. Правда, она старалась теперь не показываться ему на глаза, но подолгу смотрела вслед, когда по утрам он проходил мимо их дома. А ведь это случалось каждый день.
Обычно его провожал на станцию Сережа. Мальчик шел босиком, заложив за спину тонкие руки и высоко неся свою ушастую голову. В самой походке его были и гордость и вызов. «Глядите, - говорил его вид,-это мой отец. Мы идем с ним и разговариваем».
Милка смотрела на них из-за больших кожистых листьев фикуса, загораживавших окно. Когда говорил Сережа, отец немного наклонялся к нему. О чем они разговаривали? Дохтуров шел своей медленной походкой- эта походка да еще форменная фуражка инженера-путейца и делали его похожим на моряка. «Хоть бы мне его не видеть», - думала Милка.
- Что ты там высматриваешь, словно кошка? - спрашивала мать.
«Не как кошка, а как узник из тюрьмы», - почему-то подумала Милка.
Она вообще не умела хранить про себя свои горести и радости, ей всегда необходимо было с кем-то ими поделиться, хотя в жизни ее до сих пор не происходило никаких особых потрясений. А вот теперь, когда пришла огромная, непоправимая беда, Милка осталась с нею один на один.
Кому расскажешь? Николаю? О нет, только не Николаю! Матери? Она тоже все время молчит. Правда, она будет до хрипоты ругаться с соседками, отстаивая свою дочку, но дома молчит и она.
Вы, Александр Сергеевич, вы, наверно, слушали бы внимательно, если бы я рассказывала вам о Ленке. Я тогда лежала в теплушке на боку и смотрела. Мне было видно Ленкино лицо, освещенное огнем буржуйки. Ленка задумалась, глядя на пламя. Оказывается, там, на вокзале, она споткнулась об меня, когда я лежала на полу, заставила каких-то парней перенести в вагон и увезла. А потом я очнулась, когда вагон стоял. Ленка каким-то образом раздобыла капустных листьев и поила меня горячим капустным отваром, соленым, очень вкусным. Почему-то она решила меня выходить, а уж что она решила… Отвар лился мне на шею, но я боялась сказать. Впрочем, она была со мной очень ласкова, я думала, что мягче ее нет человека на свете. Но что потом было! Если бы вы знали, что было потом!
В наш вагон должны были грузить раненых. Я тогда еще лежала. Грузить должны были два парня, довольно сильных. И вот представьте, на нас напали мешочники, озверевшие, они брали вагон штурмом, они ломились. И вот Ленка должна была их задержать. Видели бы вы ее -тоненькая, «в штанах. Пока парни несли раненого, она, держась одной рукой за поручни, отбивалась сапогом, бешеная, сверху вниз, оскалясь. Боже мой! Знаете ли вы, что это такое, толпа мешочников, когда приходит поезд, которого ждут несколько суток? Это звери. Как Ленка осталась жива - прямо и не знаю. Когда грузили последнего раненого, поезд тронулся; я думала, мою Ленку сорвут с подножки… А потом я видела, как она лежит на полке, закрыв глаза, стиснув зубы, и вся дрожит.
В клуб к ней тогда меня не пустили. Я сидела на бревнах всю ночь. Там горел огонь и ходили люди. Потом стало светать, а утром Ленку вынесли на носилках и увезли. На похоронах я только видела, как далеко за толпою какие-то мужчины выносят гроб. Мы с ней условились когда-то: если что случится, я буду около нее, ведь я и на медицинские курсы пошла для того, чтобы быть вместе с Ленкой, - с ней ведь только и жди беды. Хоть перевязки, думаю, буду делать, но беда пришла, а меня к ней даже не пустили. И вот теперь, где бы я ни была и что бы ни делала, я всегда вижу все одно и то же: лес, ночь, дорога, по которой идет Ленка. Голова ее прострелена, кровь течет по спине, и все-таки она идет. Куда мне деться от этого леса и от этой дороги? Каким сном заснуть, чтобы никогда их не -видеть?! Если бы вы знали, какая тоска!
И потом - я боюсь. Мне бы посоветоваться с кем-нибудь, а посоветоваться не с кем. Хотя бы потому, что знаю наперед все, что мне скажут. А знаете, иногда я думаю: пусть уж разом все кончится. Я хочу сказать: пусть уж сразу кончатся мои сомнения. А вы идите своей дорогой, я совсем вам не нужна. Да и мне до вас нет дела. Я люблю Николая.
Она бросалась на постель и плакала. А наплакавшись, поднималась, полная любви к Николаю, чувства вины перед ним, решимости последовать за ним по первому его слову. Она лгала Косте: Николай уже несколько раз приглашал ее на вечеринку «к друзьям по фронту, тут недалеко». Когда он сказал об этом в первый раз, Милка подошла к нему совсем близко и заглянула в глаза. Ей хотелось знать наконец правду, скрытую от нее его непроницаемым взором. И вдруг глаза Николая посветлели и потеплели.
- Ну чего ты? - ласково спросил он.
Милка не ответила. Прижавшись головой к его груди, она отдыхала от пережитого напряжения. Николай заглянул ей в лицо. «Ты мне не веришь?» - спрашивал его взгляд. Она теперь верила ему всем сердцем.
И все-таки на днях он снова пригласил ее «к друзьям на вечеринку».
Вечером в клуб к Борису прибежал Костя.
- Ну слава богу, застал, - сказал он. - Спасибо, ребята на дрезине подвезли. Это тебе.
- Что это?
- Видишь, письмо. От той девушки, которую убили.
Чего только не бывает на свете! На какой-то миг, на какую-то долю секунды ему показалось, что это письмо к нему от Ленки и что Ленка жива. Робко протянул он руку. Сердце его стучало. Но это было старое письмо, полученное Милкой в роковую субботу. В первый раз в жизни видел он строки, написанные Ленкиной рукой.