- Ты удивительно нечуткий человек, - сказала она, уходя в спальню.
В темноте постелила и легла. Когда Вадим лег рядом, отодвинулась, вжалась в стенку.
- Не надо капризничать, - мягко сказал он. - И ревновать меня не надо. Завтра воскресенье, закатимся втроем на озеро…
Редко-редко выпадали у него свободные дни. Они шли гулять, Вадим нес сына и рассказывал ей о последнем своем деле - был еще им полон. Кира, только что счастливая оттого, что они вместе и не ссорятся, вся сникала, чувство безысходности наваливалось на нее. Сегодня воры и завтра воры, а там и убийство, и нет этому конца, нет и не будет жизни.
- Что скисла, Кируша? - улыбчиво говорил он. - В моем районе их почти не осталось. Заезжие гастролеры или подростки балуются.
Он задумывался. Кира знала: подростки его больше всего и тревожат. Не зря ходит он в детскую комнату. Вот и теперь, совсем недавно, появились у него какой-то Ленька-косой и девочка Катя, бегают к нему в отделение - поговорить. И верит Вадим - до чего самонадеянный человек! - что ни с Ленькой, ни с Катей ничего плохого не случится. А почему, собственно, не случится? Капитан Ивакин приветил? Профилактику, так сказать, провел? Мог бы - собрал всех трудных ребят, при себе держал. Кенгуру…
И снова вспыхивала ссора.
- Ты и на войну меня не пустила бы? - неприязненно спросил он однажды.
- Там - враг, которого нужно прогнать со своей земли. Прогнать - и будет мир. И жизнь. А здесь это нескончаемо!
- Тебя пугает, что дел много?.. А ты не заметила, что почти все дела - мелкие. Ты смотри, Кируша: преступных группировок в районе уже нет - это раз. Подростков, которые воруют, всех и сразу берем на учет - это два. Тех, кто толкает на воровство,- тоже. А вот до тех, кто знал, да молчал и руку не отвел - до тех у нас самих еще не дошли руки. Дойдут!..
- На войне - все, - задыхаясь от обиды «а него и на него, пыталась доказать Кира. - А тут - все в стороне и только ты, такие, как ты…
- Знаешь, - сказал он жестко, - в парке, на озере, изнасиловали и убили девочку. Она звала на помощь, но те, кто слышал, рассуждали, как ты: почему я, именно я? Пусть кто-то другой…
Так они ни до чего не договорились тогда. Только вернулись домой, за Вадимом приехали. Двое суток его не было.
- Но ты мог сообщить! - кричала она. - Меня успокаивали:ты в командировке, но ведь я думала - тебя уже нет!.. Я больше не могу так, я с ума сойду!
Ему было совестно признаться, что за эти двое суток без минуты сна он ни разу не вспомнил о ней. И пока она кричала, он сидя заснул, не успев снять мокрый, покрытый комьями грязи плащ.
…Кира сидела в кабинете, опустив голову на руку, и на столе перед ней лежала история болезни мальчика Гриши, в которой она только что дописала последнюю строчку.
- Кира Леонидовна, из милиции!..
Мгновение Кира смотрела на сестру так, словно то, что она сказала сейчас, было невероятно. Выбежала в коридор и увидела Цуркана.
- Здравствуй, Кира!
- Ты один, Павлик?..
Он кивнул на рослых, как на подбор, парней, надевавших белые халаты, шепнул:
- На опознание привел.
Она переспросила, не отдавая себе отчета в том, что говорит:
- Так ты один, значит?..
Повернулась и пошла в кабинет, прикусив губу до крови.
Потом она вбежала к шефу и запальчиво заявила, что завтра на работу не выйдет, у нее отгул, и шеф изумился ее горячности и не понял, почему она так говорит. Ему было известно: в праздничные дни Ива-кина нередко подменяет дежурных врачей и потом берет отгул…
6
Кира тащила саночки, ни разу не оглянувшись, словно забыв, что в саночках Алька.
Он долго терпел одиночество и наконец не выдержал, окликнул ее, спросил:
- А почему собаки быстрее нас бегают и не поскальзываются? Потому что у них четыре ноги?
- Молчи, Алька. Застудишь горло.
- А как они не перепутывают, которую ногу раньше ставить?
Кира остановилась, нагнулась, натянула красный вязаный шарф на Алькин рот.
Алька немедленно сбросил рукавичку, оттянул шарф.
- Когда я дышу, у меня на шарфе снег делается.
Кира рывком натянула шарф снова, надела рукавичку на теплую Алькину руку, но поскользнулась и едва не упала. Расчищенная дорожка кончилась.
Теперь Кира шла медленно, проваливаясь в рыхлый снег и с трудом преодолевая его сопротивление. Порывами налетал ветер, колко дышал в лицо, шумел высоко в тополях и стихал, чтобы спустя несколько минут налететь снова.
Она оставила Альку возле магазина.
Постояла в очереди, купила молоко, творог и сметану и, нервничая, что получилось долго, выбежала к сыну.
- Не замерз?
- А я знаю, почему, - сказал Алька. - У них ноги мохнатые. Купи мне, мама, меховые сапоги.
Кира не поняла, о чем он говорит, но допытываться не стала. Ответила на его последнюю фразу:
- Меховых сапог не бывает.
- Нет, бывают. У тети Оли меховые.
Кира положила корзину с покупками в санки, сказала сыну:-Придерживай, - и заспешила домой.
У своего подъезда остановилась.
- Вылезай, Алька.
- А я еще гулять хочу, - сказал он, и красные губы его дрогнули.
- У меня нет времени.
- Неправда, у тебя отгул.
Она нагнулась, выдернула Альку из санок (зазвенели молочные бутылки). Раздражение уже овладело ею, но она заставила себя пошутить:
- Как репку.
Алька шутки не принял.
- Я гулять хочу, - трубным голосом проговорил он.
Кира подхватила одной рукой саночки и корзинку, пальцами другой, как крючком, зацепила красный Алькин шарф и потащилась по лестнице. Алька сопел все громче, все решительней, и она закричала, словно он был далеко и плохо слышал:
- Если ты сейчас же не прекратишь, я запру тебя одного и уйду! Так и знай!
Алька затаил дыхание. Рев был предотвращен. А когда дома начала раздевать сына, увидела светлые полоски слез на его лице и мокрые смородиновые глаза.
Она уложила его спать, и он не спросил, как всегда, зачем детям обязательно спать днем, ведь взрослые днем не спят. Он был обижен, смотрел исподлобья куда-то мимо ее уха, и она вдруг подумала: как это может быть, что всего четыре года назад Альки совсем не было. Не было на свете вот этого Альки с его ярко-красным треугольничком-ртом и смородиновыми глазами, с его взглядом исподлобья и особым Алькиным парным запахом, а она жила, училась, смеялась, хотя Альки не было. И, уложив сына, она поцеловала его, а больше понюхала и сказала, что собаки узнают своих не по виду, а по запаху, и пощекотала его шею носом. Алька засмеялся и сказал, что собаки не спят.
- Откуда ты взял, что собаки не спят?.. Они спят,- радостно и легко сказала она.
- Собаки ночью лают.
- Ты спишь ночью, как ты знаешь, что они лают?
- Знаю.
Она подвернула под его ноги одеяло и с боков подоткнула, и он сразу заснул, будто и не блестели возбужденно только сейчас его глаза и он не спорил с ней о собаках.
Кира сварила молочный кисель, Алькин любимый, подумала, что надо бы постирать, но рассердилась па кого-то или что-то - выходной день она не станет тратить на стирку, дудки. У нее была хорошая книжка, ей даже хотелось написать письмо автору: спасибо вам за вашего Олега и Даньку и вообще спасибо, я так хорошо поревела над вашей книжкой, так от души - ну просто отлично поревела.
Кира взяла в руки книгу, вспомнила, что уже закончила ее читать, и, погладив скупой переплет (черные буквы на синем квадрате, никаких рисунков), отложила на столик. Были еще газеты - «Правда» и «Медицинская газета», но читать их не хотелось, не то настроение. Она поудобнее устроилась в большом кресле, посидела с полчасика, прислушиваясь к ровному Алькиному дыханию и думая об этом книжном Олеге, - уж она бы его уберегла. От мыслей об Олеге нечаянно вернулась к запретным мыслям о муже и, почувствовав, что вот-вот расплачется, быстро встала, вынула из плетеного пластикового ящика грязное белье и пошла в ванную стирать.
Это было почти все Алькино, у него особый талант пачкаться, но и от грязных Алькиных рубашек пахло чистым, парным Алькиным запахом, и ей было приятно мять их в пенной от порошка воде, отжимать и полоскать. Вместе с Алькиными вещами она опять - в который уже раз - захватила грязную майку Вадима. Майка пахла очень знакомо - потом и табаком, так уже ни одна вещь в доме давно не пахла. «Не стану ее стирать с Алькиными вещами», - со злостью сказала вслух Кира. Но никакой злости в ней не было, это она заставляла себя думать со злостью и еще думать о себе, что она думает со злостью. На самом же деле она отложила майку в сторону, как уже много раз откладывала, чтобы она еще повалялась грязная, потому что выстиранная она уже не будет пахнуть Вадимом и вообще не будет его майкой - просто старая чистая майка, ничья…
А за окном сыпал снег, быстрый, слепящий. Кира протерла глаза и стояла, смотрела на снег. Где он там бегает в своем легком пальтишке?.. Презирая себя, взяла майку в руки и, уткнувшись в нее лицом, заплакала.
7
Кире было шесть лет, когда мать привела ее в чужой дом и велела называть незнакомого мужчину отцом. Она легко выговорила это слово, ей всегда хотелось иметь отца. Ей нравилось, что он высокий, что у него добрые толстые губы и руки большие, добрые, а голос низкий, глухой, как из-под земли. Нравилось, что он лечит больных детей и на его столе стоит гладкая деревянная трубка.
Ей было девять, когда мать исчезла из дома. Отец ходил мрачный, не отвечал на ее расспросы, а спустя несколько дней сказал, что мать умерла. Кира не поверила: ведь после умерших остаются их вещи…
Ей было одиннадцать, когда отец привел к ним «эту женщину».
- Вот тебе мама.
Она убежала и спряталась в соседском саду, чтобы выбраться из него ночью, уйти из города и разыскать маму. В саду ее, продрогшую (стояла поздняя осень), нашел Вадим. Унес в свою комнату - унес, потому что идти она не хотела, брыкалась и кусала его руки. Усадил на свою кровать, дал ключ от двери: «Запрись изнутри. Я разыщу твою маму и отвезу тебя к ней».