Полированный письменный стол, диван-кровать, на стенах этюды. Пахнет масляной краской.
Вадим вопросительно посмотрел на Светлану.
- Это Женина комната, -т- сказала она. - Женины этюды.
«Ну да, - подумал Вадим, Припомнив детские саночки во дворе, - Жене уже не четыре, прошло десять лет…»
- Соседи кооперативную выстроили, - говорила Светлана, - у нас теперь две комнаты. Пойдем ко мне.
Вторая, незнакомая Вадиму комната оказалась большой и почти пустой. Кушетка, прикрытая полосатой шерстяной дорожкой, очень знакомый, низкий журнальный столик подле нее. Противоположная стена вся в стеллажах. В углу, у окна, телевизор на столике. В другом углу - трюмо.
- У тебя можно танцы устраивать, - сказал Вадим и прошелся по комнате, примериваясь, куда себя приткнуть в ней.
- Все январи и май у нас празднуются, - ответила Светлана. - Наши в новых домах живут, не разгуляться. Ты ведь тоже в новом? Суду все известно!- Она засмеялась, тряхнула головой, отбрасывая со лба волосы.
Вадим сказал поспешно:
- Да, в новых не разгуляешься. - Еще раз осмотрел комнату. - А стульев у тебя нет?
- Табуретки на кухне.
Он пожал плечами.
- Так и живешь - без стульев?
- А зачем?
- Да вот, сесть не на что.
Она посмотрела на кушетку, на Вадима и вышла ив комнаты. Вернулась с белой пластиковой табуреткой, поставила посреди комнаты.
- Садись.
Он усмехнулся, сказал:
- Я, пожалуй, зря тебя потревожил: не умею рассказывать сидя. Ты, наверное, записывать будешь?
Она недоуменно смотрела на него: что рассказывать? Что записывать?.. Вспомнила и смутилась. Взяла с журнального столика блокнот и ручку, забралась на кушетку, поджала под себя ноги. Сказала, точно оправдываясь:
- Мне всегда на коленях лучше пишется…
Он еще походил по комнате, огибая табурет, как риф на пути, постоял у окна с полосатой шторой. Хорошо, что комната ему незнакома. Чем незнакомее, тем лучше.
А Светлана все-таки изменилась, морщинки у глаз, у рта. Впрочем, это мимические морщинки - она ведь все улыбается…
Хлопнула дверь, послышались шаги в коридоре.
- Можно к тебе, ма?
В комнату вошел высокий белокурый мальчик. Глава темно-кофейные, без блеска.
- Что же ты не здороваешься? - улыбаясь, сказала Светлана. - Не узнал?.. Это Вадим. Помнится, ты любил его в детстве больше, чем меня.
На лице Жени ничего не отразилось. Не мог он его помнить, конечно.
Мальчик протянул негнущуюся ладонь. И голос у него был негнущийся, бубнящий на одной ноте.
- Я пойду к Юре, ма. В шашки играть. В одиннадцать буду.
- Поужинай!-крикнула ему вслед Светлана, но мальчик был уже в коридоре, и тотчас хлопнула входная дверь.
- Представь, Юра этот, лучший его друг, - студент, - сказала, смеясь, Светлана, и Вадим понял, что ей приятно это, и она гордится сыном. - Женьке четырнадцать, а он всю мою библиотеку прочел,- она кивнула на стеллажи.- «Юность» четвертый год выписывается.
Вадим подумал, что Алька его сейчас почти такой, каким был Женя десять лет назад. Каким через десять лет станет Алька?
- А мне до-о-олго все про тебя сообщалось, - ласково сказала Светлана. - И про то, что женился, и про сына… А вот то, что тебя в милицию занесло… Полная неожиданность.
Вадим молчал.
- Тебе чаю не хочется? - спросила она.
Он вдруг рассердился - на себя и на нее. Прошелся по комнате, привычно сунул левую руку в карман, достал ключи, посмотрел на них, усмехнулся и снова спрятал. Оперся коленом о табурет, спросил насмешливо:
- У вас что, с тиражом плохо - уголовный розыск вспомнили? - И снова зашагал по комнате.
- Как тебе сказать… Мы ведь молодежная газета. Воспитывать должны. Сейчас много о юридических знаниях говорится…
- Вот, вот! - Вадим загорелся и не заметил, как очутился на кушетке, подле Светланы. - Это хорошо, что тебя не детектив интересует, как я подумал было… Ты в школе преподавала, сын у тебя большой,- увлеченно заговорил он. - Ты ребят знаешь. А я, в основном, только тех и знаю, что ко мне попадают. Одностороннее, согласись, знание… Воруют, машины угоняют, и опять - воруют, угоняют машины. Неблагополучные семьи. Отец пьет, дома драки, скандалы, дети шатаются без дела, в школу их силком тянут - не всегда и затянешь… Играют в карты на деньги. Деньги сначала у матери крадут, потом у соседки, потом… На окраине таких семей немало: люди ушли от нелегкой работы в селе, поналепили мазанок. Культурный уровень - ниже некуда… Мы эти семьи наперечет знаем, бываем в них сами, через инспекторов детской комнаты и общественников постоянно связь поддерживаем. Такие семьи - главная наша беда и забота. Но тут хоть все ясно. Родителей стараемся привести в чувство, заставляем лечиться от алкоголизма, ребят в интернаты устраиваем,. старших - на работу и в общежития. Многое, в общем-то, делаем, еще больше - не успеваем… Но я не об этом хочу с тобой поговорить. Ты мне скажи, почему попадают к нам другие ребята - из так называемых благополучных семей? Где все для них, детей, делается, и первая тарелка борща подается сыну, а не отцу? Может, оттого, что сыну, и растет иждивенец?.. Только бы учился, сделал одолжение… Да,-перебил себя Вадим,- вот главное зло: нет у детей чувства долга, не воспитывается по-настоящему ни дома, ни в школе. Обязан хорошо учиться, именно обязан - перед собой, перед школой, перед семьей, перед страной. Осознанного чувства долга у него нет, а должно быть - воспитываться должно - у первоклассника. Это поважнее, чем хороший почерк выработать и без клякс писать…
Вадим близко вглядывался в глаза Светланы и видел не те, любимые когда-то глаза женщины, а глаза единомышленника, которого мучит тот же вопрос: почему?..
- Жизнь сытна - растут быстрее? - думал вслух Вадим. - К пятнадцати годам в этаких дядей вымахивают. Материально им все дано, забот никаких. Сладкая жизнь, без кавычек… Ты можешь представить, Светлана, чтобы мы в детстве пирожок вместо мяча по улице футболили? Пирожок - ногами?..
…Вадиму исполнилось пять, Инге - восемь в эвакуации, в Челябинске. Мать болела после родов, грудная Оля кричала день и ночь, накричала себе грыжу. Морозы стояли лютые, а было у них с Ингой одно пальто на двоих. Он, Вадим, надевал старый жакет матери (рукава свисали до земли, но он их не подворачивал - так теплее). Поверх жакета - платок, повязанный, как на девочке, крест-накрест. Вставали затемно, бежали в столовую, в которой обеды отпускали без карточек: одно первое, одно второе блюдо и сто граммов хлеба. Занимали очередь на улице, чтобы, простояв несколько часов на морозе, получить скудную еду: один обед делили на двоих, второй перекладывали в поллитровые баночки, бережно заворачивали в газету ломтик хлеба и медленно, всегда вялые, сонные, разморенные в тепле столовой, шли к выходу. Как-то ошиблись дверью и очутились в комнате заведующей. Здесь стояли и очень громко говорили разные люди, выкладывали на стол заведующей документы, одинаково просили: разрешите
получить два вторых. Заведующая отказывала. Заметив детей, спросила, что им нужно. «Ничего», - ответила Инга, повернулась, чтобы выйти из комнаты, и вскрикнула: баночка с супом выскользнула из рук. На полу осталась жидкая лужица. Инга заплакала, а он, Вадим, стал выбирать из лужицы редкие крупинки. С этого дня им давали по обеду каждому и еще один - с собой, для матери.
Потом стало легче. Мать выздоровела, пошла на работу. В доме запахло вареным. Инга помешивала в закопченном котелке на печке немудреное варево - чаще всего «затируху», Вадим нянчил Олю. Поил ее из бутылочки, ловко менял пеленки, баюкал сестренку и, чтобы она уснула, кричал во все горло: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна, идет война народная, священная война»… Это была Олина колыбельная. Спустя год мать разыскала своих родителей и переехала к ним с детьми в Новосибирск.
Дед работал на заводе, они, дети, его почти не видели. Бабка заведовала столовой. И здесь была бесконечная вереница измученных, голодных людей - продрогшая очередь эвакуированных, и очередь эта давала бабке силы просить, уговаривать, ругаться на базе.
Зимой бабка заболела. Лежала с высокой температурой, Вадим клал на ее пылающий лоб наволочку с тугими снежными катышами. Принесли записку: дадут тонну колбасы, если немедленно ее получить.. Бабка встала с кровати, оделась и, нетвердо ступая, покачиваясь, вышла на мороз искать машину. Вадим отправился с ней - не упала бы посреди дороги. Он ощущал себя мужчиной в доме, единственным притом: не считать же деда, который днюет и ночует на заводе.
Стояли они на мостовой, дрожали от холода. Наконец показалась машина, и бабка остановила ее. Мужчина за рулем ругался, а бабка, не давая ему закрыть дверцу, рассказывала про голодных людей. И привезла эту тонну в столовую.
Летом бабка организовала подсобное хозяйство, свиней откармливали. Не очень надеясь на экспедитора, сама выезжала в совхозы, просила, требовала, убеждала - и привозила из нелегких своих поездок творог, сметану, молоко. А в доме у них ни молока, ни сметаны не завелось, и даже дети понимали, что так и должно быть…
…Было бы просто сказать о ребятах, которые в милицию попадают: сытная жизнь. Но на мучительный вопрос - отчего бывают такие? - подобным ответом не отделаться. Им ведь не только материальные блага даны, думал Вадим. Нынешние подростки знают столько, что довоенные и даже послевоенные перед ними - несмышленыши. Хотят не хотят, а знают. Знания в самом воздухе носятся - такая эпоха.
- Скажи, Светлана, что для Жени, для друзей его - главное? Что их головы занимает? Что волнует? - спросил он.
Светлана удивилась.
- Женя ребенок еще. Что тебя волновало в четырнадцать?
- Не обо мне речь, - отмахнулся Вадим. -Ты о сыне скажи.
- Сейчас Жене рисуется, ты видел. А что будет года через два-три, кто знает! Мне, например, в детстве как пелось!.. А певицей не стала.
- Это ясно, - все так же нетерпеливо перебил Вадим.- Женя любит рисовать, другой - в футбол гонять, третий… Я хочу понять: чем они живут, наши ребята? Ну…- он помедлил, подыскивая слово поточнее, не нашел его и договорил:-…идеалы у них какие?