- А какие у нас были идеалы?-Светлана улыбнулась его наивной горячности и подумала, что он мало переменился. - Какие могут быть идеалы в этом возрасте?
- Если в этом их нет, то потом уже и ждать нечего… - Помолчал, вспоминая не допускающий в себя взгляд Жени, его негнущуюся ладонь и манеру говорить. Повторил удивленно, со Светланиной интонацией:
«Жене рисуется…» Это все, что ты можешь сказать о сыне?
Светлана пожала плечами.
- Я Женю две минуты видел, а сдается мне - не знаешь ты своего парня… Можно у тебя курить?
Вадим затянулся, выпустив струйку дыма, покачал головой.
- Совсем не знаешь ты парня. Странно…
- Как себя знаю. Да и что там знать - ты сам сказал: несмышленыши…- Светлана улыбнулась натянуто - слова Вадима ее задели.
- В войну такие несмышленыши…
Вадим вспомнил новосибирских подростков из цеха, в котором работал дед. Два-три раза в неделю дед появлялся дома и кого-нибудь из ребят с собой приводил, подкармливал чем мог. Были они по-взрослому неторопливы, немногословны, серые от усталости и бессонных ночей, с темными кругами под глазами: работали на военном заводе, выполняли спецзаказы для фронта.
Светлана слушала его и думала о том, как нелепо все получилось. Вот он, наконец, рядом, так близко, что видны темные крапинки в глазах, смотрит на нее и не видит, и бог весть, что его занимает сейчас.
- А не в том ли дело, - говорил Вадим, - что, кому многое дано, с того и спрашивать надо много, по силам? Жизнь с тех ребят спросила… Она им такие задания дала!.. Понимаешь, само время, обстоятельства давали ребятам сверхзадания. А испытание благополучием… Это ведь нелегкое испытание, если речь идет, даже о взрослых. Ну а подросток… С детства он самый дорогой человек, его балуют, всего у него вдоволь - есть ли у него критерий истинной ценности человека? А может, для него истинный человек - Лимонадный Джо? Пародия?.. Так это для нас - пародия, а для ребят - это же герой, пойми: то, что он благороден, не каждый поймет, а вот стреляет - это же класс!
Жизнь - вот критерий. Жизнь тех, кто рядом. А рядом - будни: отец идет на работу в отличном костюме (Светлана невольно взглянула на модный, с иголочки, костюм Вадима), за обедом пьет вино, вечером читает или просиживает штаны у телевизора. Что он там, на работе, делал, парнишке не видно. Все обыкновенно, на его взгляд, никаких тебе подвигов. И он хочет жить так же - и вино пить, и отличные костюмы носить. Еще ничего не дал людям, а уже требует. И ни черта не понимает, не умеет оценить- благополучен. Ты задумайся, Светлана, иначе и очерк такой писать не стоит. Что делать? Не выдумывать же нам трудности для наших ребят!
Светлана устала следить за его мыслью. А он, кажется, нашел, наконец, человека, перед которым мог излиться, и ждал от этого человека ответа на свои вопросы.
- Ты педагог, Светлана…
Она перебила:.
- Была…
- Если врач вышел на пенсию, разве он перестал быть врачом?
- Когда такое говорится женщине старше двадцати, можно и обидеться.
Ему было не до шуток.
- Чего-то мы не додумываем, чего-то не доделываем, - беспокойно продолжал он. - Это же поветрие какое-то: подростки пьют водку. Может, это они так утверждают себя? Может, разгадка в том, что они уже не подростки, если растут быстрее, возрастные границы сдвинулись и надо с этим считаться? Может, водка - для уравнивания с нами, и дело в том, Что они уже взрослые, а мы по старинке относимся к ним, как к подросткам, и не даем задач по росту?.. Наше время не меньшего требует, но в ином плане. Не рывка, не сгорания - постоянного горения. Подросткам это труднее… Мне бы хотелось поближе познакомиться с Женей, - неожиданно заключил Вадим. - Я ведь тебе говорил - передо мной только свихнувшиеся проходят, я хочу знать других ребят.
- Появляйся у нас почаще! - Светлана откровенно обрадовалась. - Но не надо превращать Женьку в подопытного кролика. И еще не надо искусственно создавать проблему. Ее ведь на самом деле нет, Вадик. Это тебе с твоей милицейской вышки представляется.
- Как нет! Именно то, что мы не хотим видеть проблемы…
В коридоре послышались шаги - вернулся Женя.
Вадим посмотрел на часы: одиннадцать ровно. Точен парень.
- Пора. - Он поднялся.
- Ты так ничего и не дал мне для очерка!- огорченно воскликнула Светлана.
Вадим с удивлением посмотрел на нее.
- О чем же мы говорили весь вечер?
Когда он застегивал пальто, Светлана внезапно потянулась к нему. Он, побледнев, отшатнулся, а она только поправила его шарф. Улыбаясь, подала кепи.
- Воображаю, как упорно тебе дома втолковывается: нельзя ходить в легком пальто! А ты все пижонишь.
Когда он был уже во дворе, крикнула:
- Привет Кире!
14
Вадим долго ждал автобуса. Но когда тот подошел, пробензиненный, полный людей, махнул рукой и отправился домой пешком.
Медленно, дремотно падал снег, поскрипывала под ботинками белая дорожка, и воздух был чистый, арбузный. Идти бы и идти, отдаваясь веселому ритму шагов, ощущая, как сильно и ровно гонит кровь сердце. Идти, ни о чем не думать. Но вот это и не удается Вадиму…
«Привет Кире»… Полгода ее не видел. А как сказать - разошлись? Не то слово. Он ушел из дома, но за все полгода ни разу не сказал себе - разошлись. У него был сын и жена была. Случилось так, что они не вместе, Алька знает - отец в командировке. Но Светлане этого не скажешь. Вслух получится однозначное: разошлись.
Вадим достал из кармана пачку сигарет, долго не мог вытащить сигарету. Неверным движением поднес ее к губам. Пальцы дрожали.
Смешно выяснять, кто виноват. Кто может быть виноват в том, что он скроен так, а Кира иначе?..
Вспомнилась последняя встреча с женой на улице. «Папа!» - закричал Алька и потянул мать за рукав, а потом бросил ее и побежал к нему, обвил руками его колени. Кира смотрела на них издали, заставляя себя улыбаться. Она и в хорошие дни улыбалась редко и лучше бы не улыбалась вообще, потому что улыбка выходила у нее натянутая, жалкая, дрожащая - улыбка больного, который пытается ободрить близких. Она улыбалась, и глаза ее делались грустными, а голос - тонким и ломким, вот-вот прервется. И Киру было жаль. Обычная Кира жалости не вызывала: была строга, губы поджаты и взгляд твердый, прямой, немигающий - экзаменаторский взгляд, и голос отчетливо-ясный, голос не ошибающегося человека.
Она была красива, Вадим понимал это, умом понимал. Но если бы чуть-чуть исправить природу, слепившую это лицо без единой ошибки, чуть-чуть нарушить классическую правильность черт - как бы расцвело, как заиграло бы оно!.. А может быть, чтобы ощутилась, ожила Кирина красота, просто нужно счастье - жизнь, какой она хотела, правильная, без отклонений от заданной линии, без противоречий, заранее продуманная и полностью повторившая мечту… Ему хотелось сделать ее счастливой, но сам он был, наверное, неправильный, и работа у него была неправильная, вся жизнь неправильная - по Кириному разумению, по крайней мере. Ей было плохо с ним, а без него еще хуже, он знал это…
Приехала Ольга, толстая, в очках, некрасивая, так и не вышедшая замуж, и стала рассуждать о семье и поучать брата.
Ему было жаль Олю, но слушать ее - невмоготу.
Она сердилась на него за Киру и не осталась ночевать. «Меня ждет Кира», - непримиримо сказала она, надела свое пупырчатое пальто с узким норковым воротником, натянула, пыхтя, на ноги блестящие сапожки из нерпы с нелепыми кисточками у щиколотки. Вадим проводил ее до бывшего своего дома. Постоял в подъезде, пока Ольга подымалась по лестнице, слышал, как открылась дверь и Кира сказала: «Как поздно, Оля! Я уже волновалась!» И вдруг, наперекор всему, что он говорил сестре в этот вечер, у него рванулось сердце на звук родного голоса, и он едва удержал себя, чтобы не окликнуть жену. Захотелось взбежать на второй этаж, ринуться в свою комнату, схватить, затискать сонного Альку, вглядеться в счастливое - он знал, непременно счастливое лицо Киры, утереть ладонями ее слезы.
Последний год они жили вместе и врозь, каждый в себе, и он умудрялся как-то не видеть ее лица и обиды на нем. Все мимо смотрел, сквозь. Так было легче, проще. Тогда, в подъезде, ему захотелось вернуть Кирино лицо и близко-близко его рассмотреть. Даже если оно по-прежнему настороженное, недоброе. Не от равнодушия сделалось у нее такое лицо: равнодушие не калечит черты и для здоровья безвредно, спасительно даже…
Как же это он ухитрился жить с нею рядом и не видеть ее лица?..
В ту ночь ему подумалось, что играют они с Кирой в злую игру, кем-то третьим для них придуманную, как карусель запущенную: подхватило их и несет на одном шарике - земле на разных игрушечных конях. Вот здесь только что мелькнула Кира, где сейчас он, а через минуту опять будет Кира - и не задержаться в стремительном этом кружении, не совместиться в одной точке - несет…
В ту ночь Вадиму почудилось: это случилось не с ними, с ними не могло такого случиться, это с кем-то другим. Он давал советы этим другим, ей и ему, и у них все налаживалось, и даже смешно было: вот ведь - всего ничего и понадобилось - и хорошо, и жаль только дней, раздельно прожитых, мучительно одиноких ночей. Мерещилась ему прохладная Кирина кожа, всегда искусанные ее губы, чуть вывернутые к его губам тонкой влажно блестящей кожицей. Вадим стискивал зубы, мычал негромко, закидывал вверх руки и сжимал железные прутья кровати с такой силой, будто хотел удержать карусель.
Завтра, решил он. Завтра с работы он пойдет к ней, домой пойдет, и останется у нее, и ни о чем не надо говорить. Сжать вот так - он уже ощущал под своими ладонями ее узкие плечи - и не отпускать. И карусель остановится.
При свете дня все стало уже не так ясно видно, как ночью. Занятые делом руки забыли, как нежна Кирина кожа, жадные к папиросам губы забыли, как яблочно свеж и спиртово крепок Кирин рот, и мысли бежали от Киры - им было куда бежать, плен их кончался с рассветом.
В личном Вадим