- Вы местная? А уехали давно?
- Тебе полтора года было.
- Мне?-удивилась Люда.- Значит, вы меня знаете?
Из-за тебя уехала… Может быть, лучше, что я застала тебя одну,- торопливо заговорила женщина, к пальцы ее стали перебирать и заплетать в косички коричневую бахрому скатерти.- Ты уже взрослая, и я думаю… Я проездом здесь, поезд стоит десять минут. После стольких лет - десять минут… Меня зовут Наташа. Тебе отец рассказывал обо мне? Мы любили друг друга еще в школе. Вместе пошли на фронт. Воевали вместе… Меня ранило, врач сказал, нет надежды. И мы потеряли друг друга. Когда я нашла папу, уже была ты. И я уехала… Ему было легче,- задумчиво сказала она.- Он не знал моего адреса.
- А зачем вы теперь приехали?- враждебно спросила Люда.- Узнали, что мамы нет? Так ведь я осталась.- Она поднялась и дальше говорила стоя, опираясь коленом о стул.- Отец никогда о вас не вспоминал. Я знаю о Юре из вашего класса, это был его друг, и он погиб. И о Марусе Недзвецкой знаю, она тоже погибла. Если бы папа любил вас, он бы мне рассказал. А он любил всю жизнь одну только маму. И теперь ему никто не нужен, кроме меня.
- Он меня искал, Люда,- тихо сказала женщина.- Знакомым писал, спрашивал… Зря ты так… Я ведь и замуж не вышла…-Она не договорила. Посмотрела на Люду, сказала горько: - Было бы тебе сейчас полтора года, я бы осталась с вами. И лупила бы тебя, когда ты плохая, и любила бы тебя, и мы все равно стали бы друзьями…
- Но мне, слава богу, не полтора года.- Люда помолчала, обдумывая, что бы такое сказать, чтобы гостья сразу ушла и уехала, не встретилась с отцом. Он ведь слабохарактерный, ее папа, а Наталье этой замуж надо, старая дева.- Папы нет в городе,- сказала Люда, отводя взгляд.- Лечится в санатории. В Крыму,
Люда нагнулась, вытянула из-под ног гостьи тряпку, швырнула в ведро, шлепнула на пол, забрызгав белые туфли Наташи, и начала ожесточенно тереть одну половицу. Покосилась назад через плечо -= комната была пуста.
Отцу она ничего не сказала. Накормила и ушла на кухню мыть посуду. Когда вернулась в комнату, отец читал телеграмму. Растерянное лицо его было незнакомо счастливым и молодым.
- Людок! -= сказал он, и голос его звенел.- Людок, родной!..
Он посмотрел на нее, и в его глазах не было обычной мути, они уже не казались запотелыми стеклышками - протерты до блеска. Он обнял ее, отпустил, схватил со стола соломенную шляпу, снова коротко обнял и выбежал из дома. Люда, потрясенная, тяжело опустилась на стул. Представилось, как он спешит к вокзалу, вбегает на перрон, как останавливается поезд и никто не выходит ему навстречу.
- Ой, - сказала вслух Люда. - Ой, папа!..-опустилась на стул и непривычно, по-бабьи, обхватив себя руками, начала медленно раскачиваться на стуле. Никогда Люда не видела, чтобы так проявлялось горе, а сделала, как делали ее бабка и прабабка, как делают в беде простые женщины всех времен.
Отец вернулся серый, пепельный какой-то, убитый, Люда спросила, где живет Наташа.
- Если бы я знал…
- Как ее фамилия? Отчество? Неужели ты не в состоянии разыскать ее?
Он только рукой махнул.
- Мама была права: ты слабый, слабый, слабый человек!-беспощадно проговорила Люда. - Откуда только у тебя ордена!
В тот же день Люда рассказала Галине Федоровне о том, что натворила.
- Помогите! Жить не буду, если она не вернется!
Наталью Михайловну нашли, и Люда послала ей сумасшедшую телеграмму. Сама встретила будущую свою мачеху.
Они подружились сразу и ладно жили втроем до тех пор, пока Люда не получила собственную квартиру.
По совету Галины Федоровны Люда пошла учиться в педагогическое училище. Работать Галина Федоровна взяла ее к себе. И забыла Люда, что существует кто-то и что-то, кроме детской комнаты, забыла о доме, о хорошем парне, который изо дня в день напрасно ждал ее, и парень этот стал приходить и звонить все реже, а потом и вовсе исчез, женился. В то время никто не был ей нужен, кроме Галины Федоровны и работы, кроме ее помощников-комсомольцев.
19
Допросы, допросы и очные ставки, и снова Воротняк изворачивается и лжет. Но вот ему показали справку из интуриста, его опознали потерпевшие, и упиравшаяся до сих пор Зина Ракитная сказала: он принес шапку. Воротняк взглянул на нее беспокойно - не затравленно, не гневно, не мстительно - именно беспокойно, и в глазах его почудился Вадиму вопрос. Кого-то он покрывает, этот Воротняк, о ком-то тревожится: не назвала бы его Зина.
А Зина Ракитная усмехнулась ему в лицо и сказала громко:
- Что с меня возьмешь? С меня взятки гладки. Принес мне шапку и пальто, откуда мне знать, что награбленное! Тебе одному отвечать.
И Вадим понял: стоит между ними третий, и Зина этого третьего тоже не назовет: «Тебе одному отвечать».
Ракитную увели, и Воротняк сразу как-то слинял, сник. Он больше не запирался, не юлил, не заботился о том, какое произведет впечатление; плечи опущены, в голосе сухая хрипотца: «Разрешите закурить, гражданин начальник…»
Он назвал парня, с которым бил стекла. Им оказался верткий и гибкий, как танцор, Колька, ученик профтехучилища.
- С ним и солдата бил?
- Не мы били - те двое.
- Кто эти двое?
- Чем хотите клянусь - не знаю. До того вечера не встречал.
- А на привокзальном сквере кто бил и грабил?
- Тоже те двое.
- Как же шапка у тебя оказалась?
Воротняк на мгновение задумался.
- По-честному?.. Те не для заработка грабили. Из интересу. Напились, сила из них прет, вот и полезли на людей.
Посмотрел на Ивакина вопросительно: поверил ли?
- Допустим,- сказал Вадим.- Они, значит, били и грабили, а шапку тебе отдали. Так?
- Ну и я руку приложил, понятно… Колька? Колька сосунок еще… Сзади стоял.
Видел Вадим однажды: идет компания парней, посредине длинный и узкий, с обглоданным лицом, с вислым и острым, как клюв, носом. Что ни слово - мат. А впереди женщина с двумя девочками-подростками. И вот один, круглолицый такой, вихрастый, отделился от компании, идет чуть на отшибе - с ними и не с ними. Рядом идти стыдно, а показать, что стыдно,- еще стыднее. Вот и идет - шаг в сторону и вперед, от женщины с девочками лицо отворачивает.
Может, слабым для подлости, как для подвига, тоже нужны свидетели? Может, на всех этих парней одного такого, обглоданного достаточно, чтобы слепилась компания и стыдно и боязно было отлепиться?
Как же важно сразу выявить такого обглоданного!..
Вадим привык вглядываться в лица: который?
Будто в его силах и в его власти выдернуть из гряды паразита, чтобы не заглушал, не губил здоровую поросль! Ведь пока не попался…
Воротняк - не главарь. Воротняк - исполнитель.
Вот он сидит перед ним - преступник… А был пацан, до какого-то момента как все, и что-то хорошее, свое, нужное людям вызревало в нем - в каждом оно вызревает. Когда же, где, почему, какой контакт с людьми был нарушен в его душе? Кто виноват в этом? Какой обглоданный?
- Так кто же все-таки были те двое?-в который раз спросил Ивакин.
- Чем хотите клянусь - не знаю!-повторил Воротняк, прижимая широкую ладонь к груди.- За одним столиком выпивали, вместе вышли. В привокзальном сквере расстались… Как вам еще объяснить?..
Совсем иначе держался на допросе Колька. Его и спрашивать не пришлось - все выложил сам. Высокого, с усиками, в нейлоне, Студентом зовут, а второго, на обезьяну похожего,- Ревуном. Колька даже фразу запомнил, которую Ревун сказал незнакомому парню, подходившему к их столику: «Нужно сделать выпить и закусить, есть шашлычная на пустыре».
Сомнений больше не было: Ревун и Воротняк - одна компания. Но как это доказать?
Помогла перфокартотека: Ревун оказался Павлом
Загаевским, был судим за угон машины, вышел из заключения седьмого декабря.
Три недели назад, подумал Вадим. Что-то его насторожило, и он повторил вслух: - Три недели.- И тут же в ушах прозвучал медовый голос Воротняка на первом допросе: «Три недели как от хозяина».
Прочел карточку Воротняка - и замкнулась цепь: Загаевский и Воротняк вдвоем угнали машину, вместе их судили, вместе отсиживали срок, вместе и на свободу вышли.
Теперь Ивакин знал, кого искать. А тут еще из ГАИ сообщили - машина «Москвич-408», угнанная от вокзала, обнаружена в лесу.
Следы на руле машины и отпечатки пальцев Ревуна оказались тождественными.
В дтот день было поднято на ноги все отделение: искали Ревуна по старым его связям и родственникам в райцентре, связались с Иркутском, где учился его двоюродный брат, установили наблюдение за теми домами, где он мог появиться.
Павел Загаевский не появлялся нигде.
С фотографии на Ивакина смотрели глубоко посаженные умные и зоркие глаза. Не вырасти парень в воровской семье, попади в другую компанию - и кто знает, на что направил бы Загаевский свой ум и свои силы…
Что свело этих не похожих друг на друга людей?
Воротняк приехал из села. Закончил курсы трактористов, два месяца поработал и уволился: потянуло в город. Поступил на завод, работал усердно, копил копейку. Хотел на машину скопить. Жил впроголодь, в заводской столовой брал на обед борщ, ел хлеб, расставленный на столах, и с собой прихватывал. В компании познакомился с Загаевским, и легкая жизнь Павла поразила его. Вот как оно можно: не вкалывать и деньги иметь, жить в собственное удовольствие.
Позднее Вадим узнает: все угадал. «Зачем жениться, если вон сколько баб под окнами бегают,- говорил Павел. - Зачем на машину тратиться, если вон сколько их на дороге стоит». Ревун посмеивался над бережливым, скуповатым парнем: ишак! И охотно ссужал его деньгами. Воротняк отъелся, приоделся, и когда Павел велел ему принести с завода ключ зажигания, принес. Нельзя ему было такую дружбу терять.
Вместе отсидели срок. Многому научился за это время деревенский парень у Ревуна. Прошел школу… И теперь, когда к стенке приперли, вину свою признал, все на себя взял, а Ревуна назвать не решился.