В этот день Алеша впервые ощутил, что такие отношения его больше не устраивают. Почему он не имеет права делать Люде подарки? Он отлично зарабатывает, и разве они не друзья? «Разве у меня есть на свете человек, ближе вас?..» Даже мысленно он говорил ей «вы». Это было привычно и не отдаляло.
Вечером Люда сказала, что провожать ее не надо, за ней зайдет друг. Алеша вышел на улицу один. Темно было, слякотно. Остановился на углу, не отдавая себе отчета, зачем стоит здесь, чего ждет. Недолго ждал. Скрипнула дверь, тонкая фигурка отделилась от дома, тревожно зацокали каблучки. Алеша двинулся следом. Люда вошла в троллейбус, в последнюю секунду вскочил на подножку и он. Он проводил ее до самого дома, держась на расстоянии, обождал, пока в ее комнате зажегся свет, и только тогда ушел.
На следующий день Алеша отправился провожать ее. В молчании дошли до троллейбусной остановки. Люда не остановилась. И еще одну остановку миновали.
- Послушай, Алеша… - неуверенно начала она.- Мы все большие друзья, и я очень ценю эту дружбу… Нет, так нельзя!-перебила сама себя.- Слушай, Алеша,- теперь голос ее звучал твердо.- Ты слишком много времени тратишь на меня. Я чувствую себя виноватой. Перед твоими сверстниками, с которыми ты не бываешь. Перед девочкой, которой у тебя нет. Даже на спорт, на кино у тебя не остается времени.
- А у вас?
- Тебе семнадцать, Алеша, а мне двадцать шесть.
- Я проводил вас вчера, - сказал он, думая о другом.
- Никогда больше не делай этого! Сегодня последний убитый на меня вечер. В семнадцать лет нельзя жить так, как живешь ты.
- Я достаточно взрослый человек, Людмила Георгиевна, чтобы самому выбрать себе дорогу. Не понимаю, за что вы хотите лишить меня дружбы. Вы не знаете, что это для меня значит!
- Именно потому, Алеша…
- Вы говорили, жизнь каждого складывается по-своему, общих правил нет. Почему же сейчас вы отступаете от этих слов? Зачем вам нужно испортить то лучшее, что есть в моей жизни? Я никогда не сделаю, не скажу ничего, что было бы вам неприятно. Но провожать вас буду. Всегда.
- А если я выйду замуж?
Алеша долго молчал. Сказал тихо:
- Если счастливо… я буду рад. Но не надо ничего разрушать.
Люда настояла на своем. Теперь она уходила домой одна. В первый вечер оглядывалась - он прятался за деревьями. Потом перестала оглядываться. Алеша шел за ней, и обида душила его. Она это сделала ради меня,- думал он,- не понимая, что обокрала меня. Разве обязательно всегда отдавать предпочтение рассудку? А если рассудок подведет, если счастье как раз в том, чтобы идти туда,- куда зовет тебя сердце? Не надо желать мне счастья,- шептал он, - не надо, ради меня, меня же ломать…
Алеша по-прежнему ходил в детскую комнату. На Люду старался не смотреть. Во время рейдов держался в стороне, уступая место рядом с ней Томе и Косте. Но, несмотря на горечь, которую постоянно испытывал теперь Алеша, мир остался для него цветным, праздничным.
Люда успокаивала себя: уйдет Алеша в армию, за два года болезнь его пройдет, и они снова смогут быть друзьями.
26
Светлана сидела на кушетке, поджав под себя ноги. Вадим с ней рядом.
- Художник смотрит на три точки, когда рисует, чтобы не было искажения, чтобы целое охватить взглядом, - говорил он.- Каждый, наверное, должен смотреть на три точки, не только художник, ведь без прошлого, без дедов и отцов наших, без них, ребят, нашего будущего, не оценить себя - сегодняшнего, не понять до конца, как много нам нужно сегодня сделать, ведь мы - между, ты тоже так чувствуешь? Есть такие стихи:
Я - как поле ржаное,
Которое вот-вот поспеет,
Я - как скорая помощь,
Которая вот-вот успеет,-
Беспокойство большое
Одолевает меня,
Рвусь я к людям Коммуны
И к людям вчерашнего дня!
- Это Светлов.
- Ну вот, ты все знаешь,- обрадовался Вадим.- Вот и Светлов чувствовал себя между. Не зря ребята за ним гоняются (Светлана сразу не поняла, за кем), очень у них чутье верное… У тебя нет Светлова?
- Надо у Жени посмотреть,-схитрила Светлана. Она знала, что Светлова у сына нет, но ей надо было, найдя, наконец, лазейку в потоке речи Вадима, заговорить о Жене.- Знаешь, он сегодня на всю ночь ушел… - и, пряча глаза, прижалась щекой к его плечу.
А он ничего не понял и неожиданно - для нее неожиданно - начал рассказывать о своем деде и бабке, о родителях. Ему было необходимо еще раз проследить путь своих стариков, протянуть невидимую нить от них к Валентину, еще раз испытать тревожное и радостное ощущение того, что он, Вадим, стоит между ними, связывает их и сам связан с теми, кто идет ему, Вадиму, на смену. Казалось, и Светлане так же остро необходимо это, и он рассказывал, не замечая, как она отдаляется от него в своей горькой женской обиде, уходит в себя.
Она очнулась от своих мыслей, когда он негромко запел на мотив когда-то известных «Кирпичиков»: «Где-то в Прахове, за Карпатами, на высокой горе есть тюрьма. За решетками, за железными там сидит коммунистов семья»…
- У меня есть гитара, Женин товарищ оставил,- сказала Светлана, поспешно встала, выбежала в другую комнату и вернулась с гитарой.
Вадим недоуменно посмотрел на нее, на гитару. Ему и в голову не могло прийти, что она ничего не слышала: ни того, как дед и бабка работали в подпольной типографии, как деда арестовали, он сидел в днестрянской сигуранце, а потом ясский военный трибунал приговорил его к четырем годам тюрьмы, которые он провел в Дофтане; ни того, как политзаключенные Дофтаны пятнадцать дней голодали в знак протеста против бесчеловечного режима; ни того, как спустя два года после ареста деда был расстрелян его сын и угроза нависла над младшей дочерью, гимназисткой Машей, его, Вадима, будущей матерью; как она переплыла Днестр и вышла на советский берег. Светлана не слышала, как Маша познакомилась с Федей Ивакиным и уехала с ним на далекий Амур строить город. Там и родилась сестра Инга…
Вадим не понимал, что его не слушают, и продолжал рассказывать о том, как после войны все съехались в Днестрянск и выстроили дом с большой террасой и как ходил, без устали ходил по этой террасе дед: два шага вперед, два назад, словно в дофтанской камере-одиночке… «Где-то в Прахове, за Карпатами…»
А Светлана принесла ему гитару…
- Женя научился аккомпанировать себе, когда поет,- сказала Светлана.- А голоса и слуха нет,- она засмеялась натянуто. Ей надо было засмеяться и отвлечь Вадима от воспоминаний и этих нелепых трех точек. Точка одна - ее комната, и они в ней наедине, когда еще повторится такое!
- Я отпустила его на день рождения с ночевкой у товарища. В мои четырнадцать лет это было бы немыслимо : десять вечера - марш в постель. А я решила - пусть мальчик растет самостоятельным. И отпустила на всю ночь.
Вадим молча стал гладить ее волосы. Светлана притихла, боялась шевельнуться, чтобы не вспугнуть его, чтобы он в этом близком и тесном молчании ушел от своих стариков и ребят к ней и забыл обо всем, кроме нее. Вадим коснулся губами ее щеки, уголка рта. Но внезапно, словно его оттолкнули, поднялся с кушетки. Подошел к окну. Спросил напряженно, не оборачиваясь:
- Ты не хочешь побродить, Светлана?
Она заметила, как изменился его голос, поняла, что он решил не допустить того, чего так мучительно ждет она и чего хочет сам, и заговорила горячечно, как в бреду, уставясь взглядом в его неподвижную спину:
- Нет, мне никуда не хочется и тебе не хочется. Ты останешься у меня. Женя вернется только утром. Ты останешься и никуда от себя не спрячешься…
- Я еще ничего не решил, Светлана,- сказал он совсем тихо.
Ничего не решил! Будто для того, чтобы остаться у нее сегодня, непременно надо что-то решать!
- Иди сюда, Вадим!
Он не двинулся.
- Иди сюда!- повторила Светлана, протягивая к нему руку.
Он достал сигарету, закурил.
- Ты всегда сковываешь себя,- сказала она, следя за ним блестящими глазами.- Или ты сознательно сковываешь себя, или ты каменный - изваяние, а не мужчина… Обернись! Иди сюда, Вадим!..
Он молчал - голос выдал бы его. Молчал, весь внутренне сжавшись, и боялся, до ужаса боялся, что вот она подойдет к нему сзади, обнимет, и тогда все пропало. «Только бы не подошла!- мысленно твердил он.- Только бы не подошла!..»
- Мне, пожалуй, пора…
Не глядя на нее, пересек комнату, вышел в коридор, надел пальто. И когда он уже открыл дверь, чтобы уйти, Светлана сорвала с вешалки свою шубку, влезла в высокие сапожки и вышла вместе с ним. На улице они заметили, что сапожки расстегнуты. Вадим присел на корточки, потянул змейки. Снял с себя шарф, замотал ее голову - она забыла надеть шапку, И от этих простых, родственных действий и прикосновений обоим стало раскованней и легче,
Валил снег, большие тихие хлопья.
Светлана потащила его на лед - длинная такая «скользинка», как в детстве говорили. Сзади набежала шумная стайка парней и девушек с портфелями, с папками. Вечерники. И все, с разбегу, на лед. Попадали друг на друга, хохочут.
«Когда я смеялся в последний раз?-подумал Вадим.- Когда мне было хорошо, просто вот так хорошо без всяких условий, хорошо оттого, что я живой и живу и рядом живые люди?..»
Вадим и Светлана шли обнявшись. Сидели у чужого дома на чужой, занесенной снегом скамье и целовались. Повыветрились от этих поцелуев сегодняшние сомнения в голове Вадима, и было ему хорошо- десять лет не было так хорошо, как сейчас. И ни о чем не надо говорить и думать не надо. У Светланы теплые мягкие губы, он забыл, какие у нее губы, а теперь вспомнил, узнал их и тихо радовался этому узнаванию. И Светлана была тихая и счастливая, как снег, который медленно падал на них при полном безветрии, и простая, понятная, как этот снег.
Он проводил ее домой, и они еще постояли немного в парадном, целуясь. И разошлись, ни о чем не сговариваясь, потому что и так было ясно: он придет завтра.