Появилась в классе новая историчка. Вызвала Вадима, поставила четверку. И на следующем уроке вызвала. Снова четверка. У большинства ребят не было еще ни одной отметки, а его вызвали в третий раз подряд. Урок Вадим знал, но отвечать отказался. Так появилась в его дневнике первая двойка. Вадим перестал ходить на уроки истории.
- Хочешь, чтобы тебя исключили из школы? - спросил директор.
- Он хочет, чтобы я ушла! - сказала историчка и расплакалась.
Ничего подобного Вадим не ожидал и зла на нее не таил, просто не хотел отвечать по истории, потому что это был не опрос, а допрос: честный ли ты человек, Вадим? Учишь уроки, когда уже есть в журнале отметки?
Она заплакала, и ему стало совестно перед ней и самому непонятно, чего он, собственно, упорно так добивался…
«Неужели тебя не покормили там, где ты был?..»
Не надо бы Кире говорить этого. Вадим отчужденно смотрел на нее и долго, очень долго потом не отходил душой…
…Я не хочу, чтобы ты была гордой, сказал Даже Алька думает, что из-за нее не возвращается отец, что она виновата. Подрастет сын и обвинит ее, Киру. Ее одну.
Что же, мне не привыкать, подумала Кира. С детства судьба меня бьет, и так будет до самой смерти.
А может быть, можно было как-то иначе?.. - кольнула мысль. Может быть, если бы я сумела иначе, то и Вадим?..
Кира задумалась на мгновение и тотчас решительно тряхнула головой. Нет, она ни в чем не виновата. Она все делала для того, чтобы остаться вместе. Она старалась принимать Вадима таким, какой он есть. Это он не принял ее - такую. Он хотел, чтобы она отреклась от себя, от своих волнений и требований, чтобы полностью приняла его жизнь, его мир, как свою жизнь и свой мир. И при этом еще улыбалась. Этакая Душечка. Да-да, он никогда и не пытался понять ее. А ведь именно он знал ее с детства. Знал все несправедливости, которые обрушивала на нее судьба, все обиды. Знал - и не хотел знать. Не хотел помнить. Не могла же она всякий раз напоминать ему, плакаться: я и без того вся в синяках, хоть ты не бей… Он как-то упрекнул ее: не может посмотреть на его работу его глазами. А он хоть один раз влез в ее шкуру? Ощутил ее постоянную тревогу? Он - сумел?
«Вся моя жизнь - самоотречение и боль, - думала Кира. - Видно, есть люди, избранные судьбой для заклания. Нужна жертва, чтобы искупить счастье такой Светланы. В жизни во всем равновесие, мое горе - ее счастье. Третьего не дано».
30
Как ни убеждала себя Кира после встречи в кулинарии, что все кончено, Вадим ушел ради Светланы и поздно что-то решать и предпринимать, всё внутри взбунтовалось в ней против этого «кончено». Она металась по дому, то садилась за письмо к Вадиму и разрывала листок, то бросалась к телефону, чтобы сказать Вадиму: опомнись! У тебя сын!.. Наконец быстро оделась, отвела притихшего Альку к соседке и поехала в центр, на проспект Ленина, где жили Шевченки.
В семье Шевченко Кира чувствовала себя хорошо и свободно, как нигде больше. Может быть, потому, что семья эта очень напоминала семью Ивакиных, в которой Кира, по сути, выросла. Кроме стариков, как мысленно называла Кира Шевченко и его жену («старикам» было едва за пятьдесят), здесь жили младшие сыновья, еще школьники, и старшие, приемные, сыновья, имевшие свои квартиры и семьи, тоже жили здесь: каждый вечер за столом собиралась вся семья, молодые засиживались допоздна и часто оставались ночевать - на полу, постелив спальные мешки. Друзья приходили в этот дом, когда кому заблагорассудится, никто, пожалуй, не удивился бы, обнаружив утром на полу в столовой незнакомого парня, только спросил бы: «Тебя как зовут? Ну, пошли завтракать». Кира до сих пор не могла разобраться, кто к кому здесь приходит - все были вместе, и нередко друзья детей забегали к Вере Петровне «на минуточку» и околачивались на кухне часами, пока она готовила.
Вера Петровна располагала к откровенности. Как никто другой, она умела слушать и судила строго, без скидок, казалось, без жалости. Самым ершистым и строптивым позволяла себе говорить все, что думает, и там, где другого не дослушали бы до конца, где возмутились бы и взорвались: «Не поучайте!», ее дослушивали и в другой раз приходили - поговорить.
Худенькая, моложавая, подвижная, Вера Петровна и сама не могла без молодежи и в шумной компании, среди товарищей сыновей, чувствовала себя равной. Хаос, царивший в доме в вечерние часы, нисколько не раздражал ее. Скорей всего Вера Петровна считала его нормой. Кира не понимала, как можно жить так и не сойти с ума. А Вера Петровна в свою очередь, не понимала, как может Кира жить в своих четырех стенах, без друзей, без этого кипения, которое, по ее разумению, и было жизнью.
Вера Петровна работала переводчицей в газете - переводила с русского на молдавский. Она молдаванка. Муж ее украинец, приемные сыновья-один болгарин, второй еврей. «Наш интернационал», - говорил Шевченко о своей семье. Жили они на редкость сплоченно и дружно, даже страсть к туризму была общей. В походы ходили с киноаппаратом, месяцами монтировали фильмы, всем друзьям прокручивали, Кира не была исключением, но восторгов общих не разделяла: шевченковские походы были не отдыхом-трудом, с неудобными ночевками на земле, с питанием всухомятку. Незачем брать в них Веру Петровну, а Олежку таскать за собой уже просто дикость»
Когда-то (еще Вадим жил дома и они вместе бывали здесь) Киру занимал вопрос, кто у Шевченко главный - он или она? Ей необходимо было решить этот вопрос в пользу Веры Петровны, чтобы можно было сказать Вадиму при случае: а Шевченко жене подчиняется. Но в этой семье никто никому не подчинялся, даже дети. Никто не стремился командовать - все получалось согласно и как-то само собой, инициатора какого-нибудь начинания не всегда легко было установить. Иной раз младший сын подскажет: «Махнуть бы на воскресенье на Днестр!» И уже идея подхвачена, в семье сборы, спешка, пирожки пекутся, готовятся удочки, и, похоже, каждый считает инициатором вылазки себя.
Кире хотелось раскрыть тайну этой общности, подсмотреть, как сложилась такая семья, как Вера Петровна сумела добиться того, что для мужа она - самый высокий авторитет. Но подсмотреть не удавалось, похоже, и тайны никакой не было. Как-то Кира спросила Веру Петровну об этом.
- А и правда не знаю, - ответила та.
- Владимир Григорьевич на такой работе… - начала Кира. - Это же не просто работа… Столько лет в розыске, теперь - начальник отдела.
- А он это любит, - беспечно, как показалось Кире, ответила Вера Петровна. - Куда он без милиции.
Разговор оборвался, и Кире уже неловко было заговорить о работе Вадима и своей трагедии. Ей даже показалось, что и трагедии никакой нет…
В этот вечер Кира застала Веру Петровну в расстройстве. Олежка, старший внук, свалился с дерева, врачи опасаются сотрясения мозга.
- А я сегодня Светлану встретила,- сказала Кира, входя вслед за хозяйкой на кухню, где жарились котлеты.- Я вам говорила: он не просто ушел. Я чувствовала! И сегодня убедилась. Она так неестественно держалась и глаза… знаете, когда человек лжет, глаза у него зеркальные делаются. У нее такие глаза были.
У Веры Петровны развалилась котлета, и она, обжигаясь, съела ее прямо со сковороды.
- Хочешь есть, Кира?
- Я обедала… А вы бы поели по-человечески. Так можно беду себе наделать - с огня глотать.
- Я привыкла.
- Вы говорили: наладится… Теперь уже ясно - ничего не наладится.
- Я говорила «наладится», если ты сумеешь преодолеть себя, свой эгоизм. Вот что я говорила.
- Я знаю, вы всегда считали меня эгоисткой, а его - ангелом. Однако из дому ушел он, а не я.
- Не ушел, ты вынудила его уйти. Если бы я своему Володе из-за его работы так жизнь отравляла, думаешь, он не ушел бы?
- Вы неверно ставите вопрос. Если я не могла вынести его работы, почему не посчитаться с этим?
- Ох, Кира, - Вера Петровна покачала головой. - Неисправимый ты человек. «Если я не могла вынести его работы!» А при чем ты? Это он должен ее выносить и выносит, не может без нее… Сколько мы с тобой говорили, а все зря! Отскакивает… Телефон!
Вера Петровна выбежала в коридор, закричала в трубку:
- Да, я… А-а, это ты, Андрюша… Нет, тебе показалось. Да нет, говорю, никого не ждала. Максимка здоров? Слава богу! Не придирайся, все нормально. Конечно, здоровы… Котлеты жарю. Кира у нас. Передам. Аленка?… Здравствуй! Ни пуха ни пера! После экзамена забежишь? Ну-ну. Жду.
Она повесила трубку и тут же набрала номер. Спросила тихо:
- Как? Правду говоришь?.. Но и не лучше? Почему не звонил?.. А мне показалось, долго… Так ты звони, я не хочу ему над ухом трезвонить… Да, да… У них с двадцатого туристская, Аленка сдает досрочно. Да, завтра. Ну, звони…
Она вернулась в кухню, где Кира дожаривала котлеты.
- Вот вы говорите, я во всем виновата, - начала Кира. - Он был так занят, а я для себя его хотела…
Но ведь он для всего находил время - и для газет, и для книг, и для каких-то мальчишек и девчонок - только не для меня. Знаете, недавно делала уборку и нашла его блокнот. Выписки из книг! Успевал…
- Откуда там выписки?
- Я не смотрела.
- Ну, знаешь!..- Вера Петровна взяла из Кириных рук нож, с сердцем перевернула котлету. - Да я бы на твоем месте набросилась на этот блокнот, каждую строчку в мозгу оставила… обмыслила. Ты мужа своего не знала, не понимала, не пыталась понять и сейчас не пытаешься!
- Это я его не знала? - возмутилась Кира. - Я его с шести лет знала! Вместе выросли! Как вы можете так говорить!
Кира сделала движение к двери, взялась за ручку, но осталась на месте.
- Просто обидно, что и вы тоже… - начала она и замолчала. После паузы выговорила с трудом: - В жизни всегда так: плохо человеку, а его еще бьют… За то, что ему плохо.
- Ох, Кира, Кира… Я сегодня не в настроении, а то бы выдала тебе сполна…
- Выдайте! Хоть буду знать, как вы ко мне на самом деле относитесь, что думаете. Я и так все потеряла, вот и вас теряю, я чувствую!..